Поэма н.в. гоголя мертвые души в немецкой рецепции
На правах рукописи
Никанорова Юлия Владимировна ПОЭМА Н.В. ГОГОЛЯ «МЕРТВЫЕ ДУШИ» В НЕМЕЦКОЙ РЕЦЕПЦИИ Специальность 10.01.01 – русская литература
Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук
Томск - 2007
Работа выполнена на кафедре русской и зарубежной литературы филологического факультета ГОУ ВПО «Томский государственный университет» доктор филологических наук, профессор
Научный консультант:
Янушкевич Александр Сергеевич доктор филологических наук, профессор
Официальные оппоненты:
Ходанен Людмила Алексеевна кандидат филологических наук, доцент Олицкая Дарья Александровна ГОУ ВПО «Томский государственный
Ведущая организация:
педагогический университет»
Защита состоится «6» марта 2007 г. в _часов на заседании диссертационного совета Д 212.267.05 по защите диссертаций на соискание ученой степени доктора филологических наук при ГОУ ВПО «Томский государственный университет» (634050, г. Томск, пр. Ленина, 36).
С диссертацией можно ознакомиться в Научной библиотеке Томского государственного университета.
Автореферат разослан «1» февраля 2007 г.
Ученый секретарь диссертационного совета кандидат филологических наук, профессор Л.А.Захарова
Общая характеристика работы
Актуальность исследования. Гоголь относится к тому редкому числу писателей, чье художественное наследие проявляет исключительный универсализм, позволяющий говорить о гармоничном включении его творчества в разнообразные культурные, эстетико-философские и литературные контексты. Этой особенностью обусловлена наиболее перспективная линия гоголеведения - изучение связей великого художника с различными традициями русской и западноевропейской культуры, о чем свидетельствуют работы А.Н. Веселовского, М.М. Бахтина, В.В. Виноградова, Г.А. Гуковского, Ю.М. Лотмана, Ю.В. Манна, М.П. Алексеева, А.В. Михайлова, Ю.Я. Барабаша, М. Вайскопфа, С.А. Гончарова, В.Ш. Кривоноса, Е.А. Смирновой, А.А. Елистратовой, Ф.З Кануновой, А.С. Янушкевича, Н.В. Хомука.
Традиция осмысления немецкой «гоголианы» с выявлением характерных ее направлений и последующим критическим осмыслением (В.В. Бибихин, Р.А. Гальцева, И.Б. Роднянская, М.И. Шлаин, И.В. Карташова, О.А. Седакова, А.В. Михайлов) становится одним из наиболее актуальных направлений в современном российском гоголеведении. Проблемы диалога культур и межкультурной коммуникации обостряют интерес к немецкой рецепции Гоголя.
Активизация в этой связи внимания к проблеме бытования художественных текстов русской литературы в иноязычной среде базируется на основе успешного развития современного переводоведения и возрожденной отечественной компаративистики.
Новое осмысление понятия «текст» в трудах современных исследователей (Ю.М. Лотман, Б.М. Гаспаров, В.Н. Топоров, французская семиотическая школа) неразрывно связано с проблемами герменевтики и рецептивной эстетики. Это позволило обратиться к такому важному вопросу рецепции как функционирование текста в иноязычном культурном пространстве через его критическое осмысление и переводы.
В данном отношении интерес к творчеству Гоголя глубоко показателен: писатель, казавшийся «узконациональным» и «непереводимым» поистине завоевывает мир. Переводы его произведений в Англии, США, Франции, Италии, Германии – свидетельство активного вхождения гоголевского гения в иную семиосферу - процесс, который спровоцировал ряд современных публикаций и диссертаций (С.К. Гураль, К.Л. Мкртчян, А. Балажова, А.А. Кормилицын, В.А. Бакши, Е.К. Тарасова, И.И. Вороненков, И.Ф. Тимофеева, Т.Л. Владимирова)1, выявляющих Гураль С.К. Гоголь в современном американском литературоведении. Автореф. дисс. … канд. филол. наук. – Томск, 1985;
Мкртчян К.Л. Петербургские повести Н.В. Гоголя в армянских переводах: Прочтение оригинала как переводческая проблема.
Автореф. дисс. … канд. филол. наук. – Ереван, 1985;
Балажова А. Восприятие и оценка творчества Н.В. Гоголя в Чехии. Автореф.
дисс. … канд. филол. наук. – Л., 1990;
Кормилицын А.А. Комедия Н.В. Гоголя «Ревизор» в Англии XX века: Проблемы интерпретации. Автореф. дисс. … канд. филол. наук. – Саратов, 2000;
Бакши В.А. Герой-«чудак» в австрийской и русской литературе XIX века (Грильпарцер, Гоголь, Лесков, Розеггер). Автореф. дисс. … канд. филол. наук. – М., 2002;
Тарасова Е.К. Н.В.
Гоголь в немецкоязычном литературоведении (70 - 90-е годы XX века). – М., 2002;
Вороненков И.И. Повесть Н.В. Гоголя «Нос» в англоязычных переводах: Проблема интерпретации. Автореф. дисс. … канд. филол. наук. – Саратов, 2004;
Тимофеева И.Ф. Повесть закономерности функционирования гоголевских текстов в иноязычной среде.
Таким образом, актуальность предпринятого исследования определяется, во-первых, интересом современной филологической науки к проблеме диалога культур в аспекте компаративистики и рецептивной эстетики;
во-вторых, бурным расцветом теории и истории переводоведения и, в-третьих, возросшим вниманием всей мировой культуры, в том числе и немецкой, к феномену Гоголя.
Объектом исследования являются десять переводов поэмы Гоголя «Мертвые души», охватывающих временной период с 1846-го по 1993 г.
Опыты Ф. Лебенштейна, О. Бюка, А. Элиасберга, Ф. Ксавера Шафгоча, З. фон Радецки, Э.Райма, В. и Э. Вонзиатски, К. Хольма, М. Пфайффера и В. Казака стали фактами немецкой культуры и определенным этапом в истории русско-немецких литературных отношений.
Предмет исследования - критико-литературоведческая и переводческая интерпретации поэмы «Мертвые души» в соотнесенности с заложенным в ней авторским смыслом, языковым своеобразием и в контексте развития отечественного гоголеведения.
Цель работы - анализ особенностей немецкой рецепции поэмы в двух взаимосвязанных аспектах: историко-литературном и переводческом.
В связи с поставленной целью был выделен следующий круг задач:
1) на основе собранного и систематизированного материала проследить своеобразие процесса критико-литературоведческой рецепции «Мертвых душ» Н.В. Гоголя в Германии;
2) рассмотрев переводческую рецепцию поэмы Гоголя в диахроническом аспекте, выявить закономерности в осмыслении жанрового своеобразия и культурно-исторического контекста произведения;
3) проанализировать стилистическое, архитектоническое и смысловое своеобразие поэмы в немецких переводах в соотношении с оригинальным текстом через сравнительно сопоставительный анализ отдельных репрезентативных фрагментов перевода;
4) определить особенности индивидуально-творческой интерпретации поэмы переводчиками, выявить наиболее адекватные с точки зрения художественно-эстетического воздействия немецкие версии «Мертвых душ» или доказать отсутствие таковых.
Цель и задачи определили корпус материалов, собранных во время научной командировки в книгохранилищах г. Берлина (около наименований) и легших в основу исследования. Они могут быть поделены на две основные подгруппы:
«Шинель» Н.В. Гоголя в итальянских переводах. Проблемы интерпретации. Автореф. дисс. … канд. филол. наук. – Томск, 2006;
Владимирова Т.Л. Римский текст в творчестве Н.В. Гоголя. Автореф. дисс. … канд. филол. наук. – Томск, 2006.
1. немецкие переводы поэмы «Мертвые души», которых в настоящее время насчитывается более пятнадцати, раскрывающие на протяжении почти полутора веков процесс вхождения гоголевского шедевра в культурное пространство Германии;
2. монографии, сборники научных трудов, статьи в периодических и продолжающихся научно-литературных изданиях XIX-XX вв.
немецких литературоведов, критиков и публицистов, наиболее репрезентативные с точки зрения осмысления гоголевского творчества в Германии в целом и поэмы «Мертвые души» в частности.
Научная новизна работы обусловлена тем, что история рецепции поэмы Н.В. Гоголя «Мертвые души» в Германии впервые рассмотрена в качестве отдельного монографического научного исследования как динамическая система, и может быть определена следующим образом:
1) дан комплексный подход к проблематике, что потребовало обобщения и систематизации материала, малоисследованного в отечественном литературоведении или впервые вводимого в научный обиход, чему способствовала исследовательская работа в Институте славистики Гумбольдтского университета г. Берлина (Германия);
2) поставлена проблема, недостаточно изученная в современном литературоведении и связанная с раскрытием механизма восприятия и адаптации произведения в иноязычном культурном пространстве;
3) впервые рассмотрена рецептивная модель «Мертвых душ» в немецкой культуре XIX – XX вв.;
4) проанализированы в диахроническом аспекте немецкие переводы гоголевской поэмы с позиций соотношения «варианта» и «инварианта» произведения в контексте диалога культур.
