Соотношение поэзии и прозы в макамах на иврите xii-xiii вв.

На правах рукописи

ПАРИЖСКИЙ СЕМЕН ГЕОРГИЕВИЧ СООТНОШЕНИЕ ПОЭЗИИ И ПРОЗЫ В МАКАМАХ НА ИВРИТЕ XII-XIII ВВ.

Специальность 10.01.03 – литература народов стран зарубежья (литературы стран Азии и Африки)

АВТОРЕФЕРАТ

диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук

Санкт-Петербург 2011

Работа выполнена в отделе Ближнего и Среднего Востока Института восточных рукописей Российской Академии наук.

Научный консультант: доктор исторических наук ЯКЕРСОН Семен Мордухович (ИВР РАН)

Официальные оппоненты: доктор филологических наук ПЕЛЕВИН Михаил Сергеевич (СПбГУ) доктор филологических наук САДЫХОВА Арзу Ахмедовна (РАНХ и ГС)

Ведущая организация: Институт стран Азии и Африки Московского государственного университета им. М.В.

Ломоносова

Защита диссертации состоится «_» _ 2011 г. в _:_ часов на заседании Совета Д 212.232.43 по защите докторских и кандидатских диссертаций при Санкт-Петербургском государственном университете по адресу: 199034, Санкт-Петербург, Университетская наб., д.11, ауд. Восточного факультета.

С диссертацией можно ознакомиться в научной библиотеке им. М. Горького Санкт-Петербургского государственного университета (199034, Санкт-Петербург, Университетская наб., д. 7/9).

Автореферат разослан «» 2011 г.

Ученый секретарь Диссертационного совета Н.Н.Телицин I.

Общая характеристика работы

Предмет и хронологические рамки исследования. Предметом диссертационного исследования является жанр макамы на иврите, зародившийся под влиянием арабской макамы и переживший расцвет в XII XIII вв. Главной особенностью этого литературного жанра является синтез повествовательной прозы, риторики и поэзии. Макамы на иврите, помимо синкретичности, унаследованной от арабского жанра, обладают дополнительной степенью «смешения» из-за сочетания библейской лексики и фразеологии с арабской литературной формой. Появление художественной прозы на иврите стало с одной стороны итогом многовековой эволюции еврейской словесности, а с другой – результатом ее стремительной трансформации в результате взаимодействия с арабо-мусульманской культурой. Таким образом, ключевым для понимания жанровой природы еврейской макамы является вопрос о соотношении разнородных элементов в ходе ее возникновения и эволюции. И в арабской и в еврейской литературе макама возникает как сознательное смешение и смещение устоявшихся литературных форм, так что для понимания ее жанровой природы необходимо рассматривать эволюцию тех видов словесности, которые послужили ее основными составляющими. Поэтому, несмотря на то, что хронологические рамки исследования ограничены XII-XIII вв., в нем уделено большое внимание генезису и эволюции прозаических и поэтических литературных форм, связанных с макамой в рамках еврейской и, в меньшей степени, арабской словесности. Диахронический аспект исследования является необходимой предпосылкой для последующего анализа взаимодействия поэзии и прозы в текстах основных авторов макам на иврите:

от Шеломо ибн Цакбеля до Яакова бен Элеазара и Аврахама ибн Хасдая.

Объект исследования. Настоящее исследование посвящено изучению взаимосвязи между поэзией и прозой как жанрообразующего принципа макамы на иврите. Литературоведческий анализ включает рассмотрение композиционных и стилистических аспектов законченных произведений, причем основное внимание уделяется роли стихотворных вставок в нарративной структуре макамы.

Актуальность исследования. Во-первых, в работе дается систематическое источниковедческое и историко-литературное описание памятников средневековой художественной прозы на иврите, что является важным условием их дальнейшего изучения. Дополнительным результатом такого описания является то, что в научный оборот могут быть введены многочисленные рукописи из российских собраний.

Во-вторых, следует отметить актуальность сравнительно литературного аспекта данного исследования. Тот факт, что его ключевой темой является взаимодействие арабской и еврейской литературных традиций, способствует взаимообогащению и эвристическому взаимодействию арабистики и гебраистики.

В-третьих, изучение и перевод на русский язык неизвестных широкой научной общественности памятников средневековой художественной литературы на иврите способствует более полному и сбалансированному восприятию еврейского культурного наследия в современном российском обществе.

Методология исследования. Методология настоящего исследования характеризуется сочетанием историко-филологического описания с литературоведческим анализом. Основным источником методологических подходов, примененных в работе, является историко-филологическая школа отечественного (И. Ю. Крачковский, И. М. Фильштинский, А. А. Долинина и др.) и израильского (Х. Ширман, Э. Фляйшер, М. Хус и др.) востоковедения, а также работы отечественных (М. М. Бахтин и др.) и западных (Ж. Женнетт и др.) теоретиков в области генезиса и эволюции литературных жанров.

Степень изученности материала. Начало научных исследований средневековой художественной литературы на иврите приходится на двадцатые годы XIX века, когда первые представители возникшей в Германии школы Wissenschaft des Judentums поставили своей задачей освоение многовекового еврейского культурного наследия при помощи современных им историко-филологических методов. Литературные памятники на иврите, в том числе светская поэзия и проза, рассматривались ими как центральный элемент этого наследия, и их изучению они придавали особое научное и общественное значение.

Однако, макамы и близкие им жанры средневековой художественной прозы на иврите далеко не сразу привлекли внимание ученых. Первые исследователи обращаются, прежде всего, к наследию незаслуженно забытых к тому времени еврейских поэтов средневековой Испании. Впрочем, уже Леопольд Дукес (1810-1891) и Шемуэль Давид Луцатто (акроним ШаДаЛ, 1800-1865), разыскивая в рукописных собраниях тексты средневековых поэтов, впервые сталкиваются с несколькими макамами Йехуды ал-Харизи и обнародуют их фрагменты.

С деятельности Дукеса и Луцатто начинается первый этап изучения макам на иврите, который можно определить как этап первичного сбора и накопления информации, заключающийся прежде всего в публикации обнаруженных рукописных текстов и биографических сведений об авторах.

Этот тип исследований особенно характерен для всего XIX и начала XX века, однако благодаря открытию и научной обработке рукописей из Каирской генизы и собрания А. Фирковича, он не утратил своей актуальности и по сей день.

