Творчество а.я. панаевой в литературном контексте xix века: гендерный аспект
На правах рукописи
Татаркина Светлана Владимировна Творчество А.Я. Панаевой в литературном контексте XIX века: гендерный аспект Специальность 10.01.01 – русская литература
Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук
Томск – 2006
Работа выполнена в ГОУ ВПО «Томский государственный педагогический университет» Научный руководитель доктор филологических наук, профессор Ольга Бодовна Кафанова Официальные оппоненты доктор филологических наук, профессор Ирина Александровна Айзикова кандидат филологических наук, доцент Владимир Владимирович Максимов Ведущая организация ГОУ ВПО «Кемеровский государственный университет»
Защита состоится «22» декабря 2006 года в ч. мин. на заседании диссертационного совета Д. 212.267.05 при Томском государственном университете по адресу: 634050 г. Томск, пр. Ленина, 36.
С диссертацией можно ознакомиться в Научной библиотеке Томского государственного университета.
Автореферат разослан «18» ноября 2006 года.
Ученый секретарь диссертационного совета кандидат филологических наук, профессор Л.А. Захарова Актуальность настоящего диссертационного сочинения, посвященного изучению творчества А.Я. Панаевой (1821–1893), определяется интересом современного литературоведения к исследованию художественного произведения и воплощенного в нем авторского сознания в гендерном аспекте. Использование категории гендера – объективной составляющей социокультурного бытия человека – позволяет по-новому осмыслить логику развития литературного процесса, механизмы создания и восприятия текста. Обращение в начале 1990-х гг. отечественного литературоведения к гендерной методологии обусловило научный интерес к творчеству почти неизвестных на сегодняшний день беллетристок XIX века (Е.А. Ган, М.С. Жуковой, А.Я.
Панаевой и др.), стоящих у истоков русской женской прозы. Вместе с тем именно писатели «второго ряда» (к которому, как правило, причисляют женщин-писательниц) оказывают значительное влияние на формирование литературного процесса, так как, с одной стороны, в их творчестве наиболее рельефно отражаются основные тенденции развития главенствующей эстетической парадигмы, а с другой – вырабатываются новые художественные принципы, которые в произведениях «больших» художников достигают уже совершенного уровня. Изучение творчества писателей «второго ряда» позволяет рассматривать литературный процесс в его единстве, непрерывности.
Произведения А. Панаевой (более 20 повестей и романов, а также созданные ею в конце жизни «Воспоминания») публиковались в крупнейших периодических изданиях Петербурга («Современник», «Нива», «Живописное обозрение», «Исторический вестник») и пользовались большой популярностью у читателей. Оценка творчества А. Панаевой в критике XIX века характеризуется неоднозначностью: от признания его отдельных художественных достоинств (В. Белинский, Ап. Григорьев отмечали в ее произведениях «новизну содержания» и женских образов) до полного неприятия (Д. Писарев, К. Чуковский).
Исследовательские работы о Панаевой, написанные во второй трети XX века, отличаются повышенной идеологической насыщенностью, обусловившей некоторые искажения в интерпретации личной и творческой судьбы писательницы. Изучение прозы А. Панаевой в гендерном аспекте, неразрывно связанного с историко-литературным и культурологическим подходом, дает возможность, с одной стороны, выявить репрезентированные в ней общелитературные традиции, а с другой – определить специфику художественного женского сознания, становление которого осуществлялось в диалоге с идейно-философским и литературным дискурсом XIX века.
Таким образом, актуальность темы исследования объясняется, во первых, обращением современного литературоведения к гендерному аспекту в литературе и рассмотрением в этом аспекте творчества А. Я.
Панаевой. Во-вторых, необходимостью проанализировать механизмы функционирования гендерных технологий в текстах авторов–женщин, и в целом – прояснить теоретическую сторону вопроса о женской литературе и ее генезисе.
Объектом исследования в диссертации являются наиболее значительные повести и романы А. Панаевой 1840–1860-х гг.
(«Безобразный муж», «Пасека», «Мелочи жизни», «Степная барышня», «Женская доля», «Воздушные замки», «Фантазерка» и др.), а также написанные ею в конце 1880-х гг. «Воспоминания», воссоздающие литературно-театральный быт 1820–1860-х гг. В выбранных для анализа прозаических текстах представлена характерная для ее творчества в целом концептуальная парадигма: проблемы этики любви и брака, проблема существования человека в сфере семейного, социального, природного бытия и т.д. В работе рассматривается современный А.
Панаевой литературный контекст: сочинения Е. Ган, А. Герцена, Ап.
Григорьева, И. Гончарова, Ф. Достоевского, А. Дружинина, Жорж Санд, М. Жуковой, П. Ефебовского, П. Кудрявцева, В. Одоевского, А.
Островского, И. Панаева, А. Плещеева, С. Победоносцева, И. Тургенева, Н. Чернышевского, а также произведения писательниц XX века: М.
Голованивской, М. Плехановой, О. Татариновой, Л. Фоменко.
Предметом исследования является поэтика произведений Панаевой как система способов моделирования женской субъективности.
Цель работы – на основе комплексного анализа осмыслить мировидение А. Панаевой в его художественной воплощенности, а также определить топологию ее творчества в литературном процессе XIX века. Эта цель конкретизируется в следующих задачах:
– систематизировать базисные для гендерноориентированного литературоведения методики исследований;
– проанализировать идеологические, эстетические, биографические факторы, которые оказали влияние на формирование картины мира Панаевой, этико-эстетической парадигмы ее творчества;
– выявить особенности сюжетостроения, устойчивые сюжетные ситуации и мотивы панаевской прозы;
– выяснить систему пространственных доминант, организующих семейный, социальный, природный мир;
– определить специфику женского мемуарного текста (на материале «Воспоминаний» Панаевой).
Методология исследования основана на комплексном подходе, включающем сравнительно-исторический, структурно-типологический, культурологический, рецептивный и гендерный методы. В формировании методологии диссертации важную роль сыграли работы в области семиотики (Ю. Лотман, Б. Успенский), структурно типологического анализа (М. Бахтин, В. Топоров), гендерных исследований (Э. Шоуолтер, К. Келли, Л. Иригарэ, Н. Миллер, Д.
Стантон, И. Савкиной). Труды П. Флоренского, Ю. Лотмана, В.
Топорова, Б. Раушенбаха являются основными источниками представлений о поэтике пространства.
Научная новизна работы состоит в использовании нового методологического подхода к изучению художественного и мемуарного творчества А. Панаевой через категорию гендера. Кроме того, впервые художественная система и воплощенная в ней картина мира А. Панаевой рассматривается на фоне идейно-философского контекста эпохи, а также в диалоге с другими эстетическими и мировоззренческими тенденциями, функционирующими в произведениях женских и мужских авторов XIX века и современной женской прозе.