Методологическую основу исследования составили труды по теории текста и исторической поэтике А.Н. Веселовского, М.М. Бахтина, Ю.М. Лотмана, работы по проблемам рецептивной эстетики и нарративных стратегий А.В. Михайлова, Р. Барта, В.Н. Топорова, В. Шмида, Ю.В. Манна, фундаментальные исследования по компаративистике В.М. Жирмунского, Н.И. Конрада, М.П. Алексеева, основополагающие труды по теории и истории перевода А.В. Федорова, Ю.Д. Левина, Е.Г. Эткинда, Р. Якобсона, Н.К. Горбовского и др.
Теоретическая значимость исследования заключается в том, что его результаты могут способствовать более объективному и целостному осмыслению гоголевского творчества в контексте русско-немецких литературных связей и позволят углубить научные представления об основной проблеме современного художественного перевода – адекватности эстетического воздействия на реципиента.
Практическая значимость: материалы исследования могут быть использованы при чтении академических и специальных курсов по истории русской и немецкой литературы и творчеству Н.В. Гоголя, в специальных курсах и спецсеминарах по русско-немецким литературным связям, спецкурсах по теории и практике художественного перевода, в компаративистских исследованиях и эдиционной практике при комментировании поэмы Гоголя «Мертвые души».
Апробация результатов исследования. Основные положения исследования изложены в виде докладов на Международной научной конференции «Язык в поликультурном пространстве: теоретические и прикладные аспекты» (Томск, ТПУ, 2003 и 2004 гг.). Результаты исследования обсуждались на научном аспирантском семинаре кафедры теории и практики перевода ИЯК ТПУ (2004-2006 гг.), во время стажировки в Гумбольдтском университете г. Берлина (2006). Основное содержание работы
отражено в пяти публикациях.
Положения, выносимые на защиту:
1. История немецкой рецепции гоголевской поэмы «Мертвые души», связанная с многочисленными критико-эстетическими отзывами, литературоведческими исследованиями и переводами, - важный и репрезентативный материал для постановки проблемы «Гоголь в Германии» и для осмысления мирового значения гоголевского шедевра.
2. Фронтальный просмотр немецких периодических изданий 1830 - 1850-х гг. позволяет утверждать, что Гоголь и его поэма рано, еще при жизни писателя, входят в культурное пространство Германии и определяют ее отношение к русской культуре и русскому миру вообще.
3. История восприятия немецкой критикой и литературоведением поэмы Гоголя на протяжении почти 150 лет дает возможность говорить, во-первых, об их генетической связи с русским гоголеведением (от Белинского, символистской критики и религиозной философии рубежа веков до высших достижений современной отечественной науки), во-вторых, о расширении интерпретационного поля гоголеведческих исследований, в третьих, об углублении представлений о гоголевской поэме в аспекте ее этико-философского содержания и поэтики.
4. Рассмотрение десяти наиболее значимых немецких переводов гоголевской поэмы (от самого первого, появившегося еще в 1846 г., до последнего – в 1993 г.), с точки зрения существенных аспектов гоголевского текста помогает воссоздать сложную и неоднозначную картину восприятия гоголевского творения, увидеть тайны постижения другой культурой загадки «Мертвых душ», поставить существенные проблемы переводоведения как диалога культур.
5. На сегодняшний день в Германии нет конгениального перевода «Мертвых душ». В этом смысле показателен опыт В.
Казака, попытавшегося свой перевод гоголевской поэмы органично связать с ее подробным текстологическим и литературоведческим комментарием. Этот опыт своеобразного синтетического взгляда на гоголевский текст представляется не только интересным, но и перспективным для последующей рецепции «Мертвых душ» в Германии.
Структура работы. Диссертация состоит из введения, двух глав и заключения, а также библиографического списка, включающего наименований. Основной текст изложен на 200 страницах.
Основное содержание работы Во Введении обосновывается актуальность работы, ее научная новизна, теоретическая и практическая значимость, формулируются цели и задачи, определяется объект и предмет исследования, дается история вопроса, характеризуется материал и методы его изучения, излагаются основные положения, выносимые на защиту.
Первая глава «Мертвые души» в оценке немецкой критики и литературоведения XIX – XX вв.» воссоздает целостную картину динамики литературоведческого и критического осмысления «Мертвых душ» в Германии середины XIX – XX вв.
Раздел I «К предыстории вопроса о восприятии «Мертвых душ»:
Гоголь в Германии 1836 – 1853 гг.» характеризует общую картину вхождения творчества Н.В. Гоголя в немецкое культурное пространство второй половины XIX в.
Открытие Гоголя как литературного явления произошло в Германии уже в самом начале его творческого пути. Начиная с середины 1830-х гг.
имя писателя появляется в известных немецких журналах «Archiv fr wissenschaftliche Kunde von Russland», «Magazin fr die Literatur des Auslandes», «Jahrbcher fr slawische Literatur, Kunst und Wissenschaft» и газете «Bltter fr literarische Unterhaltung», во многом ориентирующихся на оценки русской критики 1830 – 1840-х гг., а также в вышедшей в 1837 г.
первой книге на немецком языке о русской литературе писателя и критика Г. Кёнига «Literarische Bilder aus Russland» («Литературные картины России»;
на русском языке – «Очерки русской литературы». СПб., 1862).
Складывается первый литературный портрет Гоголя сначала как самобытного юмориста и непревзойденного художника малороссийской провинции, обладающего своеобразным синтетизмом художественной манеры и ярким талантом слова, затем с выходом «Ревизора» как знатока человеческих характеров и комического писателя.
Имя Гоголя включается постепенно в определенный историко литературный контекст популярными немецкими критиками и переводчиками Липпертом, Иорданом, Вольфзоном, Фарнгагеном фон Энзе. Последний вводит Гоголя в традицию европейской культуры, сравнивая его с Жан-Полем, предваряя дальнейшее соотношение с немецкими романтиками Тиком, Шамиссо и Гофманом, а также Стерном, Вальтером Скоттом и Диккенсом.
Подобные пассажи закрепляли в немецкой критике стойкие сравнения Гоголя с европейскими образцами, порождая шаблонность восприятия его творчества. Но вместе с тем это фиксировало и масштаб творческой индивидуальности писателя, которого устойчиво относят в конце XIX в. к «редкостно-самобытным» явлениям не только русской, но и мировой литературы, в особенности после появления поэмы «Мертвые души».
Немецкая журнальная критика 1836 – 1853 гг. и книга Кёнига подготовили интерес к восприятию этого кульминационного произведения Гоголя как своеобразного творческого завещания писателя и феномена русской словесной культуры. Несмотря на то, что прижизненная рецепция наследия Гоголя в Германии во многом опиралась на суждения русской критики, прежде всего Белинского, творчество автора «Мертвых душ» и его духовные искания вызвали интерес и стремление соотнести их с тенденциями немецкой словесной культуры (Виланд. Гете, Шиллер, Жан Поль, Гофман). Немецкая критика обратила внимание на феномен гоголевского смеха.
Раздел II. «Первые опыты немецкой рецепции «Мертвых душ» в XIX в.» рассматривает основные тенденции освоения поэмы Гоголя в Германии на начальном этапе ее осмысления (1840-е – 1890-е гг.) и позволяет констатировать, что гоголевское произведение чаще всего интерпретировалось с точки зрения общей концепции его первого перевода, выполненного в 1846 г. Ф. Лебенштейном, самовольно заменившего гоголевское заглавие, обозначив его как «Die todten Seelen.
Ein satyrisch-komisches Zeitgemlde von Nikolai Gogol» - «Мертвые души.
Сатирическо-комическая картина эпохи». Это в большой степени повлияло на восприятие «Мертвых душ» в Германии как на сатирический портрет России эпохи Николая I. Все остальные глубинные смыслы произведения, подтексты и аллюзии были выпущены из поля зрения самой установкой на исключительную сатирическую и антикрепостническую направленность «Мертвых душ»1.
Кстати, этот перевод был известен Гоголю. В письме к Н.М. Языкову от 23 апреля (5 мая) 1846 г. читаем: «Благодарю за выписку предисловия к немецкому переводу «Мертвых душ». Немец судит довольно здраво.
Это лучший взгляд, какой может иметь на эти вещи иностранец» (XIII. № 24).
Односторонности немецкой критики в осмыслении смеховой природы поэмы способствовал и сложившийся к тому времени литературный портрет Гоголя как самобытного юмориста и бичующего социальные недостатки сатирика.