Итогом многолетней кропотливой (и до сих пор до конца еще не законченной) работы по обнаружению и публикации текстов макам стало появление в первой половине XX века новых направлений в их научном изучении и культурном освоении. Исследователи стали все больше обращаться к изучению макам с точки зрения литературоведения, и в этой области существует несколько основных подходов:

1. Сопоставительный подход – изучение жанра макам на иврите в его взаимосвязи с арабской литературной традицией (Х. Ширман1, П.

Наварро2, Й. Дана3, С. Штерн4, М. Плеснер5, А. Скиперс6, Г. М.

Глускина7, Й. Рацхаби8, Й. Садан9, Й. Блау10, Р. Дрори11) Schirmann J. Die hebrische bersetzung der Maqamen des Hariri. Frankfurt a. M., 1930.

Navarro Peiro A., La versin hebrea de Calila y Dimna de Ya`aqob ben El`azar // Jewish Studies at the Turn of the Twentieth Century.

Proceedings of the 6th EAJS Congress. Leiden – Boston – Kl, 1999, pp. 468-475.

271-282 ', ', ' ',, ("), 87-211 ', ", ' " " ',, ("),., ', ' ',, ("), ' Schippers A. Medieval Hebrew Narrative and the Arabic Literary Tradition // Frankfurter Judaistische Beitrge, 29, 2002, S. 87-94.

Глускина Г. М. «Хай бен Мекиц» Ибн Эзры и «Хайй ибн Якзан» Ибн Сины // Ученые записки Ленинградского государственного университета. Серия востоковедческих наук. Вып. 17. Л., 1974. С.93-106.

1-77 ', ', ' ',, 12 ("),.26-67 ', ',' : ', 86 ("),., ', ' - ',, 812 ("), ' Drory R. Models and Contacts. Arabic Literature and its Impact on Medieval Jewish Culture. Leiden – Boston – Kln, 2000.

2. Историко-литературный подход, рассматривающий макамы в контексте исторической эволюции средневековой поэзии и прозы на иврите (Д. Пагис12, Х. Ширман13) 3. Литературоведческий анализ – изучение макамы с точки зрения жанра, композиции, стиля, мотивов и сюжетов, повествовательной структуры и.т.п. (Й. Дан14, М. Хус15, А. Хаберман16, Й. Дишо17, Й.

Яхалом18, Д. Сегал19) 4. Культурологический подход – рассмотрение средневековых повествований на иврите с точки зрения истории, искусствоведения, социальной теории и др. (С. Альба20, Д. Алмагор21, С. Оттигер22, Т.

Розен23).

В дореволюционной России в изучение макам на иврите внес свой вклад петербургский востоковед Хаим Гурлянд, опубликовавший результаты своих исследований на иврите24. В Советском Союзе изучение макам на иврите было практически прервано по идеологическим причинам, несмотря на то, что в Ленинграде находились одни из самых значительных в этом отношении собраний рукописей. Исключением можно считать упоминавшиеся выше источниковедческие публикции Г.

М. Глускиной и работы В. Ю. Шейнина, опубликованные на английском языке за границей25. Тем не менее, в своем исследовании мы опираемся на достижения петербургской и московской востоковедческой школы в области изучения арабских макам, прежде всего на работы А. А.

Долининой и ее коллег, а также на целый ряд диссертационных работ, защищенных в этой области за последние десятилетия.

Pagis D. Variety in Hebrew Rhymed Narratives // Scripta Hierosolymitana 27 (1978), pp. 79-98.

, ',, ', ", ',, ', ", ',, ",, ',, :,,,,., "., ',, " 112-172 ', ', ' " "', -, -, ("),.231-217 ', ', ' ',,, ' ', - ", Segal D. “Mahberet Neum Asher ben Yehuda” of Solomon ibn Saqbel: A Study of Scriptural Citation Clusters’ // Journal of the American Oriental Society, 102, 1 (1982), pp.17ff.

Alba C. Narrativa hebrea y sociedad // La sociedad medieval a travs de la literatura hispanojuda. Actas del IV curso de Cultura hipanojuda y sefard de la Universidad de Castilla-La Mancha. Cuenca, 1998, pp. 239-255.

.231-218 ', ', ' ',, 8-7 (1892), -, ', '" ": " " ',.119-116 ', 32 ("), Rosen T. Unveiling Eve. Reading Gender in Medieval Hebrew Literature. Pennsylvania, 2003.

, ", ",, " Sheynin V.Y. An Introduction to the Poetry of Joseph Ben Tanhum Ha-Yerushalmi and to the History of its Research: A Study Based Primarily upon Manuscripts from the Cairo Genizah, Ph.D. dissertation, University of Pennsylvania, 1988.

Цель исследования. Целью исследования является постижение жанровой природы макам на иврите через призму соотношения поэзии и прозы. Для достижения этой цели в рамках диссертационного исследования решается несколько научных задач. Во-первых, проделана работа по сбору и систематизации разрозненных сведений об отдельных литературных памятниках и выполнено исчерпывающее источниковедческое и историко литературное описание макам на иврите. Во-вторых, прослежена эволюция прозаических и поэтических литературных форм в рамках еврейской словесности, начиная с библейского периода и до средних веков. В-третьих, рассмотрена синкретичная жанровая природа арабской макамы как основного внешнего фактора, повлиявшего на жанровые характеристики еврейской макамы. В-четвертых, изучено взаимодействие поэзии и прозы на уровне композиции, стилистики и нарративной структуры отдельных произведений.

Положения, выносимые на защиту:

Более чем за 1500 лет эволюции до X в.н.э., еврейская словесность выработала технику повествования, а также определенные средства выражения в прозе, поэзии и прозиметрии, сыгравшие важную роль в возникновении средневековой художественной прозы на иврите.

В X веке в еврейской словесности происходит трансформация, вызванная влиянием арабо-мусульманской культуры. Саадия Гаон и его последователи начинают культивировать еврейское красноречие, взяв за основу библейский иврит и арабские литературные формы.

Благодаря Саадии Гаону возникает еврейская версия адаба – светской образовательной литературы, ставшей важным этапом на пути к возникновению художественной прозы.

С первой половины века центр еврейской словесности XII перемещается из мусульманской в христианскую Испанию, где в силу иных социально-политических условий спросом пользовалась не элитарная рафинированная поэзия, пережившая расцвет в X-XI вв., а более «демократичные» развлекательные повествовательные жанры.