Практическая значимость работы заключается в возможности применять ее результаты при чтении лекционных курсов по истории русской литературы XIX века. Материалы диссертации могут использоваться также при подготовке спецкурсов по русской женской литературе, русско-европейским литературным связям, гендерным исследованиям.
Апробация работы. Основные положения исследования были изложены в виде докладов на международных, всероссийских и региональных конференциях: «Проблемы литературных жанров» (Томск, ТГУ, 2001), «Наука и образование» (Томск, ТГПУ, 2001, 2002, 2004, 2006), «От текста к контексту» (Ишим, ИГПИ, 2002), «Актуальные проблемы лингвистики, литературоведения и журналистики» (Томск, ТГУ, 2004, 2005), «Русская литература в современном культурном пространстве» (Томск, 2002, 2003, 2004, 2006), «Православие и развитие российской духовной культуры в Сибири» (Томск, ТГУ, 2004).
Отдельные разделы диссертации обсуждены на аспирантском семинаре кафедры романо-германской филологии ТГУ. По теме диссертации опубликовано 13 статей.
На защиту выносятся следующие положения:
1. Семантика сюжета, выражающая особенности женского мировидения, обозначает стратегии существования женщины (подчинение, протест, созидание) в патриархатном мире, осмысляющим женское Я как проекцию мужского видения, как вторичное, пассивное, несамостоятельное начало. Принцип двухчастного структурирования сюжета, обусловленный в прозе А. Панаевой логикой нравственного закона выбора и воздаяния, логикой причинно-следственных связей, направлен на деконструкцию патриархатного мифа о создании женщины мужчиной, функционирующего в произведениях 1840–1850-х гг и определяющего их сюжетную организацию.
2. Моделирование художественного пространства в прозе А.Я.
Панаевой обнаруживает тернарную логику (природный мир – тезис, мир городской цивилизации – антитезис, усадебный мир – синтез), воплощающую идею гармоничности, толерантности и направленную на преодоление биполярности, в рамках которой женское и мужское начала находятся в отношениях противопоставленности.
3. «Воспоминания» А. Панаевой рассматриваются как модель самоописания, для которой характерна диалогическая интенция:
мемуаристка интерпретирует других через себя, но и собственное Я создается не только на материале своего, но и из фрагментов чужого;
в образе автогероини совмещаются как как типично женские роли (дочь, жена), так и мужские (профессиональный литератор). В автодокументальном тексте А. Панаева осуществляет акт саморепрезентации, реализует диалогические отношения с мужским миром, преодолевая стереотипное представление о монологичности женского бытия (мотив преодоления «немоты»).
Структура диссертации состоит из введения, трех глав, заключения и списка литературы, включающего 253 наименований.
Основное содержание работы
Во введении дается история вопроса, систематизируются методики гендерноориентированного литературоведения, обосновывается актуальность и научная новизна исследования, формулируются цели и задачи, указываются предмет и объект, определяется методология и практическая значимость.
В первой главе «Поэтика любовного и семейно-бытового сюжета» обозначается философский и литературный контекст, в котором развивалось творчество А. Панаевой, исследуются принципы сюжетостроения ее прозы, выделяются доминантные сюжетные ситуации и коллизии. Глава представлена тремя разделами.
В первом разделе «Философско-идеологический дискурс 1840– 1860-х годов» рассматриваются основные концепции отношений полов и организации семьи – традиционные (христианская, патриархатная) и инновационные, – обсуждавшиеся в российском обществе второй трети XIX века и, так или иначе, оказавшие влияние на представления А.
Панаевой о природе любви и нравственной стороне супружеского союза.
Формирование новых теорий любви и брака осуществлялось под воздействием философии французского утопического и христианского социализма (А. Сен-Симон, П. Леру, Ш. Фурье, В. Консидеран, Э. Кабе) и было направлено на разрушение патриархатной концепции, утверждающей доминанту не нравственного, а прагматического начала в супружестве, а также идею абсолютного подчинения женщины власти отца (вообще мужчины). В содержание новых теорий вошли также отдельные элементы христианского учения о браке (например, представление о супружестве, основанном на взаимной любви, как духовно-телесном единении, в котором преодолевается ограниченность, предельность человека и др.). Мощный импульс к переосмыслению традиционных ролей мужчины и женщины в любви и браке дала Жорж Санд, которая не только явилась провозвестницей идей эмансипации, но и «способствовала формированию “женской” прозы, в которой наиболее самосознающая себя часть русских женщин получила возможность самовыразиться, заявить о наболевших проблемах»1. Жоржсандовские основы мировосприятия, представления об интимной сфере человеческого бытия были органичны картине мира А. Панаевой.
Несомненно, и гражданский союз ее с Н. Некрасовым возник под влиянием этики любви и брака, сформулированной французской романисткой. Вместе с тем А. Панаева не принимала провозглашенный Жорж Санд апофеоз свободы в любви, доведенный до крайности шестидесятниками, которые призывали отринуть долг и следовать потребностям своей натуры. Идею эмансипации А. Панаева рассматривала прежде всего в аспекте нравственной ответственности и подготовленности человека к воплощению новой любовно-семейной этики.
Во втором разделе «Осмысление любовно-семейной проблематики в произведениях русской литературы (В. Одоевский, И. Панаев, П.
Кудрявцев, А. Дружинин, А. Герцен, Ап. Григорьев, И. Тургенев, Н.
Чернышевский)» представлен отечественный литературный контекст, на фоне которого выявляются традиции и инновации прозы А. Панаевой.
Анализируются произведения И. Панаева «Спальня светской женщины» (1834), В. Одоевского «Княжна Мими» (1834), П. Кудрявцева «Катенька Пылаева, моя будущая жена» (1836), «Антонина» (1836) и др., в которых, несмотря на схематичность сюжетов, обусловленную стереотипными представлениями о ролях мужчины (главенствующая, публичная) и женщины (подчиненная, приватная) в семье и обществе, развивается мысль о поверхностности, пустоте и бесполезности существующей системы женского воспитания и образования, а также идея о том, что в светской среде невозможна искренняя, верная любовь.
Во многих произведениях 1840-х гг. обнаруживаются новые коллизии и ситуации в построении любовных сюжетов. В «Актеоне» (1842) И.
Панаева, «Последнем визите» (1844) П. Кудрявцева представлена история любви замужней женщины к человеку, близкому ей по духовным интересам. В повести А. Дружинина «Полинька Сакс» (1847) нашел отражение мотив самоустранения мужа, впервые введенный Жорж Санд в романе «Жак». В романе «Кто виноват?» А. Герцен разрабатывает новую для русской литературы тему дружбы между мужчиной и женщиной. Вместе с тем в мужской прозе 1840-х гг.