В свете определенных исторических событий, обостривших отношения Германии и России, начиная с 1880-х гг., усиливаются националистические элементы в толковании гоголевской поэмы как Russische Literatur // Bltter fr literarische Unterhaltung. - Bd. 2. – 1846. - № 226. - S. 903;
Nikolaus Gogol // Bltter fr literarische Unterhaltung. - Bd. 1. – 1853. - № 6. - S. 129;
Nikolaj Wasilewiez Gogol. (Nekrolog) // Jahrbcher fr slawische Literatur, Kunst und Wissenschaft. - Bd. 1. – 1852/1853. - H. 1. - S. 20.
жестокой национальной самоиронии, связанные с концепцией «дикой, варварской» России1.
После смерти писателя немецкая критика сделала попытку выявить характер гоголевского миссионерства, заговорив о творческом кризисе писателя, о причинах уничтожения второго тома, склоняясь к пришедшей из России идее о религиозном мистицизме и помешательстве писателя.
Однако вместе с тем приходит и ощущение односторонности в прочтении «Мертвых душ» и необходимости рассмотреть произведение как сложное, многоуровневое и полисемантическое явление не только в творчестве Гоголя, но и в истории русской словесной культуры.
Раздел III. «Судьба поэмы в первой половине XX века: от сатиры к психоаналитическим и религиозно-мистическим толкованиям» рассматривает наметившееся изменение в прочтении поэмы в Германии и формирование трех ведущих направлений немецкого гоголеведения, отразившихся на осмыслении «Мертвых душ» в XX в.
В 1900 – 1940-е гг. происходит прорыв в прочтении поэмы как произведения не только социального, узконационального, но и как явления мировой культуры с огромным общечеловеческим потенциалом. В свете этой концепции возникает и новое отношение немецкой критики к образу Чичикова, который рассматривается как своеобразный «герой нашего времени» и в то же время почти шекспировский тип2. Делается попытка осмыслить синтетическую природу гоголевского смеха через соотношение в нем сатирического, комического и сентиментального (чувствительного) начал. Этому способствовало введение «Мертвых душ» в новый культурный контекст3.
Поэма все больше трактуется в религиозно-мистическом свете4 как отражение мира мертвых, нравственно опустошенных человеческих душ, разрушенных сатанинской силой. Зло выступает в различных ипостасях, в нем даже видят прообраз большевизма. Однако чаще всего зло - это воплощение небытия, лжи, ничтожества пошлости, «филистерского».
Очевидно здесь влияние русской символистской критики, прежде всего Мережковского, Брюсова, Белого, и религиозной философии рубежа веков в лице В. Соловьева, В. Розанова, на немецких реципиентов. В этом смысле знаковой для пространства немецкой культуры оказывается пропагандистская и переводческая деятельность своеобразных послов русского Серебряного века в Германии А. Лютера, А. Элиасберга, Эллиса.
Наметившаяся к началу века под влиянием работ Овсянико тенденция Куликовского, Ермакова, Чижа психоаналитическая Honegger J.J. Russische Literatur und Cultur. Ein Beitrag zur Geschichte und Kritik derselben. –Leipzig, 1880. - S. 269;
Dhring E. Die Gren der modernen Literatur: populr und kritisch nach neuen Gesichtspunkten dargestellt. – Leipzig, 1893. - Bd. 2. – S. 308.
Kessel M. Gogol’s Gestalten // Die Literatur. – Jg.40 (1938). - H. 7;
Radecki von S. Die Welt in der Tasche. – Leipzig, 1939;
Roch H.
Gogol’ // Roch H. Richter ihrer Zeit. – Berlin, 1940.
Brckner A. Geschichte der russischen Literatur. - Leipzig, 1909. – S. 244.
Raich M. Gogol und die Elemente seiner Weltanschauung // Eckart, ein deutsches Literaturblatt. – Bd. III. - 1908/1909. – S. 438;
Kurtz R.
Pilgerfahrt. Zum 100. Geburtstag Nikolai Gogols // Sozialistische Monatshefte.- 1909. – S. 504;
Rath W. Gogol. Zu seinem 100. Geburtstag // Kunstwart – Jg.20 (1909). – S. 28.
Kaus O. Der Fall Gogol’. – Mnchen, 1912;
Gesemann G. Grundlagen einer Charakterologie Gogols // Jahrbuch der Charakterologie. – Berlin, 1924. – Bd.1. S.49-89.
восприятия гоголевского творчества в Германии не стала существенной в отношении «Мертвых душ». Однако заложенная ею традиция порождает немало толкований, связанных с сожжением второго тома произведения и сводимых в основном к мысли о борьбе между Гоголем-художником и Гоголем-пророком, победу в которой одерживает последний, что приводит писателя к художественному краху. Бурное развитие фрейдизма актуализировало такое прочтение гоголевской поэмы в 1900 – 1920-е гг.
Проблема гоголевских «комплексов» и «задоров» его героев во многом возникает под этим влиянием.
Единственным слабым звеном в общей картине рецепции «Мертвых душ» в Германии в первой половине XX века оказывается «формальное» направление. Сам текст прозы Гоголя, уникальный стиль поэмы остается практически неисследованным вплоть до середины 1950-х гг.
Раздел IV «Эволюция восприятия «Мертвых душ» в Германии во второй половине XX века» обращает внимание на самый плодотворный этап осмысления поэмы в Германии во второй половине XX в., когда «Мертвые души» в свете окрепшей немецкой славистики помимо традиционных трактовок, подвергаются рассмотрению с позиций новых литературоведческих концепций.
Однако в первые послевоенные десятилетия поэма становится объектом идеологического прочтения, когда восточногерманская славистика отходит в своей трактовке произведения на позиции «социалистической» традиции революционеров-демократов, выдвигая на первый план «классовый», сатирический аспект, а западногерманская, прочно держась за известные образцы (идеи Мережковского), рассматривает под разными ракурсами отраженную в поэме тему мирового зла и борьбу человека с собственными страстями, отказываясь видеть в ней реалистические черты.
Данному вопросу посвящен первый параграф «Поэма как предмет идеологических разногласий в Германии 1950 – 1960-х гг.».
Но и среди идеологической «абракадабры» появляются исследования, ставшие первым вкладом в анализ гоголевского шедевра с точки зрения поэтики, поскольку они открыли новые грани в осмыслении гоголевской поэмы в Германии. Об этом идет речь во втором параграфе «Мертвые души» в первых немецких монографиях о гоголевском творчестве 1950 – 1960-х гг.». В этом отношении особого внимания заслуживает монография В. Казака (W. Kasack) «Die Technik der Personendarstellung bei Nikolaj Vasilevi Gogol» («Техника изображения личности у Н.В. Гоголя»;
1957) который вслед за отечественными исследователями подробно рассматривает функции личных имен персонажей в поэме (комический эффект, характеристика персонажа) и подчеркивает склонность Гоголя давать характеристику внутренней жизни героев через их образ жизни, жилище и пристрастия в еде. Немецкий исследователь пытается проникнуть в творческую лабораторию автора «Мертвых душ», выявить особенности его «поэтической техники».
Показательны в этом отношении труды Г.-В. Лейсте (H.-W Leiste.) «Gogol und Molire» («Гоголь и Мольер»;
1958) обратившегося к проблеме литературных влияний, рассмотренной в духе компаративистской методологии, Г. Гюнтера (H. Gnther) «Das Groteske bei N.V. Gogol’.
Formen und Funktionen» («Гротеск у Н.В. Гоголя»;
1968), который, отталкиваясь от концепции Ю.Манна, рассматривает «Мертвые души» с их «гротескно окрашенной реальностью» как реализацию реалистического гротеска. Эта общая тенденция «поэтического прочтения» гоголевского текста проявляется в диссертации Г. Шотт (G. Schott) «Ausgewhlte Probleme der Wiedergabe russischen Textes dargestellt an den deutschen bertragungen von Gogol’s «Toten Seelen» («Избранные проблемы передачи русского текста, представленные на примере немецких переводов «Мертвых душ» Н. Гоголя»;
1966). Автор рассматривает переводческие проблемы освоения «Мертвых душ» в немецком языке посредством систематического сравнения стилистически важных для гоголевской прозы единиц текста: паремий, идиоматических выражений и личных имен персонажей и справедливо заостряет внимание на общей тенденции переводчиков к определенной непоследовательности или же к упрощению смысла оригинала.
Таким образом, немецкие монографии 1950 – 1960-х гг., посвященные «Мертвым душам», - принципиально новый этап в немецкой рецепции гоголевской поэмы, главный пафос которого – проникновение в поэтику произведения Гоголя. И В. Казак, и Г. Гюнтер в этом смысле идут в ногу с отечественным литературоведением. Неслучайно ссылки на труды Ю.Н. Тынянова, Б.М. Эйхенбаума, Г.А. Гуковского, Ю.В. Манна естественны в их исследованиях.