Как раз в это время в арабской литературе переживает расцвет повествовательно-риторический жанр макамы, рецепция которого стала основным фактором возникновения художественной прозы на иврите.

Первая макама на иврите появляется в начале XII века. Самым популярным произведением средневековой художественной прозы на иврите стал сборник из 50 макам Йехуды ал-Харизи (начало XIII века).

Последующие еврейские авторы, обращавшиеся к жанру макамы, оказались в тени ал-Харизи и были вынуждены искать новые пути развития жанра (переложение индийских сюжетов и обращение к аллегории). К концу XIII – началу XIV века эволюция макамы в еврейской литературе завершается, и с тех пор влияние этого жанра ощущается лишь косвенно в сочинениях нравоучительного характера или в позднейших стилизациях.

Стихи могут использоваться в качестве зачина и концовки макамы, обращенных непосредственно к читателю. Основная функция таких «обрамляющих» стихов – апология автора.

Переход от прозы к поэзии и обратно может использоваться в макаме как маркер смены нарративных уровней.

Одной из задач макамы как смешанного повествовательно риторического жанра является демонстрация красноречия.

Стихотворные вставки служат решению риторических задач.

В повествовательных макамах стихи чаще всего не участвуют в развитии сюжета, а выступают в роли пауз, своего рода нарративных пунктуационных знаков.

Стихотворные вставки могут являться средством развития сюжета. В них дается ключевая для повествования информация, а также сюжетные намеки, скрытые для персонажей, но интригующие внимательного читателя.

Помимо «дискретного» способа взаимодействия поэзии и прозы, выраженного в их маркированном чередовании и выполняющего перечисленные выше функции, в макамах на иврите встречается также «континуальный» аспект взаимодействия поэзии и прозы, а именно использование промежуточных форм, в которых признаки поэзии и прозы проявлены в большей или меньшей степени. Основная функция прозы с доведенной до максимума формальной организацией (ритм и рифма) – это характеристика крайнего внутреннего состояния действующих лиц через ускоренный ритм речи.

Новизна исследования. Необходимо отметить, что в истории изучения макам на иврите и в существующей на сегодняшний день исследовательской литературе вопрос о взаимосвязи поэзии и прозы в рамках макамы практически не рассматривался. Нам не удалось обнаружить ни одной монографии, статьи26 или диссертационной работы, непосредственно посвященной этой теме. Между тем, именно взаимодействие между поэзией и прозой было одним из важнейших факторов, определявших литературный процесс на иврите в рассматриваемый нами период. Взаимодействие поэтического и прозаического начал в макаме является ключом к пониманию многих характерных композиционных, стилистических и повествовательных особенностей этого жанра. В науке уже давно ведется спор о жанровой природе и жанровых границах макамы, и данное исследование вносит определенный вклад в изучение этого вопроса, благодаря тому, что в нем впервые последовательно применен подход, рассматривающий взаимосвязь поэзии и прозы в качестве «ключа» к макаме. Непосредственным предметом рассмотрения являются макамы на иврите, но результаты исследования имеют эвристическую ценность и для изучения арабских макам. Новизна исследования имеет также источниковедческий аспект, поскольку в ходе изучения средневековых литературных памятников был составлен исчерпывающий обзор рукописных текстов макам на иврите в российских собраниях.

Практическая значимость и апробация работы. Практическая значимость работы связана с большим количеством систематизированного источниковедческого и библиографического материала, вводимого в научный оборот, с первой публикацией большого количества источников в Ближе всего к рассмотрению этого вопроса применительно к арабской макаме подошла А. А. Долинина в статье: Долинина А. А.

Реализация канона в сюжетах и композиции макам ал-Харири // Проблемы арабской культуры. Памяти академика И. Ю. Крачковского.

М., 1987. С. 30-37.

переводах на русский язык, которые могут быть использованы в учебных и просветительских целях, с подробным историко-литературным описанием «золотого века» еврейской прозы, которое может стать основой для разработки учебных курсов и пособий для университетов и школ, и, наконец, с представлением целого ряда литературных памятников, которые заслуживают полноценной публикации.

Основные теоретические выводы и фактологические обобщения данной диссертации легли в основу курсов по истории еврейской средневековой литературы, которые были прочитаны диссертантом в разные годы в Санкт-Петербургском государственном университете, Институте стран Азии и Африки МГУ, Петербургском институте иудаики, а также в рамках летних школ по иудаике 2002-2009 гг., проводимых центром научных работников и преподавателей иудаики в вузах «Сэфер» (Москва).

Оформление описания источников. Поскольку работа носит литературоведческий характер, транслитерация ивритских и арабских слов приводится с минимально необходимым количеством диакритических знаков. Названия библейских книг и имена библейских персонажей даются в традиционном русском варианте (по Синодальному переводу, например «Иуда»). Имена средневековых авторов даются в упрощенной транскрипции (например, «Йехуда»). Названия источников на иврите и арабском языке в основном тексте работы даются в русской транскрипции (чаще всего с переводом в скобках, например «Сефер ха-мешалим» («Книга притч»)). В библиографическом списке и в библиографических ссылках источники на иврите описываются на языке оригинала. В переводах первоисточников предпринята попытка, насколько это возможно, передать литературную форму оригинала, прежде всего рифму, однако их функция в данной работе ближе к функции дословного подстрочного перевода. Все переводы на русский язык в данной работе выполнены автором, если не указана фамилия переводчика.

Диссертация обсуждена и рекомендована к защите в отделе Ближнего и Среднего Востока Института восточных рукописей РАН 26 сентября 2011 г.

(протокол № 12) и на расширенном заседании кафедры семитологии и гебраистики Восточного факультета СПбГУ 13 октября 2011 г. (протокол № 6).

II. Структура и содержание работы Диссертационное исследование состоит из Введения, трех глав, Заключения, библиографии и Приложения.

Во Введении дается определение предмета и описание методологии исследования, обоснование его актуальности, новизны и практической значимости, а также подробный аналитический обзор степени изученности материала.

Глава 1. Историко-литературные предпосылки появления художественной прозы на иврите Первая глава посвящена предыстории и генезису жанра макамы в еврейской литературе, и в ней особое внимание уделяется двум ключевым факторам, приведшим к возникновению еврейских макам: радикальной трансформации еврейской словесности в X в. и генезису арабской макамы.