сохраняются традиционные (патриархатные) репрезентации женственности как начала пассивного, несамостоятельного, требующего активного воздействия мужского начала. Перманентная для андроцентричного мироустройства идея «создания женщины» мужчиной воплощается в историях женской судьбы Полиньки Сакс, Кафанова О.Б. Жорж Санд и русская литература XIX века (мифы и реальность). 1830–1860-е гг. – Томск, 1998. – С. 9.
Любоньки Круциферской, героини третьего «эпизода» повести А.
Григорьева «Один из многих», имеющего название «Создание женщины», а также псевдоэмансипированных героинь А. Плещеева, И.
Тургенева.
Третий раздел «Принципы сюжетостроения в прозе А.Я. Панаевой» сосредоточен на исследовании сюжетной и мотивной организации.
Концептуальный уровень творчества А. Панаевой выражает особенности женского мировидения, структурно воплощенного прежде всего в поэтике сюжета. А. Панаева использует распространенный в русской литературе 1840–1850-х гг. принцип двухчастного структурирования сюжета. Но если в текстах авторов-мужчин (И. Панаева, А. Дружинина, А. Писемского, И. Тургенева) двухчастная сюжетная модель связана с мотивом Пигмалиона и Галатеи (в первой части обычно изображается безрадостное существование девушки в чуждой ей по духу среде;
во второй – повествуется о встрече героини с «деятельным человеком», под влиянием которого она, как спящая красавица, пробуждается от сна), то у А. Панаевой она обусловлена мотивом свободы выбора и воздаяния, являющегося доминантным в сюжетной организации ее прозы. Такая логика сюжетообразования предполагает интегральное восприятие действительности. В поступках персонажей, их судьбах прослеживаются причинно-следственные связи. Поэтому особую значимость приобретают не только действия, но даже мысли и вербальное поведение персонажей. Героини А. Панаевой, через выпавшие на их долю испытания, выходят к обретению смысла собственного существования, открывают взаимообусловленность обстоятельств собственной жизни своим личным выбором. Мотив встречи, выступающий в качестве центральной ситуации первой части сюжетов произведений И. Тургенева, Ап. Григорьева, М. Салтыкова-Щедрина и подчиненный идее создания женщины (встреча героини с человеком “высокого интеллекта” стимулировала девушку к внутреннему изменению), в прозе А. Панаевой также получает иную интерпретацию.
Ситуация встречи героя с героиней дает импульс к духовному пробуждению именно ему, а не девушке, как это обычно репрезентировалось в мужских текстах. Раздел представлен тремя параграфами.
В первом параграфе «Проблемы семейного бытия (отношения между детьми и родителями)» рассматривается сфера взаимоотношений персонажей в семейно-бытовых ситуациях. Уже в дебютном сочинении А. Панаевой, повести «Семейство Тальниковых» (1847), заявила о себе характерная для поэтики женской литературы тенденция – обращение к проблемам внутрисемейных связей, отношений между детьми и родителями. В женской прозе, сосредоточенной на «малом», интимном мире, семья рассматривается как микрокосм, где формируются модели межличностных отношений, которые получают реализацию в макрокосме (социуме). В отличие от мужской литературы первой половины XIX века, изображающей взаимоотношения родителей и детей преимущественно с эксплицитной позиции (что с одной стороны, объясняется стремлением указать на разобщенность в семье, отстраненность родителей от детей, отношения между которыми организованы по принципу авторитарности/подчиненности, а с другой – отношением авторов к понятию «семья» как узкой сфере человеческого бытия, не заслуживающей глубокого изучения), женщины-писательницы показывают семейный мир изнутри, выявляя процессы, которые скрыты течением повседневных событий. Для того чтобы подчеркнуть значимость, непреходящую ценность мира семьи, А. Панаева, например, иногда ограничивает пространство происходящих событий пределами одного дома. В произведениях А. Панаевой представлен преимущественно недолжный вариант родственных отношений, деструктурирующих целостность семейного мира. Родители часто изображаются как беспомощные, неспособные защитить своих детей, благополучно устроить их судьбы. Образ матери в прозе А. Панаевой, М. Жуковой (заметим, у обеих писательниц существовали сложности в отношениях с матерью) не соответствует функционирующим в культуре и мужской литературе (А. Пушкин, Н. Некрасов, Л. Толстой) представлениям о материнском начале. Матери семейств изображаются А. Панаевой нравственно неподготовленными к материнству, т.к.
воспринимают детей как неприятное последствие супружеских отношений. У «светской матери» из повести «Фантазерка» (1864) вовсе атрофирована любовь к детям. Отрицательную семантику имеет также образ «благодетельницы», посвятившей свою жизнь воспитанию сирот.
Основная функция подобных «суррогатных матерей» состоит в том, чтобы накормить и одеть обездоленных детей, напоминая им при каждом удобном случае, что они «едят чужой хлеб, носят чужое платье»2. Чрезмерная сосредоточенность матери на ребенке также имеет у А. Панаевой негативную коннотацию, т.к. подобные отношения ограничивают, дезориентируют как детей, так и родителей. В произведениях А. Панаевой роль доброй и мудрой матери может замещать природа («Пасека»).
Второй параграф «Модели любовной этики в отношениях мужчины и женщины» раскрывает концепцию любви А. Панаевой, которая включает элементы как реалистической, так и идеалистической парадигмы, что выражается в репрезентации амбивалентного характера любви, сочетающего духовное и телесное начало и наиболее соответствующего духовно-физической природе человеческой личности.
Кризис института семьи и брака в современной А. Панаевой действительности обусловил сосредоточенность ее прозы на описании недолжных ситуаций в сфере любовного и семейного быта. Коллизии в Панаева А.Я., Некрасов Н.А. Мертвое озеро // Некрасов Н.А. Полн. собр. соч. и писем: В 15 т. – Л., 1985. Т. 10. Кн. 1. – С. 8.
отношениях мужчины и женщины, согласно А. Панаевой, возникают тогда, когда в любви начинает доминировать одно из двух ее начал, духовное или чувственное. Лишаясь духовной основы, любовь «обытовляется», низводится до уровня игры, кокетства, чувственной похоти. Ситуация брака по расчету, который создается не только по инициативе родителей, но с согласия самих детей, мечтающих любыми способами освободиться от родительского деспотизма, также рассматривается А. Панаевой как вариант материализации любви. В любовных отношениях, основанных на материальной выгоде, в ущербном положении оказывается прежде всего женщина, которая начинает осознавать себя «вещной принадлежностью», «рабой» мужчины («Безобразный муж», «Жена часового мастера»).
Трансформация в плане обытовления, материализации этики любовных и внутрисемейных отношений, по мысли писательницы, оказывает негативное влияние на духовное, культурное состояние не только отдельной человеческой личности, но и общества в целом.