В 1970 – 1990 гг. «Мертвые души» переживают ренессанс в немецком литературоведении на фоне общего интереса к творчеству Гоголя: поэма попадает в перекрестье традиционных, новых и новейших направлений, становясь объектом многоаспектных интерпретаций на уровне слова, знака, структуры, стилистики, идейного содержания, композиции и литературных параллелей.
Этому периоду в «немецкой судьбе» поэмы посвящен третий параграф «Поэма Гоголя через призму новых и новейших направлений и методов немецкого гоголеведения 1970 – 1990-х гг.».
Работы этого периода, относящиеся к традиционно-классическим методам литературоведческого исследования, обращаются к биографии Гоголя и идейному содержанию поэмы, останавливаясь в основном на вопросах гоголевской поэтики, особенностях стиля, жанра, структурных и тематических параллелях с произведениями европейской литературы и степени литературного новаторства, становятся, по большому счету, сводом уже во многом известных характеристик (М. Браун (М. Braun) «N.V. Gogol. Eine literarische Biographie» - «Н.В. Гоголь. Литературная биография», 1973;
Р.-Д. Кайль (R.-D. Keil) «Поэма und перл создания – Gogol`s sthetisches Ideal und die Gattung der Toten Seelen» - «Поэма и перл создания – эстетический идеал Гоголя и жанр «Мертвых душ», 1989;
К. фон Чильшке (Ch. v. Tschilschke) «Epen des Trivialen: N.V. Gogols „Die toten Seelen“ und G. Flauberts „Bouvard und Pcuchet“;
ein struktureller und thematischer Vergleich» - «Эпосы тривиального: «Мертвые души» Н.В. Гоголя и «Бувар и Пекюше» Г. Флобера»: Структурное и тематическое сравнение)», 1996).
Помимо вышеозначенных работ поэма все больше привлекает немецких славистов как объект для использования современных методов и концепций литературоведческого исследования. В конце XX в. немецкое гоголеведение разрабатывает через призму «Мертвых душ» проблематику общефилософского характера, акцентируя вопросы эстетики Гоголя, антропологические (тема личности, модификации «живого» и «мертвого» в судьбе человека) и онтологические (мотивы жизни смерти, пошлости, предназначения, мистико-религиозные аспекты) проблемы.
Так, Г. Лангер (G. Langer) в статье «Pandoras Tchter. berlegungen zur Konzeption des „schnen bels“ (kaln kakn) im Werk Gogol’s» («Дочери Пандоры: Размышления о концепции «прекрасного зла» (kaln kakn) в произведениях Гоголя»;
1998) акцентирует внимание на тесной связи между нарративными стратегиями Гоголя в художественных текстах и его эссеистикой, в которой отразилось столь важное для идеолекта писателя критическое осмысление основных эстетических мотивов. Лангер обращается к примеру так называемого «комплекса Пандоры», как концепции «прекрасного зла», который, возникнув впервые в гоголевском диалоге «Женщина», реализуется далее в «Мертвых душах» через фигуры губернаторской дочки и Коробочки, где слабо связанные внешне обе женщины демонстрируют крепкий внутренний союз, в котором «коробка» (Коробочка) и красота (юная блондинка) относятся друг к другу как Пандора и ящик.
И. Леманн (J. Lehmann) делает предметом своего исследования довольно изученную тему пошлости (“Gogol’s „Polye dui“ – «Пошлые души» Гоголя;
1997), называя Гоголя «мастером пошлости». Опираясь на работы Д. Мережковского, В. Набокова, А. Белого и Ю. Манна, он пытается проследить на примере «Мертвых душ» это специфическое мастерство. Определяя место пошлости в общем дискурсе «Мертвых душ», немецкий славист указывает на ее амбивалентность. При этом дискурс пошлости очень близок дискурсу возвышенного, они постоянно сменяют друг друга в тексте поэмы. Дискурсы переплетаются, возвышенное нередко переходит в гротеск. Дискурс возвышенного предстает здесь как метадискурс пошлости.
Тему дискурса возвышенного в поэме и литературного краха Гоголя подхватывает Сузи К. Франк (Susi K Frank) в статье «Pathos und Leidenschaften in Gogol’s Die Toten Seelen» («Пафос и страсти в «Мертвых душах» Гоголя»;
1998) и развивает далее уже более широко в монографии «Der Diskurs des Erhabenen bei Gogol’ und die longinsche Tradition» («Дискурс возвышенного у Гоголя и Лонгинская традиция;
1999»). По ее мнению, Гоголь как центральный автор ориентированного на Запад русского романтизма, в конечном итоге окончательно отходит от литературного дискурса в сторону религиозного, прежде всего, православного. Он соприкоснулся со всеми историческими, западными и восточными, трансформированными ступенями возвышенного. Под знаком возвышенного писатель попытался сакрализовать литературу, но эта попытка в контексте автономности и рефлексивности эстетического (что было специфично для эпохи Романтизма) должна была потерпеть неудачу.
В связи с этим Франк говорит о важности исследовательского внимания к религиозному повороту Гоголя, что привело в конечном итоге к смене литературного жанра: вместо литературной поэмы возникает жанр поучительных писем, прежде всего «Выбранных мест», как своеобразная попытка продолжения «Мертвых душ» на уровне религиозного дискурса.
Перейдя на уровень дискурса, Франк делает вывод о том, что заключительная часть первого тома функционирует как противоположность к остальному тексту, имеющему дело с обратной стороной пафоса, т.е. «бафосом», т.к. стратегия рассказчика не что иное, как техника инверсированного пафоса. Пафос и «бафос» взаимосвязаны, однако, это смешение двух противоречащих друг другу стратегий перформативного изображения оказалось непонятным для современной эпохи, что и привело к литературному краху писателя.
В. Казак обращается к теме смерти в статье «Gogol und der Tod» («Гоголь и смерть»;
1969), исходя из того, что отношение Гоголя к этой стороне бытия представляет собой некое сращение взглядов, формирующееся под влиянием православного христианства, немецкого романтизма и украинского фольклора. Он утверждает, что и в поэме и творчестве писателя тема смерти звучит без особого философского осмысления, т.к. Гоголь был в меньшей степени философским писателем, чем, например, Достоевский.
Такой вывод объясняет появление немецких исследований, стремящихся интерпретировать гоголевское литературное наследие не столько в философском, сколько в духовно-религиозном контексте, наиболее близком писателю, исследуя его религиозную картину мира.
Этот подход последовательно разрабатывается в диссертации Х. Шрaйер (H. Schreier) «Gogol’s religises Weltbild und sein literarisches Werk. Zur Antagonie zwischen Kunst und Tendenz» («Религиозная картина мира Гоголя и его литературное творчество. К вопросу о противоречии между искусством и тенденцией»;
1977), продолжающей развивать знаменитую теорию «задоров» Д.Чижевского, говоря о человеческих страстях («задорах») и обольщении человека дьяволом как главном мотиве гоголевской поэмы. Стремление способствовать осознанию такого переплетения человеческого и дьявольского становится, по мнению Шрaйер, фундаментальной задачей Гоголя. В «Мертвых душах» немецкая исследовательница видит наиболее репрезентативное произведение в плане иллюстрации так называемой «негативной антропологии», весьма точно указывая на заблуждения гоголевских персонажей, которые грешат против постулатов «внутренней» жизни в Боге, позволяя себя увлечь жизнью «внешней» вне Бога.
Поэма привлекла и представителей философско-антропологического направления, в частности, Х.-Ю. Герика (H.-J. Gerigk) в его статье «Gogol:
Die toten Seelen» («Гоголь: «Мертвые души»;
1979), анализирующего поэму с позиций экзистенциальной философии М. Хайдеггера и выводящего некие «антропологические предпосылки» гоголевского мира, персонажи которого находятся во власти общества, как сферы господства безличного «Man», заставляющего людей приспосабливаться к усредненной жизни. Они пребывают в своих страстях, не замечая в обыденной жизни вторжения в нее диктатуры смерти, «ничто». Их безумства кажутся вполне закономерными и правомерными, так как автор поэмы придерживается нигилистической позиции обесценивания не только земного бытия, но и всего сущего в целом.
Сильную позицию в исследовании «Мертвых душ» в конце XX в.
занимает и формально-аналитическое направление, стремящееся абстрагироваться от мировоззренческих вопросов и сосредоточиться на поэтике произведения. Так Г. Гиземанн (G.Giesemann) в статье «Homer Reminiszenzen in den „Mertvye dui“ von N.V. Gogol (Merkmale und Funktionen des epischen Vergleichs» («Реминисценции из Гомера в «Мертвых душах» Гоголя: Черты и функции эпического сравнения»;
1977), исследует наличие интертекстуальных связей в «Мертвых душах» и гомеровском эпосе. Он утверждает, что Гоголь, оценив эпическую функцию сравнений у Гомера, использовал его композиционную технику в «Мертвых душах» через форму т.н. «дигрессивного» сравнения. Говоря о наличии интертекстуальных параллелей между Гомером и Гоголем, Гиземанн в меньшей степени говорит о (случайных) заимствованиях мотивов, а в большей о подражания первоначальной эпической традиции повествовании в плане структуры, совпадающей в типическом, а не в содержательном аспекте.