1.1. Элементы поэзии и художественной прозы в еврейской литературе до Саадии Гаона (X в.) К моменту возникновения в начале XII века самостоятельного жанра повествовательной художественной прозы на иврите, еврейская литературная традиция имела более чем полуторатысячелетнюю историю. Тем не менее, в этой истории не было сформированного репертуара повествовательных жанров или непрерывной традиции изящной словесности.

Корпус древнееврейских текстов Библии включает весьма значительный по объему, разнообразный и обладающий выраженными стилистическими особенностями повествовательный материал. Однако, эстетический, литературно-художественный аспект библейских историй всегда подчинен внелитературным задачам. В библейских текстах также отсутствует осознанный элемент художественного вымысла. Любое повествование в Библии выступает для читателя либо в качестве достоверного предания о том, что произошло, либо в качестве притчи, иносказания, отсылающего, в конечном итоге, к «реальным» событиям или нравоучительному суждению о них.

Несмотря на то, что в библейских текстах можно различить «поэтические» и «прозаические» элементы, их, в отличие от позднейшего средневекового жанра макамы, нельзя ни в коем случае отнести к «смешанным» прозиметрическим формам, основанным на изначальной и принципиальной разнородности и самостоятельности двух составляющих.

В талмудический период (II-VI вв.) центральным, организующим элементом еврейской учености становится галаха: кодификация, изучение и толкование религиозного законодательства, однако наряду и в тесном взаимодействии с ней (хотя, в целом в несколько подчиненной роли) развивается также аггада: повествовательная традиция, включающая экзегетические и гомилетические толкования повествовательных элементов Пятикнижия и других библейских книг. Несмотря на то, что все это разнообразие «свободных» (от галахической нормативности) типов словесности исконно объединяется в рамках единой категории повествовательной традиции-аггады, ни один из них не развился в самостоятельный жанр литературного творчества, играя всегда лишь эпизодическую роль подручного средства для целей внеэстетического порядка. Примерами таких типов словесности, нашедших широкое применение в текстах талмудического периода, но не выделившихся в самостоятельный жанр художественного творчества, являются «машаль» (притча, пример, басня, иносказание) и «маасе» (случай, пример, exemplum).

Рассматривая систему традиционных жанров еврейской словесности, сложившуюся накануне радикальных преобразований X века, приведших к появлению и расцвету художественной литературы, необходимо также отметить, что в конце талмудического периода и в эпоху гаонов (VII-XI вв.), в первую очередь в Палестине, получает широкое распространение литургическая поэзия – пиют. Привязанное к определенным моментам синагогальной службы, к ее целям и задачам, творчество литургических поэтов нельзя назвать автономной областью изящной словесности, тем не менее, в его рамках происходит формирование и постепенное совершенствование принципов стихосложения (рифма), стилистических приемов (прежде всего искусство «вплетать» в ткань произведения цитаты и аллюзии на классические тексты) и композиционных моделей. На раннем этапе эволюции пиюта (в Палестине ок. VI века н. э.) впервые возникает такое синкретическое средство выражения, как рифмованная и ритмизованная проза на иврите, впоследствии ставшая обязательной формальной характеристикой не только макамы, но и большинства других прозаических жанров средневековой еврейской литературы. Более того, характерное для макамы сочетание рифмованной и ритмизованной прозы с поэтическими вставками также возникает впервые как одна из композиционных форм литургической поэзии, прежде всего в жанрах «кедушта» и «йоцер». Однако, в рамках пиюта эта форма еще никак не соотносилась с повествовательной и риторической функцией, которая позже закрепится за ней в светской литературе.

1.2. Саадия Гаон и радикальная трансформация еврейской словесности в X веке На рубеже IX-X веков постепенно углубляющееся взаимодействие еврейской культуры с арабо-мусульманской цивилизацией (а именно в арабо мусульманском мире находится в эту эпоху подавляющее большинство еврейских общин) приводит к радикальным изменениям в традиционных формах еврейской учености. Деятельность Саадии Гаона (882-942) приводит к принципиальному реструктурированию сложившейся системы, прежде всего под влиянием арабо-мусульманской культуры и, во многом, в ответ на «вызов», как с ее стороны, так и со стороны караимов. Вызов этот относился в первую очередь к трем сферам: эстетике слова, культурной роли священного текста и рационалистической науки.

Эстетика слова. Одной из признанных доминантных ценностей арабской культуры еще с доисламских времен было культивирование красоты языка и речи. Уже к VIII-IX вв. еврейская интеллектуальная элита начинает участвовать в том служении красоте слова, которое объединяло представителей арабо-мусульманского мира, несмотря на все различия в этническом и конфессиональном отношении.

«Арабийа» (подчеркнутое культурно-идеологическое значение арабского языка, поэзии и красноречия) постепенно нашла многочисленных сторонников среди еврейских ученых. Однако, Саадия Гаон и многие его последователи восприняли арабизацию двояко: с одной стороны, как возможность получить доступ к высшим достижениям современной им литературы, философии и науки, а с другой стороны, как вызов, брошенный еврейской культуре. В зеркале «арабизма» евреи увидели свой собственный язык и словесность в весьма невыгодном свете. В качестве альтернативы «арабизму», Саадия выдвигает идеал «гебраизма» (‘ибранийа) – возрождения библейского иврита как языка, который мог бы оспорить у арабского роль главного языка еврейской культуры. Саадия же закладывает основы еврейского языкознания, без которого реализовать этот идеал было невозможно. При этом он заимствует весь необходимый научный инструментарий у «соперника», то есть использует методы и терминологию арабской филологической школы, как раз в этот период достигшей своего расцвета.

Культурная роль священного текста. Другим аспектом арабо мусульманской культуры, сыгравшим ключевую роль в еврейской «культурной революции» X века был принцип «неподражаемости Корана» (и‘джаз ал-Куран), отражавший особое отношение к священному тексту с точки зрения эстетики слова. Коран выступал не только как богооткровенный текст, но как непревзойденный образец эстетического совершенства, сравнение с которым любого поэтического или риторического сочинения считалось святотатством. Более того, в каком-то смысле, именно неподражаемость его языка и стиля служила доказательством его богооткровенности.