В таких произведениях, как «Степная барышня», «Мертвое озеро», «Женская доля», репрезентированы варианты моделирования культуры гармоничных взаимоотношений мужчины и женщины в любви и браке, восходящие к этической концепции Жорж Санд. Симптоматично, что идеальные любовно-семейные отношения персонажей А. Панаевой реализуются только в пространстве природного бытия, который балансирует духовную и психо-эмоциональную энергию человека, обеспечивая гармонию в его отношениях с людьми и миром. Тема гармоничной любви переплетается у А. Панаевой с семейно-родовой темой. В финале романа «Мертвое озеро» изображается воссоздание целостности семьи, дома (молодые герои вместе с родителями основывают родовое гнездо).
В третьем параграфе «Типология женских характеров» выявляются и анализируются инновации А. Панаевой в изображении женской личности. Писательница исследует существование женщины в мире, ориентированном на патриархатные установки, утверждающие мужчину в качестве нормы, а женщину – как отклонение от нее. В патрирхатном мироустройстве гендерная система асимметрична таким образом, что мужчина и мужское определяются как общечеловеческое, а женщина и женское – как несамостоятельное, второстепенное, приватное. А.
Панаева описывает три варианта жизненного сценария женщины.
Первый связан с подчинением, мимикрированием под маскулинные требования, второй – с протестом против них, третий – с созиданием гармоничного пространства бытия. Писательница наиболее полно представила первые два сценария как наиболее распространенные в реальной действительности, третий – только намечен в ее произведениях. Героини, избравшие путь приспособления к легитимным в патриархатном социуме нормам женского бытия, имеют возможность существовать только в ролях хорошей хозяйки, любящей и преданной жены, доброй матери. Автор обнаруживает «трагедию невоплощенности» женской личности, которая не способна обрести гармонию в окружающем мире. Самоопределение женского персонажа может осуществляться в ситуации конфликта, когда героиня стремится не просто противостоять предписаниям патриархатной культуры, но намерена разрушить их, и даже причинить ущерб людям, которые ориентируются на эти стереотипы. Однако эта модель противоборства приводит к разрушению внутреннего мира женской личности и соответственно ее жизни. А. Панаева воспроизводит также ситуацию молчаливого протеста женщины, неявного конфликта с патриархатом:
героиня может осознавать несоответствие собственных представлений о мире и своем месте в нем, но открыто это не выражать.
Позицию, внеположную патриархату, согласно А. Панаевой, можно достичь только на основе принципа созидания. Идеальная героиня несет в себе активное начало, способное гармонизировать мир и человеческие отношения. Писательница значительно расширила традиционную типологию женских характеров3, представив на страницах своих произведений образы содержанок, приживалок, эмансипированных и псевдоэмансипированных женщин, а также женских персонажей, существующих в синергии с природно-космическими ритмами бытия и в гармонии с окружающими людьми.
Вторая глава «Художественное пространство и предметный мир» направлена на исследование спациальной поэтики прозы А.Я.
Панаевой. Глава включает два раздела.
Первый раздел «Структура художественного пространства» выявляет специфику концепции бытия и этико-эстетической позиции автора, выражающуюся в пространственной организации художественного мира. Исследование интенций пространственности в русской литературе XIX века выявляет как логику бинарных противоположностей, так и тенденции к синтезу. Патриархатная культура в качестве структурообразующего начала бытия утверждает принцип бинарности, сущность которого заключается в том, что человек, различные явления и процессы содержат в себе два начала, находящиеся между собой в отношениях жесткой противопоставленности, иерархичности. В результате бинарного видения формируется двуполярная асимметричная модель мира, в которой элементы одного полюса изначально наделяются позитивными характеристиками, а элементы второго – негативными. Если перевести семантику функционирующих в патриархате концептов феминности и маскулинности на язык пространства, то окажется, что женщина и «женское» ассоциируется с такими пространственными единицами, как В русской романтической литературе первой трети XIX века в основном функционировали три типа женских персонажей, которые условно можно обозначить как героический, ангельский и демонический. Более подробно см. об этом: Лотман Ю.М.
Женский мир // Беседы о русской культуре. – СПб., 1994. – С. 65–73.
земля, низ, луна, водная стихия…, а мужчина и «мужское» связано с образами неба, верха, солнца, горы, камня и т.д. Заметим, что пространственные образы, соотносящиеся с феминным началом, имеют в культуре отрицательную коннотацию, в отличие от образов маскулинного ряда, с которыми они связаны по принципу контраста. В произведениях В. Одоевского, В. Даля, Ап. Григорьева, И. Тургенева, Ф.
Достоевского и других авторов-мужчин структурирование художественного пространства осуществляется на основе таких дуальных моделей, как центр/периферия, столица/провинция, цивилизованное/естественное, верх/низ, покой/движение;
в женских текстах (М. Жукова, А. Панаева) преобладают тернарные топологические модели, выражающие идею толерантности, гармоничности. Тернарная модель пространства у А. Панаевой включает локусы природного бытия (тезис), урбанистического (антитезис) и усадебного, провинциального мира (синтез). Доминантными единицами пространственного языка прозы А. Панаевой выступают соответственно образы природного бытия (лес, дерево, река), городской цивилизации (каменные дома, урбанистический пейзаж), усадебной культуры (дом, сад, овраги). Раздел содержит три параграфа.
В первом параграфе «Природный мир (тезис) в триадологической концепции пространства А.Я. Панаевой» анализируются ее принципы изображения природы, основанные на аксиологическом подходе. В традиции романтической натурфилософии писательница рассматривает природный мир как «целостный организм» (Шеллинг), высший уровень в иерархии которого занимает человек. Вместе с тем она опровергает получивший развитие в русской литературе (И. Тургенев) постулат шопенгауэровской натурфилософии о безразличии природы к человеку.
А. Панаева выстраивает отношения своих «любимых» героинь с природным миром по принципу взаимодополнительности. Именно человек, согласно ее убеждениям придает смысл природе, в синергии с ним актуализируются такие ее качества, как гармоничность и созидательность. В то же время общение с природой в значительной степени формирует этико-эстетическую сторону человеческой личности:
воображение, чувство прекрасного, позитивное отношение к близким.
Подобное понимание значимости природного мира в духовном становлении человека можно обнаружить также в художественной системе прозы М. Жуковой. Цельная, гармоничная личность, с точки зрения А. Панаевой, способна сформироваться только в условиях непосредственного контакта с природным миром. Именно в пространстве естественного бытия потенциал женщины, ограниченный в социальной, урбанистической среде, получает возможность максимальной реализации. Однако ситуация предельной отстраненности цивилизованного мира от природного или природного бытия от сферы культуры имеет в беллетристике А. Панаевой негативную семантику.