В. Кошмаль (W. Koschmal) в статье «Modell oder Wirklichkeit? Die Entgrenzung der Objektwelt in Gogol’s Mertvye Dui» («Модель или действительность? Стирание границ объективного мира в «Мертвых душах» Гоголя»;
1982), рассматривает поэму через призму структурно семиотического направления. Отталкиваясь от семиотической концепции Лотмана, Кошмаль выдвигает тезис о том, что поэма представляет собой некую модель действительности, которая соотносится с реальностью в категориях «аналогичность» и «схожесть», но никогда «идентичность».
При этом наряду с частным и универсальным аспектами мира, структура такой модели отражает и самого автора. Моделирование в «Мертвых душах» оперирует, прежде всего, элементами, которые в системе ценностей объективного мира классифицируются как второстепенные, необычные и невероятные Экстремальность и необычность художественного мира гоголевского сочинения отражается и на языке «Мертвых душ», который подвергается «дезавтоматизации», способствуя разрушению объективного мира.
Противоположные области объективного мира, природа и искусство трансформируются автором в семантическом универсуме «Мертвых душ» в некий языковой синтез. Почти сплошное отрицание каждого определенного или однозначного высказывания не позволяет различить четких контуров и границ в новой «поэтической действительности».
При всем разнообразии представленных интерпретаций поэмы в конце XX в. в немецком гоголеведении остается слабо разработанным вопрос о своеобразии гоголевского языка поэмы, столь важный для восприятия и осмысления этого кульминационного произведения писателя, в особенности, в иноязычной среде.
Проведенный нами анализ немецких материалов позволяет утверждать: история критической и литературоведческой рецепции поэмы Гоголя в Германии на протяжении почти 150 лет свидетельствует, во первых, о постоянном и заинтересованном отношении к ней, во-вторых, об эволюции этого отношения, в-третьих, об очевидных перекличках немецкой рецепции и отечественного гоголеведения.
Некоторые идеи немецкого литературоведения последних лет получили сочувственную оценку отечественного гоголеведения. Так, Ю.В. Манн в книге «Поэтика Гоголя», говоря о «Мертвых душах», цитирует слова Г. Гюнтера о гоголевском гротеске как «монтаже разных семантических областей». С.Г. Бочаров в работе о загадках повести Гоголя «Нос» опирается на идеи «негативной антропологии» Х. Шрайер.
С.А. Гончаров в книге «Творчество Гоголя в религиозно-мистическом аспекте» отсылает читателя к работам Г. Лангер, Х. Шрайер, Н. Друбек Мейер и других немецких исследователей. Труды В. Казака давно стали достоянием отечественной филологической мысли.
Во второй главе «Переводческая рецепция поэмы «Мертвые души» в Германии» сопоставляются и анализируются переводы гоголевского текста. Они рассматриваются как значимый фактор эвристического восприятия и осмысления произведения иной культуры на основе сопоставительного и сравнительного лингвостилистического анализа немецких вариантов «Мертвых душ».
Переводческое осмысление поэмы в Германии начинается еще при жизни Гоголя, с появлением первой ее немецкой версии, выполненной Ф. Лебенштейном, впервые обратившегося к тексту оригинала в 1844 году.
Этому переводу посвящен Раздел I «Первый немецкий перевод «Мертвых душ» Ф. Лебенштейна».
Перевод Лебенштейна вышел отдельной книгой в 1846 г., когда имя Гоголя было уже знакомо Европе, под заглавием: «Мертвые души.
Сатирическо-комическая картина эпохи», что изначально ограничило интерпретационное поле текста рамками социально-критической сатиры в противовес собственно авторскому замыслу.
Лебенштейн сконцентрировался на сюжетной завязке, стремясь передать жанровые картинки русской жизни, поэтому ему так и не удалось увидеть дополнительного смысла, вложенного в поэму автором. Вероятно, поэтому его текст перевода очень неоднороден и даже формально отстоит от подлинника: самовольное деление текста на двенадцать глав (переводчик выделил биографию Чичикова в отдельную главу), произвольные изменения и искажения, изъятие отдельных текстовых элементов на уровне слова или синтаксического единства. Несоблюдение авторской пунктуации сменяется «отяжеленной» грамматикой, порой неудобоваримой даже для немецкого читателя и плоским «буквализмом» отдельных фрагментов. Это демонстрировало не только недостаточное понимание гоголевского индивидуального стиля, но и не совсем искусное владение языком перевода, превращающимся время от времени в псевдонемецкий.
О том, что перевод оказался неудачным, свидетельствует негативная реакция отечественных исследователей и критиков, современников Лебенштейна. Однако, несмотря на все недостатки, небрежность и соперничество с автором, адаптивный по своей природе перевод Лебенштейна начинает историю переводческой рецепции гоголевской поэмы в Германии. Он показывает путь осмысления текста русской культуры в культуре немецкой, еще находящейся во временной близости к подлиннику, и закладывает определенные традиции.
Раздел II «История переводов поэмы в Германии в XX веке» дает краткий обзор немецких переводов «Мертвых душ», появившихся вслед за первой версией. В течение XIX века «Мертвые души» в Германии знали по переводу Лебенштейна. Ситуация меняется с началом XX века, первая четверть которого характеризуется как особенно интенсивный период русско-немецкого культурного диалога. В юбилейном 1909 г. поэма выходит в свет в первом восьмитомном собрании сочинений писателя на немецком языке, в переводе издателя О. фон Бюк, версия которого во многом «грешила» переводческими оплошностями Лебенштейна.
После переводов Лебенштейна и Бюка, ставших настоящими первопроходцами (каждый в своем столетии) в освоении гоголевской поэмы, переводческая история «Мертвых душ» обогащалась практически каждое десятилетие новыми исканиями, особенно в 1920-е гг.: в 1913 г.
выходит перевод З. Рема «Странствия (скитания) Павла Чичикова или мертвые души. Сатирико-комический роман», в 1920 г. - немецкого филолога Г. Рёля («Дорожные приключения Чичикова или мертвые души», в 1921 г. - А. Элиасберга, а в 1923 г. - А. Лютера. Два последних перевода особенно любопытны как факт обращения к переводу «Мертвых душ» литераторов, близких к символизму и журналу «Вехи». Все эти факты свидетельствовали о новом этапе прочтения русского классика.
В 1925 г. появляется версия гоголевской поэмы писателя и переводчика Ф. Ксавера Шафгоча, а незадолго до второй мировой войны интерпретация «Мертвых душ» известного писателя-эссеиста и переводчика З. фон Радецки.
После разделения Германии в западной части не так активно переиздавали русскую литературу, как в восточной. Однако уже в 1948 г.
выходит первый послевоенный перевод «Мертвых душ», выполненный западногерманским писателем Э. Раймом, а в 1949 г. - версия Ф. Отто, шефа-редактора одной из немецких газет и писателя. Это был единственный немецкий перевод, который переиздавался более 20 раз, последний раз в 2002 г.
Столетний юбилей со дня смерти Гоголя способствовал интенсивному изданию и переизданию произведений писателя в ГДР. В 1952 г. здесь выходят «Мертвые души» в переводе Владимира и Элизабет Вонзиатски, а в 1954 г. - К. Хольма, известного немецкого писателя и издателя.
Интенсивный период переизданий и переводов гоголевской поэмы сменяется относительным затишьем. В середине 60-х годов выходят «Мертвые души» в интерпретации восточногерманского переводчика М. Пфaйффера, довольно популярный в ГДР вплоть до 1990-х гг.
Одним из последних немецких переводов гоголевской поэмы стала появившаяся в 1988 г. версия известнейшего западногерманского профессора славистики В. Казака, которую характеризует необычайная обстоятельность и продуманность, и главное, что отличает ее от предыдущих переводов, - это достаточно обширный и информативный комментарий (выполненный в соавторстве с А. Мартини), сопровождающий второе издание (1993), аппарат которого рассчитан на параллельное чтение с гоголевским произведением.
Раздел III «Особенности стиля и языка «Мертвых душ» в интерпретации немецких переводчиков» прослеживает некоторые репрезентативные моменты переводческого осмысления гоголевской поэмы на основе десяти переводов, выполненных Ф. Лебенштейном (Lbenstein), Ф. Ксавером Шафгочем (Xaver Schaffgotsch), В. и Э. Вонзиатски (Wonsiatsky), А. Элиасбергом (Eliasberg), Ф. Отто (Ottow), К. Хольмом (Holm), Э. Раймом (Reim), В. Казаком (Kasack), М.