Как и в случае с «арабизмом», эстетизация священного писания у мусульман стала вызовом для иудеев. До сих пор им никогда не приходило в голову рассматривать еврейский священный текст, Библию, с точки зрения красоты языка и стиля. Более того, как мы упоминали выше, Писание находилось на периферии сложившейся системы раввинистической учености, очень далеко от той культурной роли, которую играл для арабов Коран.

Одной из самых сложных задач для Саадии было освоение Библии как литературно-эстетического феномена, подобного Корану. Дело в том, что у арабов наряду с Кораном существовала древняя поэтическая традиция, переросшая в первые века ислама в мощный и разнообразный литературный процесс. В этом процессе вырабатывались критерии эстетического суждения, относительно которых и выдвигался тезис о неподражаемости Корана. У евреев же, которые впервые начали задаваться вопросом о том, красиво ли священное писание с точки зрения языка и стиля, не было никаких критериев, при помощи которых они могли бы вынести эстетическое суждение, поскольку никакого литературного процесса, тем более на библейском иврите, не существовало. Парадоксальным образом, для того, чтобы прочитать Библию с точки зрения эстетики слова, необходимо было сначала начать на библейском иврите писать, то есть создать литературный процесс, в рамках которого только и могли выработаться нормы еврейского красноречия. Понимая это, Саадия пошел по достаточно очевидному пути, а именно обратился к самой Библии в поисках жанровых и стилистических образцов для своих текстов на иврите. Результатом стали первые в своем роде произведения философского, полемического и повествовательно автобиографического характера, написанные прозой в «библейском стиле», включая даже разработанную незадолго до этого масоретами систему огласовок и знаков кантилляции. Однако, в отличие от большинства других начинаний, эксперименты Саадии в области прозы в библейском стиле не были восприняты современниками и не получили продолжения.

Проблема заключалась в том, что ни Библия, ни позднейшие виды традиционной еврейской словесности не отвечали в полной мере тем требованиям, которые арабская эстетика слова предъявляла к совершенной речи. Саадии и его ученикам было трудно убедить еврейского читателя, что подражание стилистике библейского текста, в котором не было очевидных признаков «высокой» формальной организации, то есть рифмы и размера, это и есть та модель еврейского красноречия, которая способна достойно ответить на вызов времени.

Саадия фактически поставил перед еврейской культурой задачу создания изящной словесности на языке священного писания и заложил для этого необходимую основу, однако предложенная им на практике модель (ориентация на библейские стилистические образцы) в целом оказалась неперспективной. Тем не менее, не случайно, что именно ученик Саадии Дунаш бен Лабрат предложит альтернативную модель решения поставленной учителем задачи. Собственно с Дунаша бен Лабрата по настоящему начинается история еврейской словесности нового типа, в которой доминантная культурная роль Библии в полной мере сочетается с эстетическими принципами арабо-мусульманского средневековья.

Рационалистическая наука. Общеизвестно, что в раннем средневековье наследниками античной философии и науки оказались прежде всего ученые Востока. К 10 веку арабо-мусульманская культура уже восприняла у восточных христиан и творчески освоила почти все отрасли античной науки: философию, логику, математику, физику, астрономию, медицину и др.

Саадия был одним из первых и несомненно самым влиятельным среди еврейских ученых, начавшим активно использовать рационалистические научные методы исследования и изложения материала. Во многом благодаря его деятельности вся система традиционной еврейской учености претерпела радикальную трансформацию, в результате которой преимущественно устный характер Учения уступил место передаче знания посредством книги:

трактата, кодекса или комментария. Однако, для нашего исследования важнее всего то, что в рамках описанной выше трансформации системы еврейской учености Саадия сыграл ключевую роль в возникновении и легитимации самостоятельной (то есть, отчасти «секуляризованной») области авторского литературного творчества, став основоположником еврейской параллели адаба – «образовательной словесности». Во-первых, в своих предисловиях к библейским комментариям он легитимизирует литературное повествование в рамках еврейского учения как источник и средство формирования культурных образцов и идеалов, во-вторых, в своей автобиографической книге «Сефер ха-галуй» Саадия создает совершенно новую для литературы на иврите модель авторского повествования от первого лица, обосновывая ее необходимость и легитимность тем же центральным для адаба принципом образовательной ценности литературного повествования. Подобно тому, как арабская повествовательная проза фактически выросла из адаба, еврейская повествовательная проза вряд ли смогла бы возникнуть без усилий Саадии по идейному обоснованию и практическому развитию подобной сферы секуляризованной «образовательной словесности» в еврейской культуре.

1.3. Становление художественной литературы на иврите с середины X века до появления жанра макамы в начале XII века Одним из наиболее значительных последствий произошедшего в эпоху Саадии «культурного переворота» было появление у евреев, впервые после эллинистического периода, самостоятельной области художественного словесного творчества. При этом, только поэзия, как «самая совершенная форма речи», могла служить достойным ответом на сформировавшийся под влиянием арабо-мусульманской цивилизации культурный запрос. Новая идеология «гебраизма» и задача эстетического освоения Священного Писания однозначно обусловили то, что эта новая поэзия могла быть только на библейском иврите. Вместе с тем, после Саадии стало очевидно, что из самой Библии нельзя было почерпнуть приемы стихосложения и поэтические жанры, отвечавшие требовательным критериям средневековой арабо мусульманской эстетики слова. Единственным выходом из этой ситуации могло бы быть нетривиальное сочетание весьма разнородных элементов:

библейского иврита и арабской поэтики.

Именно по такому пути пошел ученик Саадии Дунаш бен Лабрат, впервые начавший создавать светскую поэзию на библейском иврите, используя арабские приемы стихосложения (квантитативную метрику и систему рифмовки), а также ориентируясь на композиционные формы (касыда, кыт‘а) и тематические жанры (мадх, хамрийат, зухдийат и др.) современной ему арабской поэзии аббасидского периода. В Испании начинается расцвет еврейской поэзии, продолжавшийся около двух столетий, но обеспечивший ее эстетическим принципам практически безоговорочную гегемонию как минимум еще на пять веков.

В целом, главной отличительной особенностью поэзии на иврите в этот период является многоуровневое взаимодействие и творческое напряжение между «арабским» и «библейским» началами: между просодическими особенностями древнееврейского языка и арабской метрикой;

между светской тематикой и языком сакрального текста;

между библейской фразеологией и новыми поэтическими формами, заимствованными у арабов;

между «модернизмом (бади‘)» формы и архаичностью языка;

между поэтическим вымыслом и языком «истинного Учения», которым он пользуется;

между традиционной еврейской этикой и арабским идеалом «мурувва», отразившимся в поэтических топосах. Можно сказать, что именно культурная гетерогенность во всех ее проявлениях обусловила особый характер светской еврейской поэзии этого периода, ее своеобразие и оригинальность.