Второй параграф «Образ Петербурга (антитезис) в пространственной картине мира А. Панаевой» связан с исследованием процесса взаимодействия героини А. Панаевой с петербургской реальностью. Женский вариант «петербургского текста» конструируется в духовно-культурном, психологическом, социально-бытовом, гендерном, географическом (климатический фактор), архитектурном, мифологическом аспекте. Образ Петербурга раскрывается у А. Панаевой через восприятие города женским персонажем. В процессе познания петербургской реальности ее героиня проходит два этапа:
идеалистический, сопряженный с моментом мифологизации, и собственно эмпирический. На первом этапе Петербург возникает в сознании героини в виде мысленного образа, созданного на основе провинциальных мифов о столице либо имеющего литературное происхождение. В качестве литературных источников женского варианта мифа о Петербурге выступает французская беллетристика. В поэтике А. Панаевой, таким образом, наблюдается пересечение мифообразов Петербурга и Парижа. Репрезентированный на страницах французских романов феномен парижской жизни (блеск и изысканность великосветского общества, балы, страстная любовь мужчины и женщины и т.п.) проецируется на представления провинциалки о российской столице. В мечтах женщин Петербург ассоциируется с игровым, развлекательным локусом, то есть столица привлекательна для них тем, что открывает возможность включиться в светский образ жизни при условии материальной обеспеченности. Напротив, герои произведений Н.В. Гоголя, И.А. Гончарова, Е.П. Гребенки, И.А.
Кущевского и других авторов-мужчин связывают с Петербургом надежды на самореализацию в профессиональной, социальной сфере.
При этом в сознании мужчин мифообраз северной столицы может вырастать до масштабов страны, «обетованной земли».
Специфическая разноплановость мужского и женского мифообразов Петербурга отражает асимметричность гендерной системы российского общества, проявляющуюся в том, что мужчине в нем предназначается публичное пространство, а женщина смещается в сферу приватного. В плоскости социального бытия ментальный и материальный мир женщины ограничивался предписанной ей гендерной ролью, в соответствии с которой круг женских интересов замыкается семейной или светской сферой. Реальное взаимодействие с Петербургом открывает героине А. Панаевой новые качества этого города. В Петербурге, созданном по воле мужчины, наиболее последовательно реализовались такие принципы, как рациональность, дихотомичность, иерархичность. В мифах о происхождении города отчетливо прослеживается идея покорения «женского» (природного, стихийного) «мужским» (культурным, рациональным) началом. Состояние женщины, пребывающей в Петербурге, который вобрал «все мужское, все разумно сознательное, все гордое и насильственное в душе России»4, характеризуется предельной несвободой, нравственной и социальной дезориентированностью. В качестве основных параметров архитектурной организации Петербурга писательница выделяет искусственность, замкнутость, закрытость, отгороженность. В изображении петербургской пространственности преобладающим у А.
Панаевой является имплицитный способ, т.е. картина города вырисовывается через описание внутренних помещений жилищ, а также улиц, фасадов зданий, представленных с позиции «изнутри».
Большинство героинь А. Панаевой не имеют в Петербурге подлинного дома (т.е. пространства, характеризующегося созидательными, защитными свойствами, а также выполняющего функцию хранителя родовой и культурной памяти), что подчеркивает идею неукорененности женщины в петербургской среде. В качестве варианта дома могут выступать гостиницы, чужие углы, наемные квартиры в многоэтажных домах, организация пространства которых вызывает мысль об абсурдности и антигуманности урбанистической цивилизации.
В воссозданной писательницей петербургской реальности духовное начало локализуется не в феноменах внешнего пространства, а в пространстве внутреннего мира человека. Пребывание героини в Петербурге активизирует ее духовно-интеллектуальный потенциал;
ее внутренняя жизнь возникает как бы в ситуации «вопреки», как самостояние, самопроявление человека в «страшном», враждебном пространстве. Однако концентрация только на собственном внутреннем мире создает оппозицию внутреннего и внешнего, духовного и материального. В онтологии А. Панаевой любая контрастность, полярность исключает возможность гармоничного существования.
Ситуация повышенной сосредоточенности на внутреннем мире героини сигнализирует о том, что в петербургской среде женщина и «женское» вытеснены в имплицитную область. В отличии от мужчины женщина не мобильна во внешнем плане бытия. В этой связи симптоматичны названия петербургских текстов писательницы: «Воздушные замки», «Фантазерка». В современной женской прозе сохраняется тенденция изображения активного существования женщины в пространстве не внешнего, физического мира, но внутренней, психической реальности.
Женское пространство в социальном мире может сужаться до «больничной койки, абортного кресла». Внешнее пространство причиняет женщине боль, оно агрессивно, угрожает прорваться в «психожизнь» и поэтому вызывает у нее отторжение («Числа одиннадцатого месяца» М. Голованивской, «Акула» Л. Фоменко).
Внутреннее, психическое пространство, напротив, отличается пластичностью, имеет свойство расширяться и сужаться.
Топоров В.Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ: Исследования в области мифопоэтического. – М., 1995. – С. 308.
Петербургский текст А. Панаевой включает также локус бала/маскарада. Однако в отличие от светской повести 1820–1840-х годов5, где «бал – обязательный … элемент …, который выполняет разные сюжетные и символические функции»6, в художественной системе Панаевой этот хронотоп занимает периферийное положение. В ее сюжетах отсутствует распространенная в русской литературе первой половины XIX века ситуация первого бала юной героини. Более или менее подробно Панаева разрабатывает тему маскарада, с которой связывает семантику театральности, суетности, лживости. Один из главных атрибутов маскарадного хронотопа – ситуация свободы, которая в поэтике Ю. Лермонтова, Е. Ган, М. Жуковой интерпретируется как возможность для светского человека вернуться к самому себе, у А. Панаевой граничит со значением произвола, вседозволенности, актуализирует в человеке инфернальное начало. Тема маскарада осмысляется писательницей в контексте демифологизации петербургской светской культуры, логика которой, эксплицитно моделирующая культ «прекрасной дамы», по своей внутренней сути оказывается разрушительной для женской личности.
В третьем параграфе «Модель усадебного бытия как синтез естественного и цивилизованного» посвящен изучению усадебного пространства и его значения в авторской концепции бытия. В поэтике А.
Панаевой природный и цивилизованный (урбанистический) уровни художественного пространства соотносятся не только по контрасту, но и по принципу синтеза, взаимодополняемости. Интегрирующую функцию выполняет усадебный локус, в котором преодолевается оппозиция двух миров. В произведениях Н. Гоголя, И. Гончарова модель усадебного бытия рассматривается преимущественно в аспекте ее противопоставленности столичной жизни. При этом оппозиция усадебное/столичное коррелирует не столько с дихотомией естественное/цивилизованное, сколько с антитезой периферия/центр, в результате чего в одном ряду оказываются категории «усадебности» и «провинциальности», маркированные семантикой окраины.