Пфaйффером (Pfeiffer) и З. фон Радецки (von Radecki).
Первый параграф «Заглавие как «аббревиатура смысла» произведения» посвящен одному из наиболее значимых компонентов художественного произведения, который является, по сути, первой интерпретацией текста в исполнении самого автора.
В связи с известным полисемантическим прочтением заглавия поэмы первым репрезентативным моментом в немецких переводах является именно передача словосочетания «Мертвые души», в данном контексте связанная в немецком языке с категорией определенного и неопределенного артикля. Большинство переводчиков склонно к употреблению определенного артикля die. Таким образом, заглавие «Мертвые души» выливается в форму die toten Seelen, что в грамматическом отношении предполагает двоякое прочтение:
конкретизацию одного определенного значения сочетания «мертвые души», или же обобщение, допускающее дополнительные значения, поэтому достаточно сложно определить, что в каждом конкретном случае хотел выразить переводчик.
Исключением из данного ряда являются переводы фон Радецки и Вонзиатски, заголовок которых звучит как «Tote Seelen» и показывает намеренное опущение артикля, позволяющее расширить значение словосочетания, вплоть до символико-метафорического, что для Гоголя было, несомненно, важно.
Следует указать и на переводческий произвол первых немецких интерпретаторов поэмы. Речь идет об упоминавшейся приписке к заглавию Ф. Лебенштейна «Сатирическо-комическая картина эпохи», подменившего собственно авторскую интерпретацию своей личной и конкретизировавшего смысл исходя из собственного понимания прочитанного. Тот же случай обнаруживается в переводах Рёля («Дорожные приключения Чичикова или мертвые души») и Рема («Странствия (скитания) Павла Чичикова или мертвые души. Сатирическо комическая картина эпохи»), заостряющих внимание в большей степени на сюжетной фабуле и относящих гоголевское произведение к традиции плутовских или приключенческих романов.
Параграф второй «Жанровое своеобразие оригинала в немецких переводах» обращается к проблеме, ставшей камнем преткновения для переводчиков, судя по тому, что в некоторых немецких вариантах «Мертвых душ» жанр как таковой не обозначен вовсе (ср. переводы Элиасберга, Райма, Вонзиатски, фон Радецки, Пфайффера).
В большинстве случаев жанр обозначен как «роман» (у Рёля как «Erzhlung» - повесть), что спровоцировано, вероятно, обращением к творческой истории «Мертвых душ», которая была неоднократно объектом рефлексии немецких критиков. Известно, что сам Гоголь не сразу пришел к четкому определению жанра «Мертвых душ», обозначая свое будущее произведение то как повесть, то как роман, и только позднее поэма.
Лишь Лебенштейн, Хольм и Казак обозначают жанр, как «поэма».
При этом вариант Лебенштейна, ясно усматривавшего в «Мертвых душах» сатирическое произведение, был скорее актом проявления буквализма.
Выбор Казака обусловлен, вероятно, следованием концепции Ф. Шлегеля, в лексиконе которого немецкое «Poem» максимально приближено к гоголевскому замыслу.
Проблема определения жанра при переводе связана и с «Повестью о капитане Копейкине», вставной новеллой, которая «… отождествленная жанровым определением «поэма» с основным текстом «Мертвых душ», акцентирует как минимум два его структурных уровня: это типология героя и сюжетосложение»1. Саму «Повесть» предваряет сначала фраза Лебедева О.Б. Эстетические и композиционно-структурные функции «Повести и капитане Копейкине» в поэме Н.В. Гоголя «Мертвые души» // Русская повесть как форма времени. - Томск, 2002. - С. 150-151.
почтмейстера, в которой вновь всплывает слово «поэма», акцентировано повторенное им дважды: «… в некотором роде целая поэма». Избегнув этого определения в заглавии, некоторые переводчики, однако, используют его в данном месте (Ottow, Eliasberg, Wonsiatsky, von Radecki), что уже принципиально не важно - проигнорировав понятие «поэма» в заглавии, обращение к нему в преддверии «Повести» не восстанавливает существенный для автора параллелизм, что лишает вставную новеллу в переводе ее структурно-смысловой функции.
Эта зеркальность жанрового определения прослеживается лишь у Лебенштейна и Казака, что иллюстрирует поверхностность осмысления данного «текста в тексте» остальными переводчиками. Кроме того, почти во всех переводах вместо слова «повесть», употреблено слово Geschichte – история, что в меньшей степени подчеркивает автономность данного фрагмента как «текста в тексте».
Третий параграф «Имена собственные как отображение авторской модальности» посвящен одной из ключевых единиц текста – имени собственному, которое является одним из ведущих средств воплощения авторского замысла и сосредотачивает в себе внушительный по объему информационный пласт.
Анализ немецких переводов «Мертвых душ» показывает, что гоголевские имена в большинстве случаев подвергаются транслитерации, оставаясь неизменными и сохраняя тем самым этнокультурный компонент, но не позволяя немецкому читателю прикоснуться к тонкой стилистической игре и юмору русского писателя, чьи имена главных персонажей поэмы стали в русском языке уже нарицательными.
На фоне остальных переводов особо выделяется версия фельетониста и сатирика фон Радецки. Поскольку Гоголь был близок ему как писателю, он попытался максимально отразить себя в переводе именно гоголевской ономастики, переводя не только прозвища крестьян, названия крестьянских деревень, но и простые имена, пытаясь уподобить русские имена немецким, придавая им соответствующую грамматическую форму и по возможности сохраняя ассоциативность с русским контекстом. Ср.:
Бобров - Bibermann от нем. «Biber» - «бобер»);
Свиньин - Schweinberg (от нем. «Schwein» - «свинья»);
Почитаев - stimiroff (от нем «stimieren» «глубоко уважать»);
Задирайлово-тож - «Rempeldorf» (от нем. «rempeln» «толкать намеренно, задирать» и «Dorf» - «деревня»).
Определенным своеобразием в этом отношении обладает и перевод Казака, в комментариях которого ко второму изданию (1993) дается ассоциативный перевод многих имен, снабженный краткими замечаниями и предположениями. Например, имя Чичикова комментируется как редупликация и одновременно аллюзивная ассоциация с романом Нарежного «Русский Жиль Блаз или приключения князя Чистякова»;
Собакевич ассоциируется с «собакой» (нем. «Hund») в значении «сукин сын»;
Ноздрев с «ноздрей» (нем. «Nasenloch») с удачным указанием на способность Ноздрева иметь нюх на всякого рода аферы и т.д. Таким образом, Казак дает большую свободу читателю, предлагая лишь вариант ассоциативного контекста.
Отчасти переводу подвергаются имена и прозвища крепостных крестьян, имеющие семантическую мотивацию, однако, немецкие переводчики все же малоубедительны и в большинстве случаев не передают в полном объеме комизма автора или же сочиняют совершенно неудобоваримые для немецкого языка антропонимы. Так, появляются имена Петр Савельев Неуважай-Корыто в вариантах: Peter Savel’ev der Bottichmiachter у Отто (от нем. «Bottich» - «чан, бочка» и «Miachter» «человек, выражающий неуважение, презрение»);
Peter Savelev Achte nicht-den-Trog у Вонзиатски (от нем. «achte nicht» - «не уважай» и «Trog» «корыто»;
Peter Savel’ev der Trogverchter у Райма, Шафгоча и Казака (от нем. «Trog» - «корыто» и «Verchter»- «презирающий»), Pjotr Saweljew Verachte-den-Trog у Пфайффера (от нем. «verachte» - «презирай» и «Trog» «корыто»);
у фон Радецки Peter Was-macht-den-Waschtrog (букв. «как насчет корыта для стирки») и у Хольма Peter Savel’ev Hand-vom-Trog (букв. «руки прочь от корыта»). Или же прозвище Григория Доезжай-не доедешь: у Шафгоча и Элиасберга Grigorij-Fahr-zu, kommst niemals an (букв. Григорий «Подъезжай-никогда-не-доедешь»);
у фон Радецки Grigorij-Fahr-ab-du-kommst-nicht-an (букв. «Отъезжай-ты-не-приедешь»);
у Пфайффера Grigorij Fahr-zu-kommst-doch-nicht-an (Григорий «Подъезжай не-доедешь»). При этом варианты Казака Grigorij-kommst-du-heute-nicht kommst-du-morgen (букв. Григорий «Не-приедешь-сегодня-приедешь завтра») и Райма Komm an, komm nicht an (букв. «Приезжай-не-приезжай) вписываются в эту же традицию ассоциаций.
Одной из задач, стоявших перед немецкими переводчиками, являлась проблема воспроизведения историко-культурного фона «Мертвых душ», переданного через лексические единицы, отображающие национальные явления и реалии и создающие определенный временной контекст, а также индивидуальный мир именно «гоголевской России», выраженный непосредственно в языковом материале поэмы, обогащенном лексикой, не свойственной классическому книжному стилю. К данному проблемному явлению обращается четвертый параграф «Культурно-исторические реалии в тексте поэмы и специфика ее словарного состава».