Несмотря на то, что Саадия в свое время дал идеологическое обоснование жанра повествовательной прозы и даже предложил первые опыты подобного рода, они на протяжении более двух столетий не имели серьезного продолжения. Однако, в первой половине XII века жанр художественной повествовательной прозы на иврите не просто возникает, а постепенно оттесняет на второй план поэзию, и мы видим, что вслед за двумя «золотыми веками» поэзии следуют два «золотых века» прозы.

С одной стороны, подобная смена приоритетов происходит по причине существенных изменений в социально-культурном контексте – заката еврейской придворной культуры Андалусии и перемещения центров еврейской учености и литературного творчества в принципиально иную социальную среду христианской Испании, где нельзя было больше рассчитывать на элитарного искушенного ценителя поэзии, и где гораздо большим спросом должны были пользоваться повествовательные развлекательные жанры. С другой стороны, именно в этот период арабская литература смогла предложить еврейским авторам повествовательно риторический жанр макамы, сочетавший классические требования к «высокой» формальной организации речи (чередование рифмованной прозы и поэтических интерлюдий) со ставшей особо актуальной для новой эпохи повествовательно-развлекательной функцией. Таким образом, на смену еврейской поэзии приходит, на самом деле, не «чистая» проза, а особая «смешанная» форма со своей поэтикой и эстетическими принципами.

1.4. Генезис и эволюция жанра макамы в арабской литературе Арабская макама представляет из себя особый синкретический жанр, построенный на взаимодействии поэзии и повествовательной прозы. С определенной долей условности для характеристики макамы можно использовать подход М. Бахтина, который ввел особый термин «мениппея» для обозначения литературных форм, для которых характерно: смешение высокого и низкого, серьезного и комического, чередование поэзии и прозы, нарушение жанровых условностей, свобода вымысла, использование вставных новелл и риторических экзерсисов, а также изображение в качестве центрального персонажа странствующего мудреца или поэта. Макама сформировалась к концу X века в результате творческого смешения сразу нескольких арабских литературных жанров: устных племенных преданий, ораторской речи и проповеди, жизнеописаний, эпистолярного искусства, образовательной прозы, городского поэтического фольклора и народной драмы, а также элементов индийских и персидских повествовательных традиций. Следуя классификации М. Хуса27 в арабской макаме можно См. 12 ', ',, выделить три жанровых подтипа: доклассическая (ал-Хамадани), классическая (ал-Харири) и андалусская (Ибн Аби-л-Хисал). Они различаются по следующим жанровым характеристикам: соотношение повествовательного и риторического начал;

соотношение рифмованной прозы и стихотворных интерлюдий;

композиционная структура (единое пространное повествование или сборник коротких новелл). При этом жанровой константой для всех макам остается наличие вымышленного рассказчика и героя-плута, а также сочетание рифмованной прозы с поэзией.

Глава 2. Возникновение и эволюция жанра макамы на иврите Вторая глава содержит историко-литературный обзор возникновения и эволюции макамы на иврите, структурированный в хронологическом порядке и вокруг авторов.

Арабская макама, особенно после ал-Харири, оказала влияние на многие иноязычные литературные традиции, существовавшие в рамках арабо-мусульманского мира: персидскую, сирийскую, хинди и малайскую.

Однако, без сомнения, наиболее плодотворным оказалось ее влияние на средневековую еврейскую литературу28. Стремительное развитие еврейской словесности после Саадии, включая «золотой век» поэзии на иврите, с одной стороны, а с другой стороны последовавший закат рафинированной придворной культуры Андалусии в начале XII века, и связанная с этим смена литературных приоритетов, подготовили почву для рецепции нового развлекательно-риторического жанра в еврейской литературе.

Макамы на иврите до ал-Харизи 2.1.

Шеломо ибн Цакбель Об авторе первых известных макам на иврите мы знаем очень мало.

Имеются косвенные свидетельства о том, что Шеломо ибн Цакбель жил в мусульманской Испании и принадлежал к литературному окружению последних великих поэтов «золотого века» – Моше ибн Эзры, Йехуды ха Леви и Аврахама ибн Эзры. До нас дошло полностью только одно его См. Katsumata N. The Style of the Maqama: Arabic, Persian, Hebrew, Syriac // Arabic and Middle Eastern Literatures, 5 (2), 2002, p. 118, n.

21.

произведение, которое впервые в истории еврейской литературы называется в источниках «макамой» (по-арабски) и «махберет» (на иврите). Однако, есть основания предполагать, что макама Ибн Цакбеля, начинающаяся со слов «Неум Ашер бен Йехуда» была частью принадлежавшего ему сборника самостоятельных рассказов с постоянными именами рассказчика и героя, что характерно для классической жанровой модели макамы в арабской литературе. В макаме описываются полные неожиданных сюжетных интриг любовные приключения вымышленного рассказчика по имени Ашер бен Йехуда, во многом подстроенные, как выясняется в развязке истории, его другом «Одолламитянином». Рифмованная проза перемежается у Ибн Цакбеля стихотворными вставками, не только обладающими высокими художественными достоинствами, но и выполняющими целый рад важных функций в повествовании. В отсутствие достаточного количества сохранившихся текстов трудно однозначно отнести макамы Ибн Цакбеля к одной из жанровых моделей (доклассическая, классическая, андалусская), упоминавшихся выше, тем более, что прямых продолжателей у Ибн Цакбеля не оказалось. Причиной тому стал заметный упадок культурной жизни еврейских общин мусульманской Испании середины XII века, приведший в частности к тому, что центр литературного творчества к концу столетия переместился в христианские королевства Пиренейского полуострова.

Йосеф ибн Забара После перерыва в несколько десятилетий в конце XII века врач из Барселоны, столицы христианской Каталонии, Йосеф бен Меир ибн Забара обращается к литературной форме макамы в своей «Книге забав» («Сефер ша‘ашу‘им»). Именно с него, по сути дела, начинается период расцвета художественной прозы на иврите в этом регионе.