В художественном мире А. Панаевой понятия «усадебный» и «провинциальный» также выступают как синонимичные. Однако у беллетристки общим признаком, позволяющим рассматривать эти понятия в качестве синонимов, является не периферийность, а пограничность. Усадебное, провинциальное пространство, изображаемое как двойственное, предполагает синтез естественного и цивилизованного. Усадебный мир, непосредственно соотносящийся с природным бытием, в то же время представляет собой средоточие См., напр.: [Сенковский О.]. Барон Брамбеус. Вся женская жизнь в нескольких часах // Библиотека для чтения, 1834. Т. 1. Отд.
1;
[Ефебовский П.]. Адам фон Женихсберг. Мамзель Катишь или Ловля женихов // Библиотека для чтения, 1838. Т. 27. Отд. 1;
Победоносцев С.Г. Мамзель Бабетт и ее альбом // Библиотека для чтения, 1842. Т. 54. Отд. 1;
Панаев И. Барышня // Отечественные записки, 1844. Т. 32. Отд. 1, и др.
Савкина И.Л. До и после бала: история молодой девушки в «мужской литературе» // Савкина И. Провинциалки русской литературы (женская проза 30–40-х гг. XIX века). – Wilhelmhorst, 1998. – С. 78.
материальной и духовной культуры, то есть сочетает в единое две противоположные сферы. Для воссозданного А. Панаевой усадебного пространства характерна синтетичность, которая реализуется не только в рамках дихотомии естественное/цивилизованное, но и в других сферах:
взаимодействие дворянской и народной культуры, частной и публичной жизни. В усадебном пространстве преодолевается трагедия женской невоплощенности: героиня обнаруживает в себе потенциал, необходимый для общественного служения, и, что не менее важно, у нее появляется возможность его реализовать. В качестве доминанты усадебного пространства у А. Панаевой выступает не образ дома, который традиционно рассматривается как «центр усадьбы», а сам человек, который и определяет внешний и внутренний облик усадьбы, а также локусы природного мира (река, сад, лес, овраг, степь и др.).
Вместе с тем именно в пространстве, расположенном на границе природного и культурного, героини А. Панаевой обретают истинный дом. В изображении усадебного дома, обнаруживающего взаимосвязь с внешним миром, отмечены «раскрытые окна», впускающие во внутренне помещение яркий солнечный свет или сияние звезд, свежесть сада, пение птиц. Сосредоточенность на архитектурной, искусственной составляющей усадебного пространства становится у А. Панаевой знаком дисгармоничности. Важнейший атрибут усадебного мира – сад – функционирует в прозе А. Панаевой в двух вариантах, восходящих к «регулярной» и «пейзажной» садово-парковой форме. Наряду с имплицитной моделью провинциальности в художественном мире А.
Панаевой присутствует и другой ее модус, связанный с представлением о провинции как «дурной копии столицы», функционирующий также в поэтике как женской (М. Жукова, Н. Хвощинская и др.), так и мужской прозы (Н. Гоголь, М. Салтыков-Щедрин и др.).
Второй раздел «Семантика вещного мира» позволяет уточнить авторскую концепцию пространственности. «Вещное поле» произведений А. Панаевой, включающее предметы быта, обстановки, личные вещи и одежду персонажей, определяется в соответствии с тернарной организацией пространства, три модели которого, так или иначе, обусловливают форму взаимоотношений человека и вещи. В то же время специфика отношений человека и вещи зависит не только от типа пространства, в котором они разворачиваются, но и от этической ориентированности человека. Вещь у А. Панаевой представлена в слабой позиции, она призвана выполнять служебную функцию. Только в том случае она способна подчинить человека, если он по собственной воле дает ей права над собой. Отношение к вещному миру становится у писательницы критерием положительности или отрицательности (несовершенства, ущербности) человека. Существование героини в синергии с природно-космическими ритмами порождает в ней ощущение сопричастности, единства с миром и желание общения с ним именно в его первозданной, а не вторичной (вещной) сущности.
Природная среда, изображенная в произведениях А. Панаевой, минимально заполнена вещами, предметами. При этом по своему составу вещи предельно приближены к естественному, природному началу. Любой элемент природного космоса может быть использован в функции вещи. Например, трава выступает в качестве ленты для волос;
венок из цветов как украшение и головной убор, защищающий от солнца;
земля, покрытая травой или листьями, может служить и постелью, и столом. Материальный план природы у А. Панаевой существует в единстве с духовной сферой. Поэтому в пространстве естественного бытия сакральным смыслом наделены не столько вещи, сколько именно элементы природного космоса. Так, вертикальность формы дерева, значимого составляющего жизненного пространства героини («Пасека»), определяет такие его функции, как резонирование космической энергии, активизирование духовного, творчески созидательного потенциала личности.
В пространстве городской цивилизации единственно возможным, с точки зрения А. Панаевой, является вариант неполноценных отношений человека и вещи. В городской среде происходит предельное обытовление человеческой жизни, что, с одной стороны, способствует возникновению «густого» пространства, переполненного вещами и разрушающего гармонию духовного и материального, а с другой – обусловливает зависимость человека от созданных им же вещей, которые определяют его положение в пространстве, социальный статус, а также психологическое, душевное состояние. Писательница подчеркивает, что в патриархатно организованном обществе содержание окружающего женщину пространства определяется в соответствии с мужскими стандартами. Неизменными атрибутами женского локуса считались кушетка, зеркало, цветы, собачка и т.д. Городская цивилизация обнаруживает тенденцию к овеществлению жизни, живого мира. Характерное для патриархатной культуры восприятие женщины как объекта, вещи в городе усиливается. Мысль об «овеществленности» женщины подчеркивается в произведениях писательниц XIX–XX веков.
Вместе с тем и в мужской литературе можно обнаружить мотив «овеществления» женщины, который наиболее ярко выражен в пьесе А.Н. Островского «Бесприданница» (1879).
Воссоздавая пространство города, А. Панаева изображает ситуацию не только избыточности, но и недостаточности вещного мира, призванную свидетельствовать об абсурдности урбанизации, которая, казалось бы, должна преследовать противоположную цель – формирование благоприятных для жизнедеятельности человека параметров. Пространство, неполноценно оснащенное вещами, предметами, порождает ощущение необжитости, дискомфортности, а также информирует о неполноте взаимодействия с ним человека. Только усадебная культура, с точки зрения Панаевой, позволяет смоделировать вариант полноценных отношений человека и вещи. В усадебной среде творчески-созидательная устремленность человека проявляется прежде всего в культурном оформлении природного мира. Личности, погруженной в ценности усадебной культуры, присуща свобода самовыражения, независимость от стереотипов. Героиня повести «Степная барышня» вместо привычных для женщины «салона, кушетки, собачки и прочего» предпочитает отдыхать на берегу реки, удить рыбу, петь под гитару, играть с козочкой. Вещное окружение девушки подчеркивает ее индивидуальность, а также синергийность с естественным бытием. Во внутренней организации жилища «временных провинциалов», использующих усадьбу как летнюю дачу, напротив, отражено их пренебрежение к ценностям усадебной культуры:
открытости, независимости, неподдельной простоте и радушию.