Именно этот процесс восстановления национально-специфического и исторического фона поэмы становится четкой демонстрацией переводческой непоследовательности. Прибегая то к художественной трансформации, «перенационализации» оригинала, то к «механическому» следованию букве подлинника, предполагающего сохранение деталей носящих культурологический характер, немецкие толкователи производят операции на уровне отдельных элементов, игнорируя важность воссоздания целостного национально-исторического пространства текста, который должен иметь в переводе или явные признаки русской культуры, или же признаки трансформирования, адаптации для немецкого читателя.
Из-за этого возникают такие переводы и комментарии, как, например, Kaiser Paul Petrovitsch (Лебенштейн, Отто), где немецкое обозначение императора и имя собственное сочетается с русским отчеством;
вместо прягл (оладьи) - Eieromelett – омлет (Шафгоч) или Rucherfisch – копченая рыба (Хольм);
вместо лепешек – Pltzchen: маленькое круглое и сладкое печенье, которое пекут в основном на немецкое Рождество (Пфаффер);
кислые щи – это перебродивший сок квашеной капусты (Казак);
идти в баню - ins Bade gehen / ein Bad nehmen – идти мыться в купальню, принимать ванну;
Кощей - Mann im Mrchen (букв. «мужчина в сказке», Хольм) и т.д.
Эклектичность подхода создает в тексте перевода явные неувязки, (особенно в попытках передать собственно гоголевский стиль речи), смешение культурных планов, что не говорит даже о культурной нейтрализации, а о переводческой небрежности, отсутствии тонкого чувствования языкового материала. В результате возникает некое культурное пространство, имеющее или псевдорусский или псевдонемецкий характер.
Пятый параграф «Проблема гоголевской поэтики: К вопросу интерпретации авторского замысла (сад Плюшкина как иероглиф всей поэмы)» посвящен проблеме перевода наиболее значимого фрагмента поэмы Гоголя «Мертвые души» - описания сада Плюшкина, где отразилась гоголевская категория «живописного», противопоставленного «прекрасному».
Категория «живописного», характеризующаяся совокупностью резких изменений, «запущенности» и сложности, воплощается Гоголем не только посредством системы образов, но и через синтаксическую структуру фрагмента. Описание сада представляет собой композиционно один абзац и единое смысловое пространство. Это сложный интонационно ритмический рисунок, стилистической доминантой которого становится затейливый синтаксис, демонстрирующий резкую смену ритма и темпа речи не только на границе предложений, но и внутри них.
Все переводчики, следуя интенции автора оригинала, сохраняют композиционное положение переводимого фрагмента в одном абзаце, однако, многими (исключение, Казак и фон Радецки) нарушается своеобразие авторского слога и пунктуации посредством выпускания или упрощения отдельных фраз и предложений (Лебенштейн, Вонзиатски, Райм);
смены тема-рематических соотношений (Элиасберг, Райм);
ввода дополнительных деталей или уточняющих конструкций, которые призваны сделать перевод более «понятным», что приводит к эффекту словесной избыточности (Пфайффер). Гоголевская речь становится более прозаичной, стройной, теряет отчасти свою сложность и тем самым важную для автора живописность, что меняет в определенной степени и понятийный смысл.
В рассматриваемом фрагменте воплотились и мифопоэтические представления Гоголя о пространстве, прежде всего, в образе пути (дороги), который поддерживается непосредственно сквозным повтором слов текста, означающих движение. В большинстве переводов (исключение, Казак, фон Радецки и Пфайффер) эти образованные в тексте семантические цепочки нарушены из-за синонимической замены в переводе.
Лейтмотивной деталью, сопровождающей развитие образа сада как пути главного героя или как лабиринта, по которому блуждает все человечество, и приобретающей символический характер в контексте всей поэмы, становится слово «дорога/дорожка», в одних переводах переданное через немецкое «Fupfad» или «Pfad», («тропинка / тропа»), за своей буквальностью превращающееся просто в элемент описываемого пейзажа.
Лишь Казак прибегает к немецкому «Weg», которое полисемантично и имеет несколько основных и переносных значений и может трактоваться как «тропа, дорога, путь, направление, жизненный путь», позволяя трактовать слово символически.
Эстетическая категория «живописного», столь важная для автора и выполняющая текстообразующую функцию на разных уровнях фрагмента, выражена своеобразной семантической перекличкой ключевых слов «живописный» в первом предложении фрагмента, и «хорошо» в кульминационном. Это формирует кольцевую семантическую композицию, что ведет к созданию сложного семантического поля. В его основе лежит противопоставление «живописное/прекрасное», требующее отображения при переводе сложной картины мира Гоголя путем воссоздания на другом языке эквивалентной семантической композиции.
Версия Лебенштейна демонстрирует в данном случае установку на прозаическую описательность, так как переводчик взял в качестве эквивалента к слову «живописный» немецкое «pittoresk», произошедшее от итальянского «pittoresco» и имеющее основное значение: «относящийся к живописи» или же «обладающий особой прелестью, картинно прекрасный». Поэтому в переводе сад теряет во многом свою символичность и становится большей частью ландшафтным описанием.
Эта тенденция частично поддерживается и переводом слова «хорошо» через немецкое «schn», которое полисемантично и во многих значениях сродни русскому «хороший», но имеет противоположную модальность:
«schn» предполагает красоту как некую правильность форм, картинность, что абсолютно противоречит авторской категории живописного, меняя значение семантической композиции фрагмента на диаметрально противоположное. Подобную переводческую оплошность совершают и остальные переводчики, сделав выбор в пользу немецкого «schn», а русское «живописный» передав через слово «malerisch», которое создает принципиально иную смысловую ассоциативную цепочку «живописный – подобный сделанному рукой человека произведению искусства», что абсолютно противоречит интенции автора произведения.
Лишь В. Казаку в большей степени удалось приблизиться к реализации в тексте перевода гоголевского замысла. Выбрав в качестве эквивалента к слову «живописный» немецкое «reizvoll» «привлекательный, прелестный, вызывающий интерес, красивый», а наречие «хорошо» передав при помощи словосочетания «wilde Schnheit», переводчик отходит от формы оригинала, но выигрывает, однако, в смысловом отношении. Существительное «Schnheit» - «красота» образовано от «schn», однако, в сочетании с прилагательным «wild» «дикий, дикорастущий, первобытный, нетронутый, заброшенный, запущенный» этот семантический комплекс во многом приближен к гоголевскому мотиву живописности как эстетической категории. Таким образом, образ плюшкинского сада, как воплощение гоголевской категории «живописного», теряет практически во всех переводах свою сложность на уровне прагматики, синтаксиса, а синтетический образ, пронизанный многослойной семантикой, теряет свою символичность.
Однако перевод Казака, ставшего одним из первых опытов более тщательного переводческого прочтения оригинала, позволяет говорить о том, что конец двадцатого века во многом стал новым этапом культурной рецепции «Мертвых душ» в Германии.
Шестой параграф «Своеобразие «лирических» отступлений (на примере XI главы)» рассматривает «лирические» пассажи в тексте гоголевской поэмы как пространство авторских размышлений, обладающих несколько автономным характером, несмотря на органичное включение в смысловую и сюжетную линию произведения.
В качестве центрального элемента образной системы поэмы «Мертвые души» русская литературная критика традиционно рассматривает образ Руси-тройки. Современные гоголеведы видят в нем «полигенетический» символ, отражающий «идеи государственного величия», где Русь – это образ Российской монархии, воплощенный в летящей триумфальной колеснице, направляемой Петром (Л.И. Сазонова, М. Вайскопф).
Осознание важности финального фрагмента как воплощения многослойного комплекса идей и национального духа, подкрепленного одическим пафосом и своеобразным ритмизированным слогом, должно было отразиться на полноте воспроизведения в немецких версиях того пространства, о котором можно было бы сказать: «Здесь русский дух, здесь Русью пахнет!». Однако анализ переводов показывает, что в данном случае речь идет не столько о воспроизведении, сколько только о сохранении отдельных составляющих этого пространства.
Наличие общих черт и одновременно формально-прагматическое сходство с первоисточником во многих переводах сменяется содержательно-стилистическими отличиями, ведущими в конечном итоге к постепенному «развенчанию» созданного в оригинале пространства, которое переводчики подменяют собственным, лишь до некоторой степени близким гоголевскому.
В данном контексте наиболее интересна интерпретация переводчиками самого индивидуально-авторского неологизма Гоголя «птица-тройка», репрезентативного не только на уровне индивидуальной стилистики автора, но и на уровне «полигенетичности» смысла, о котором шла речь выше.