Принадлежность «Книги забав» к жанру макамы спорна, и решение этого вопроса во многом зависит от расширительного или наоборот ограничительного подхода к определению макамы. С одной стороны, Ибн Забара использует типичные для макамы художественные средства – рифмованную прозу, перемежаемую стихами, а также соблюдает важную конвенцию макамы – декларируемую вымышленность повествования. С другой стороны, с точки зрения композиции «Книга забав» представляет собой не характерный для макам сборник небольших рассказов, объединенных только общим героем и рассказчиком, а весьма пространное единое повествование, включающее множество вставных историй, что отсылает скорее к литературной традиции, восходящей к индийской обрамленной повести. У Ибн Забары также отсутствует центральная для жанра макамы фигура вымышленного рассказчика – повествование в «Книге забав» ведется от лица автора.

Книга изобилует отвлечениями: естественнонаучными рассуждениями, пословицами и мудрыми изречениями, которые во многих случаях «размывают» ее повествовательный характер и сближают с образовательно энциклопедической литературой адаба. Язык сочинения включает многочисленные пост-библейские элементы и тем самым нарушает строгие принципы «библейского пуризма», проповедовавшиеся еврейскими авторами X-XI веков. Это одно из свидетельств постепенного смещения «центра тяжести» в еврейской словесности от рафинированной придворной поэзии к более «демократичной» повествовательной прозе.

Йосеф ибн Шимон Ученик Маймонида, которому адресован знаменитый «Путеводитель растерянных», Йосеф ибн Шимон родился в Магрибе, но большую часть жизни провел в общине города Алеппо в Сирии. До недавнего времени о макамах Ибн Шимона ничего известно не было. Лишь в конце XX века в распоряжении исследователей появились большие фрагменты аллегорической макамы «Неум Товия бен Цидкия» (известной также под названием «Махберет Йемима»). Сочинение Ибн Шимона относится к андалусскому поджанру любовно-аллегорических макам (из дошедших фрагментов сюжет макамы реконструируется почти полностью).

Йехуда ибн Шабтай Йехуда ха-Леви бен Ицхак ибн Шабтай (1188, Толедо – после 1225, Сарагоса) вошел в историю еврейской литературы как автор остроумной макамы андалусского типа, известной под названием «Минхат Йехуда Соне ха-Нашим» («Приношение Иуды-женоненавистника»). Это сочинение, посвященное Аврахаму ал-Фахару, еврейскому вельможе при дворе Альфонсо VIII, содержит квазиаллегорическое повествование в рифмованной прозе с метрическими стихотворными интерлюдиями, построенное на ироническом обыгрывании популярных в средневековье мотивов мизогинической направленности.

Важнейшая особенность этой макамы состоит в том, что Йехуда ибн Шабтай сознательно выстраивает повествование на смешении аллегории, художественного вымысла и реальности, по сути дела «играя» с литературными конвенциями и ожиданиями читателя. Однако, юмористическая литературная игра с популярными мотивами женоненавистничества была воспринята многими современниками всерьез, и «Приношение Иуды» породило целую волну литературной полемики о природе женщин, продолжавшуюся в Испании, Провансе и Италии до XVII века. Это свидетельство того, что в творчестве Ибн Шабтая характерная для «смешанного» жанра остроумная игра с литературными условностями немного опередила свое время, поскольку сами эти конвенции только недавно начали формироваться.

Йехуда ал-Харизи 2.2.

С появлением в начале XIII века книги «Тахкемони» Йехуды ал-Харизи эволюция макамы на иврите достигает своей высшей точки. Этот сборник макам пользовался устойчивой популярностью у читателей на протяжении многих столетий и занял в еврейской литературе положение классического образца художественной прозы, во многом параллельное статусу макам ал Харири в арабской литературе.

Интерес Йехуды ал-Харизи к жанру макамы был связан с растущей популярностью макам ал-Харири, в том числе среди евреев. Вызванное этим всеобщее восхищение арабским красноречием, и даже преклонение перед ним, были восприняты ал-Харизи как вызов, брошенный еврейской литературе. Приняв этот вызов, он полностью перелагает сборник ал-Харири на иврит под названием «Махберот Итиэль» («Макамы Итиэля»), по сути, создав самостоятельное сочинение на иврите, вдохновленное арабским источником. Однако, через некоторое время, отправившись на Ближний Восток, он, по собственному свидетельству, «понял, что глупо поступил, непомерный грех совершил, оставив еврейское красноречие и занявшись переложением чужих слов, как будто нет среди нас слов Бога живого!»29. В 78 ',, ' ', ", результате, ал-Харизи ставит себе задачу написать книгу, которая, «благодаря оригинальным повествованиям и оригинальному красноречию Торы, […] продемонстрировала бы святому народу настоящие возможности святого языка»30.

Ориентируясь на «классическую» модель арабской макамы, он создает сборник из 50 макам, объединенных общими фигурами вымышленного рассказчика Емана Езрахитянина и героя Хевера Кенеянина. Макамы сборника весьма разнородны, и их можно поделить на несколько типов:

Авантюрно-повествовательные – «Бедуин» (9-я), «Бедуин и петух»(10-я) «Старик и сын» (17-я), «Врач», «Свадьба» (29-я), «Врач» (43-я), «Грабитель» (26-я), «Амулеты» (28-я);

Автобиографические, посвященные паломничеству ал-Харизи к святым местам (23-я «Могила Эзры»;

16-я «Иерусалиме» и др.) или отражающие опыт его посещения еврейских общин (30-я «Певчий в синагоге [Мосула]» и др.);

Риторические, в которых повествовательный элемент практически отсутствует, а главным элементом является демонстрация красноречия (5-я «Спор души и тела»;

6-я «Блоха и муравей»;

7-я «Перевернутое послание»;

8-я «Месяцы года»;

18-я «Цитаты»;

20-я «Стихи на трех языках»;

33-я «День и ночь» и др.) Поэтические, посвященные поэтическому искусству, а также представляющие читателю поэтическое творчество, по существу «диван» ал-Харизи (3-я «Поэты Андалусии»;

4-я «Литургические гимны»;

19-я «Самовосхваление поэтов»;

40-я «Омонимичные рифмы»;

49-я «Сад»;

50-я «Цветы стихов») Сам по себе состав сборника, совмещающий поэтический диван, авантюрные повествования, риторические экзерсисы, макаронические тексты и автобиографические анекдоты в духе адаба, является кульминацией эволюции еврейской словесности по пути «гибридизации», преодоления конвенциональных рамок отделявших поэзию от прозы, науку от изящной словесности, арабский от иврита, сакральное от светского, достоверную традицию от авторского вымысла.