В третьей главе «“Воспоминания” А.Я. Панаевой в контексте женской мемуарной прозы» освещается теоретическая сторона вопроса о женской автодокументальной литературе, определяется ее типология (модели самоинтерпретации), анализируются особенности мемуарного повествования А. Панаевой.
В первом разделе «Теоретический аспект изучения женской автодокументальной литературы» представлен обзор теоретических и методологических подходов к изучению мемуарно-автобиографических текстов авторов-женщин. Большинство исследователей полагают, что мемуарно-автобиографические тексты, написанные женщинами, находятся в ситуации двойной маргинальности (как автодокументальные и как женские). Литературоведческая традиция связывает статус автодокументальных жанров с семантикой пограничного, периферийного. Их топология относится к «срединной сфере» – между литературой и бытом (литературным бытом), с одной стороны, и высокой и тривиальной литературой – с другой. Понятия «автодокументального», «автобиографического» пересекаются с понятием «женского» (женского творчества), которое в патриархатной культуре маркировано знаком «второсортности», «неполноценности».
Оформляется определение «автобиографизма» и «дневниковости» как специфически женского литературного качества. Один из признаков, определяющих специфику женских автобиографических текстов, исследователи (Сюзан Фридман (Friedman, Susan), Франсуаза Лионе (Lionnet, Francoise), Ирина Савкина и др.) обозначают как «двойственность». Поскольку в символическом порядке «идея авторства связана с фаллическим пером, передаваемым от отца к сыну, то пишущая женщина, тем более, пишущая о себе, попадает в противоречие с основным определением женщины (дочери, жены, матери) и рассматривается как узурпатор мужской прерогативы».
Авторизированное письмо о себе, создание Себя (своего Я) в письме было актом самоутверждения, которое одновременно и отвергало, и сохраняло женский статус7. Эстела Элинек (Jelinek, Estelle) сформулировала положение о том, что женские и мужские автобиографии отличаются на уровне темы, стиля и субъекта8. Темы, о которых пишут женщины связаны с семьей, ближайшими друзьями, домашними делами. Стиль женских автобиографий определяется как фрагментарный, нецельный, нехронологический. Субъект женского автобиографического текста характеризуется многомерностью, в отличие от одномерного Я мужской автобиографии. Мэри Мейсон (Mason, Mary), Джулия Ватсон (Watson, Julia) полагают, что конституирование идентичности в женском автобиографическом тексте осуществляется через отношение к избранным другим, при этом функцию «другого» могут выполнять не только мужчины, но и женщины. Если в 1970–1980-е гг. практически все феминистские критики пытались сформулировать специфику женской автобиографии, определить качества универсального женского Я, то современная тенденция изучения женской автобиографии ориентирована не только и не столько на описание универсального женского субъекта, отличного от мужского, сколько на выявление множественности женского.
Во втором разделе «Традиция женской мемуарно автобиографической литературы в России» определена типология женской автодокументальной литературы. Женщина, не имеющая возможности публично объективировать свой личный жизненный опыт через описание жизни других, получает возможность говорить о себе.
Поэтому мемуарный текст автора-женщины можно рассматривать как модель самоописания. В женской мемуарно-автобиографической прозе XIX века прослеживается несколько моделей самоинтерпретации.
Агиографическая форма самоописания представлена в «Своеручных записках княгини Натальи Борисовны Долгоруковой» (1767), «Записках игумении Таисии» (1892). В «Воспоминаниях» (1859) Софьи Васильевны Капнист-Скалон заявляет о себе другая, характерная для женской мемуарно-автобиографической литературы тенденция, связанная со спецификой саморепрезентации автора, когда построение собственной идентичности осуществляется не прямо, а опосредованно, «через значимых других». Образ автогероини в «Воспоминаниях» (1870) А.О. Смирновой-Россет отличается противоречивостью, нестабильностью: с одной стороны, она стремится выразить в повествовании свой собственный женский опыт (в автогероине подчеркнута ее женская телесность), свое мнение о великих людях, а с другой – женское Я автогероини растворяется в изображаемом мужском Stanton, Domna C. Autogynography: Is the Subject Different? // The Female Autograph: Theory and Practice of Autobiography from the Tenth to the Twentieth Century. Ed by Domna C. Stanton. – Chicago and London, 1987. – P. 13–14.
мире. Мемуаристка интерпретирует себя преимущественно через мировоззрение Гоголя и его творчество.
Третий раздел «Модель самоописания в мемуарном тексте А.Я.
Панаевой» ориентирует на постижение диалогической сущности авторской мироконцепции. Обращение Панаевой к жанру воспоминаний можно рассматривать как стремление вписать свой текст в канон автодокументальной литературы. Диалоговая интенция метатекста (художественной и мемуарной прозы) А. Панаевой связана с преодолением патриархатной традиции, определяющей женское бытие как бытие по своей сути монологическое. В произведениях женских авторов (Е. Ган, М. Жуковой, А. Панаевой) настойчиво подчеркивается мотив «немоты» героини. В патриархатно организованном обществе женщина не имеет своего языка, она вынуждена говорить в чужом дискурсе на чужом, созданном для нее мужской культурой, языке.
Отсюда строго определенная концептуальная сфера «женского» языка, связанная с семейно-бытовой семантикой, за пределами которой женщина становится «немой»: она не имеет права выражать свою позицию. Публичное осуществление своего «события творчества» (М.
Бахтин) для А. Панаевой означало прежде всего акт преодоления собственного «безмолвия», акт саморепрезентации, самоосознания и одновременно реализацию диалогических отношений с большим (мужским) миром, поскольку механизмы самоопределения моделируют ситуацию Я и Другой. Примечательно, что на литературном поприще А.