При передаче метафоры «птица-тройка» Лебенштейн, Райм, Хольм, Вонзиатски и Пфaйффер используют для перевода русского слова «тройка» немецкое «Dreigespann», которое, несмотря на формальную эквивалентность, производит образную подмену. Оно вызывает у немецкого читателя свой ассоциативный ряд, который, однако, не отражает подлинно-национального колорита русской реалии: в европейской традиции это отождествление возможно только в случае замены тройки римской квадригой. Поэтому фон Радецки, Элиасберг и Казак используют в своей версии слово «Troika», которое со временем, подобно другим национально-специфическим лексическим единицам, было прочно усвоено немецкой культурой. В переводах же Отто и Шафгоча происходит некоторое «размывание» национального колорита, поскольку в их версиях слово тройка появляется в обоих вариантах.
Примечательно, что соотносящееся с метафорой «птица-тройка» слово Русь имело для Гоголя эпическое звучание. Почти все немецкие интерпретаторы отдали в этом случае предпочтение немецкому Russland, однако основное значение этого слова - Россия, поэтому мифоэпический характер оригинала здесь не столь явен. В известной степени удалось уловить этот контекст Лебенштейну и Хольму, опирающимся на слово Reuenland, что переводится как Рось - страна древних россов или руссов и имеет возвышенно-поэтическую коннотацию.
Анализ переводов показывает, что образ Руси-тройки настолько сложен и «полигенетичен», это симбиоз стольких составляющих культурно-исторического характера, что содержательно-стилистическая неоднозначность переводов вполне закономерна. Кроме того, общей тенденцией становится недооценка немецкими интерпретаторами особого пафоса гоголевской речи, заданной в оригинале интонацией риторичности финального аккорда и «снятой» при переводе. Также большинство переводчиков склонны к гипертрофированной буквальности или же описательной синонимии, что ведет часто к нарушению естественной интонации и механическому копированию оригинала, и пафосно лирический тон «запутывается» в искусственно-тяжелой грамматике. К тому же в лексиконе перевода, к сожалению, практически не сохранена ярко коннотированная разговорная лексика, переходя в основном в стилистически нейтральную. В результате возникает новая стилистическая окраска, диссонирующая с авторским замыслом.
В данной связи перевод Казака можно охарактеризовать как в большей степени академический перевод: в нем нет «рабской» буквальности Пфайффера или фон Радецки и смелой вольности Лебенштейна и Хольма. Он более глубок и продуман, хотя и его финальный фрагмент нельзя назвать переводческой удачей. Однако, в данном случае, мы имеем дело с другим путем презентации текста:
переводчик стремится приблизить читателя к культуре оригинала, что, естественно, предполагает активное осмысление этнокультурного колорита фрагмента, а также выявление культурных универсалий не только переводчиком, но и читателем.
Перевод Казака свидетельствует о том, что гоголевская поэма – сложное и специфическое явление русской словесной культуры и общественной мысли, и поэтому ее любое переложение на язык другой ментальности будет недостаточно без серьезного научного комментария.
Именно В. Казаку (совместно с А. Мартини) удалось превратить перевод гоголевской поэмы в своеобразный метатекст, совмещающий непосредственный перевод текста и его интерпретацию.
История рецепции поэмы в Германии показывает, что ее жизнь в немецкой среде определялась множеством факторов, объективного и субъективного характера, отражая эволюцию восприятия гоголевского сочинения от сатирического романа до полисемантического произведения с колоссальным интерпретационным ресурсом. Сам процесс освоения поэмы носил во многом зигзагообразный характер и был тесно связан с развитием отечественного литературоведения, особенно, на первом этапе вхождения «Мертвых душ» в немецкую культуру и сознание. При этом важным фактором являлся исторический контекст, когда рецепция накладывалась на политический подтекст: большее сужение или искажение авторского замысла приходилось на время глубинных историко-политических потрясений Германии, порождая социологические и националистические трактовки гоголевского произведения.
Освобождение мысли от идеологических штампов повлекло за собой и освобождении от устоявшихся форм и приемов изучения поэмы, которая получает более масштабное и разноплановое прочтение в немецком литературоведении, иллюстрируя сближение интерпретаторских оценок в Германии с опытом российских гоголеведов.
Динамика освоения поэмы в переводах иллюстрирует не только разность «коммуникативных кодов» автора и принимающей стороны, ведущую к неминуемой потере определенного смыслового пласта, но и отражает разные идеолого-эстетические установки переводчиков. Анализ показывает, что общей тенденцией переводческого освоения «Мертвых душ» в Германии является «эстетизация текста», сводимая, как правило, к синтаксическому и стилистическому упрощению подлинника. Эта тенденция дополняется характерной для всех проанализированных немецких вариантов поэмы переводческой непоследовательностью в передаче национального колорита оригинала, выраженной в создании в переводе некоего псевдорусского или псевдонемецкого пространства, имеющего приметы обоих культур. Таким образом, итогом рассмотрения переводческой истории «Мертвых душ» в Германии является вывод об отсутствии конгениального Гоголю переводчика и необходимости нового подхода к переводческой интерпретации поэмы, осознанием чего служит современный вариант В. Казака, наиболее приближенный к оригиналу по своему эстетическому воздействию и демонстрирующий положительную динамику эволюции немецких переводов.
В Заключении сформулированы следующие выводы:
1. Диалог культур – это всегда история их взаимообогащения, когда открытия одной культуры катализируют процесс развития другой и стимулируют ее поиски в области идеологии и философии, этико религиозных поисков.
2. История вхождения Гоголя и его поэмы как определенной семиосферы в немецкий мир имеет, так сказать, рецептивную диалектику:
с одной стороны, немецкая словесная культура обогащалась и расширяла свое представление о русском мире и русской культуре, с другой – критико-литературоведческие и переводческие поиски немцев в восприятии гоголевского текста позволяли и отечественной культуре расширить пространство своей рефлексии о феномене Гоголя.
3. Исследование переводов «Мертвых душ» в Германии позволяет предположить, что создание точных или адекватных переложений гоголевских текстов, с сохранением не только их «буквы», но и «духа», практически невозможно. Поэтому, по всей необходимости, текст перевода должен дополняться примечаниями и литературоведческим комментарием, позволяющим увидеть сам процесс постижения новых реалий и трудности их точного воспроизведения. Перевод «Мертвых душ» В. Казаком в этой связи поучителен в методологическом отношении. Синтез литературоведческой мысли и переводческой практики представляется перспективным.
Проведенное исследование открывает обширные перспективы для дальнейшей работы. Во-первых, требуется более глубокое рассмотрение типологических связей «Мертвых душ» с развитием самой немецкой литературы, в частности, на поверхности лежат проблемы: «Гоголь и Гете», «Гоголь и Виланд», «Гоголь и Жан-Поль», «Гоголь и немецкий нравоописательный роман», «Гоголь и Кафка»;
во-вторых, мыслится, что в рассмотрении нуждается немецкая рецепция других наиболее переводимых (по статистике) гоголевских текстов, в частности повестей «Шинель» и «Нос»;
в-третьих, небезынтересной является, на наш взгляд, перекрестная рецепция «Мертвых душ» во французской, английской и немецкой культуре, в аспекте выявления общеевропейской тенденции и специфически национальных особенностей.
Список опубликованных работ по теме диссертации 1. Никанорова Ю.В. Проблема изучения творчества Гоголя в Германии // Коммуникативные аспекты языка и культуры: Сб.
науч.тр. IV Всерос. конф. студентов и молодых ученых. – Томск:
Изд-во ТПУ, 2004. – С. 116-119.
2. Никанорова Ю.В. Немецкие переводы поэмы «Мертвые души» Н.В. Гоголя в интерпретации М. Вегнера и А. Мартини // Актуальные вопросы лингвистики и лингводидактики: Мат-лы XXII Меж-вуз. науч.-методич. конф. ИВВАИУ (28 февраля - марта 2005 г.). – Иркутск: Изд-во ИВВАИУ, 2005. – С. 201-210.
3. Никанорова Ю.В., Свидерская В.Л. Лексическое выражение нарративной динамики в поэме Н.В. Гоголя «Мертвые души» (сопоставительный анализ оригинала и его немецких переводов) // Актуальные вопросы лингвистики и лингводидактики: Мат-лы XXII Меж-вуз. науч.-методич. конф. ИВВАИУ (28 февраля - марта 2005 г.). – Иркутск: Изд-во ИВВАИУ, 2005. – С. 235-245.
4. Никанорова Ю.В. Сад Плюшкина в немецких переводах «Мертвых душ»: к проблеме интерпретации авторского замысла // Гоголевский сборник. – СПб., Самара: Изд-во СГПУ, 2006. – Вып.2 (4). – С. 236-246.
5. Никанорова Ю.В. Образ Руси-тройки в немецких переводах поэмы Н.В. Гоголя «Мертвые души» // Вестник Томского государственного университета. Приложение. – Томск, 2006. – № 84. – С. 58-62.