Панаева выступила под мужским псевдонимом. Обращение к псевдоандрониму позволило ей расширить границы инцивидуальной картины мира, дало возможность репрезентировать интегральную модель бытия, которая учитывает женский и мужской взгляд. Кроме того, почти все беллетристические произведения писательницы содержат автобиографические элементы. И в этой связи вполне закономерным представляется, что именно мемуарами А. Панаева завершает свою литературную деятельность. Воспоминания – это всегда «версия собственной жизни» (Л. Гинзбург), это – самоанализ и в то же время самоутверждение, стремление зафиксировать себя, свое видение мира в «большой» культуре. В «Воспоминаниях» А. Панаева выражает собственный взгляд на мир, свое субъективное восприятие. Изображая других, мемуаристка интерпретирует их через себя. Традиция автодокументальной литературы, которую А. Панаева не могла не учитывать, также обусловила диалогическую направленность ее мемуарного текста. В отличие от большинства своих предшественниц, которые писали «записки» по просьбе родственников для внутрисемейного чтения, А. Панаева ориентируется не на интимного читателя, а на широкую публику, она создает свои мемуары для потомков. Конкретизация читательского Ты позволяет уточнить модель самоописания, которую создает А. Панаева. Она идентифицирует себя как значимого публичного человека, носителя не столько родовых, семейных, сколько общекультурных ценностей. Еще в большей степени, чем с традицией мемуарной литературы, мемуаристка вступает в диалог с нормативными предписаниями патриархатной культуры. Собственное жизнеописание призвано разрушить укоренившиеся представления о вечном природном предназначении женщины. В «Воспоминаниях» А.
Панаевой модель самоописания характеризуется диалогичностью, интегральностью. В образе автогероини совмещаются как типично женские роли (дочери, жены), так и мужские (профессиональный литератор). Мемуаристка интерпретирует других через себя, но и собственное Я создается не только на материале своего, но и из фрагментов чужого. Важным качеством «Воспоминаний» является беллетристичность. В мемуарном тексте прослеживаются элементы нескольких жанровых моделей: физиологических и психологических зарисовок, публицистического очерка, рассказа, новеллы.
В Заключении подводятся итоги исследования, позволяющие определить особенности художественного сознания А. Панаевой, для которого характерна диалогичность, синтетичность, и обозначить топологию ее творчества в литературном процессе XIX века;
намечаются дальнейшие перспективы изучения прозы А. Панаевой.
Художественные приемы, выработанные А. Панаевой и другими писательницами XIX века, в определенной мере оказали влияние на поэтику современной женской прозы. Так, в произведениях Л. Фоменко, М. Арбатовой, Л. Улицкой сохраняется центральное положение женского персонажа и проблем женского существования;
делается акцент на изображении внутреннего, а не внешнего бытия героини;
углубляется мысль о восприятии женщины в мужском мире как вещи;
разрабатывается мотив психофизиологических страданий женщины в интимных отношениях с нелюбимым человеком и т.д.
По теме диссертации опубликованы следующие работы:
1. Татаркина С.В. Диалог «женского» и «мужского» в жанровой структуре прозы А.Я. Панаевой // Проблемы литературных жанров. Материалы X Международной научной конференции, посвященной 400-летию г. Томска (15–17 октября 2001 г.). В 2 ч. – Томск, Изд-во ТГУ, 2002.
– Ч. 1. – С. 219–225.
2. Татаркина С.В. Типология женских характеров в творчестве А.Я. Панаевой // VI Общероссийская межвузовская конференция студентов, аспирантов и молодых ученых «Наука и образование» (15–20 апреля 2002 г.): Материалы конференции: В 5 т. Т. 2: Лингвистика и филология. – Томск: Изд-во ТГПУ, 2003. – С. 241–245.
3. Татаркина С.В. Своеобразие художественного пространства в творчестве А.Я. Панаевой // «От текста к контексту»: Сборник научных статей. – Ишим: Изд-во ИГПИ им. П.П. Ершова, 2002. – С. 191–195.
4. Татаркина С.В. Образ матери в художественном мире А.Я.
Панаевой // Русская литература в современном культурном пространстве: Материалы II Всероссийской научной конференции, посвященной 100-летию Томского государственного педагогического университета (1- ноября 2002 г.): В 2 ч. – Томск: Изд-во ТГПУ, 2003. – Ч. 1.
– С. 82–86.
5. Татаркина С.В. Христианская традиция брака и ее трансформация в русской культуре XIX века (на материале творчества А.Я. Панаевой) // Православие и развитие Российской духовной культуры в Сибири (к 400-летнему юбилею г. Томска и 200-летию Томской губернии):
Материалы Духовно-исторических чтений в честь святых равноапостольных Кирилла и Мефодия: В 2 т. Т. 2. – Томск: Изд-во Томского ЦНТИ, 2004. – С. 119–125.
6. Татаркина С.В. Диалог в структуре романа А.Я. Панаевой и Н.А. Некрасова «Мертвое озеро» // Вестник Барнаульского государственного педагогического университета. Вып 4. Серия: гуманитарные науки. – Барнаул, 2004. – С. 66–69.
7. Татаркина С.В. А.Я. Панаева и русский литературный канон XIX века // Всероссийская конференция студентов, аспирантов и молодых ученых «Наука и образование» (19– 23 апреля 2004 г.): Материалы конференции: В 6 т. Т. 2. Ч.
1: Филология. – Томск: центр учебно-методической литературы ТГПУ, 2004. – С. 111–117.
8. Татаркина С.В. Мотив свободы выбора и воздаяния в прозе А.Я. Панаевой // Русская литература в современном культурном пространстве: Материалы III Международной научной конференции (4–5 ноября 2004 г.): В 3 ч. Ч. 1. – Томск: Изд-во ТГПУ, 2005. – С. 92–97.
9. Татаркина С.В. Образ Петербурга в женской прозе XIX века (на материале творчества А.Я. Панаевой) // Актуальные проблемы лингвистики, литературоведения и журналистики: Сб. трудов молодых ученых. – Вып. 5. – Ч.
1: Литературоведение. – Томск: Изд-во ТГУ, 2004. – С.
160–164.
10. Татаркина С.В. Основные тенденции развития гендерноориентированного литературоведения // Актуальные проблемы лингвистики и литературоведения.
Материалы VI Всероссийской научно-практической конференции молодых ученых (22–23 апреля 2005 г.). – Вып. 6 – Ч. 2: Литературоведение. – Томск: Изд-во ТГУ, 2005. – С. 171–173.
11. Татаркина С.В. Модель самоописания в мемуарном тексте А.Я. Панаевой // Вестник Томского государственного университета: Общенаучный периодический журнал.
Бюллетень оперативной научной информации. 2006. № 80.
Июль. Теоретические и прикладные аспекты литературоведения. – Томск: ТГУ, 2006. – С. 106–115.
12. Татаркина С.В. Природный мир в триадологической концепции пространства А.Я. Панаевой // X Всероссийская конференция студентов, аспирантов и молодых ученых «Наука и образование» (15–19 мая 2006 г.): Материалы конференции: В 6 т. Т. 2. Ч. 1: Филология. – Томск: Изд-во ТГПУ, 2006. – С. 109 –120.
13. Татаркина С.В. Принципы моделирования художественного пространства в прозе А.Я. Панаевой // Вестник Томского государственного педагогического университета. Серия: гуманитарные науки. – Томск: Изд во ТГПУ, 2006. Вып. 8 (59). – С. 81–90.