71,78 ', Макамы на иврите после ал-Харизи 2.3.

Сборник макам Йехуда ал-Харизи стал непревзойденным образцом макамы на иврите, и все последующие авторы, обращавшиеся к этому жанру, поневоле находились в его тени, сталкиваясь с проблемой вторичности. Это привело литераторов следующего поколения к поискам путей развития жанра, которые питались бы из других источников. Еврейские авторы XIII века Яаков бен Элеазар и Аврахам ибн Хасдай обращаются именно к повествовательной традиции, восходящей к индийской «обрамленной повести», соединяя ее с уже устоявшимися жанровыми конвенциями макамы.

Пытаясь найти новые «ниши» в области художественной прозы, Яаков бен Элеазар из Толедо с одной стороны обратился к переложению восточных повествований развлекательно-нравоучительного свойства («Калила и Димна»), а с другой – попытался привнести в жанр макамы новые акценты, отчасти связанные с влиянием христианского окружения. «Сефер мешалим» («Книга притч») – сборник из 10 макам Яакова бен Элеазара наследует многим конвенциям еврейских макам, но в то же время, Яаков бен Элеазар в свои макамах делает центральными два элемента, ранее встречавшихся лишь на периферии жара: любовно-эротический и аллегорический. Половина из макам сборника посвящены невиданным до того в еврейской литературе любовным авантюрам, включающим дуэли, побеги из гаремов, интриги прекрасных наложниц и рабынь, откровенный эротизм, а также много других экстравагантных элементов, включая несколько неожиданные в этом контексте представления о духовной любви. Другая же половина макам сборника – это сложные философские аллегории про «мудрость», «душу» и «действующий интеллект», внешне следующие конвенциям макамы.

Похожую литературную нишу избрал для себя один из руководителей еврейской общины Барселоны первой половины XIII века Аврахам бен Шемуэль ха-Леви ибн Хасдай. В ответ на растущий среди евреев христианской Европы спрос на научную и развлекательную литературу, доступную арабо-язычным евреям, он, подобно ал-Харизи и Яакову бен Элеазару, берется за переложения арабской художественной прозы. Его главное достижение в этой области – книга «Сын царя и отшельник» («Бен ха-мелех ве-ха-назир») – становится самым популярным переложением арабской художественной прозы в еврейской литературе. Первоисточник этого повествования – санскритские сказания о жизни Будды, которые через Персию и Ближний Восток проникли во множество средневековых литературных традиций, в том числе и в древнерусскую, под названием «Повесть о Варлааме и Иоасафе». Главное отличие еврейского переложения – это использование Ибн Хасдаем формальных приемов, характерных для макамы: чередование рифмованной прозы с многочисленными стихотворными интерлюдиями.

Однако, подобно своим предшественникам, Ибн Хасдай воспринимал общепризнанные достоинства арабской художественной прозы в качестве вызова, на который можно по-настоящему ответить не переложениями ее на иврит, а сочинением оригинальных еврейских произведений по соответствующим жанровым канонам. До нас дошли фрагменты любовно аллегорической макамы Аврахама Ибн Хасдая, известной в науке под условным названием «Махберет Темима» и имеющей много общих черт с любовно-аллегорическими макамами Яакова бен Элеазара. Благодаря публикациям неизвестных ранее рукописей Йосефа бен Шимона, Яакова бен Элеазара и Аврахама ибн Хасдая, становится очевидным наличие устойчивой жанровой разновидности еврейской художественной прозы первой половины XIII века, а именно любовно-аллегорической макамы философского содержания. Время появления этой разновидности макам не случайно совпадает с усилением влияния Маймонида, распространением его сочинений и острой полемикой вокруг них. Эта полемика знаменует собой постепенную переориентацию еврейской интеллектуальной жизни в христианской Испании и Провансе на авторитет раввинов северной Франции и Германии, отрицательно относившихся к рационалистической философии и светской литературе. В конечном итоге, подобная делегитимация изящной словесности оказалась одним из факторов упадка литературного творчества в жанре макамы во второй половине XIII века.

Со второй половины XIII века влияние макамы продолжает ощущаться лишь косвенно в дидактических и моралистических сочинениях испанских и провансальских авторов, таких как Шем Това ибн Фалакера, Ицхак ибн Сахула и Йедайи ха-Пенини. Большинство из них написано рифмованной прозой, иногда даже перемежающейся стихами, однако дискурсивно нравоучительное начало полностью вытесняет из этих произведений столь важные для жанровой идентичности макамы авантюрно-приключенческий и развлекательно-риторический элементы. Как свидетельствуют обнаруженные в XX веке фрагментарные рукописи Йосефа бен Танхума ха-Йерушалми (1262-1330?) на Ближнем Востоке классическая традиция еврейской макамы продолжала существовать до начала XIV века, не привлекая, впрочем, большого внимания читателей. Таким образом, период расцвета художественного творчества в жанре макамы на иврите охватывает по сути два столетия – XII и XIII века, и именно этим периодом ограничено наше исследование.

Глава 3. Функциональное взаимодействие поэзии и прозы в макамах на иврите Третья глава посвящена литературоведческому анализу текстов макам с целью построения функциональной типологии взаимодействия в них поэзии и прозы.

Количественное соотношение поэзии и прозы в текстах макам 3.1.

Ключом к пониманию «смешанных» жанровых характеристик макамы является анализ функций поэзии и прозы в рамках одного произведения.

Необходимым условием содержательного анализа является учет количественных параметров взаимодействия этих двух элементов. В диссертационном исследовании проведен количественный анализ текстов основных произведений в жанре макамы на иврите, и для сопоставления – количественная оценка соотношения поэзии и прозы в арабских макамах ал Хамадани и ал-Харири.

Макама Средняя длина стихотворной Проза Поэзия вставки (строк) «Неум Ашер бен Йехуда» 3 84% 16% Шломо ибн Цакбель «Сефер ша’ашуим» 4,5 95% 5% Йосеф ибн Забара «Минхат Йехуда» 3 83% 17% Йехуда ибн Шабтай «Тахкемони» 4 78% 22% Йехуда ал-Харизи «Сефер мешалим» 6,5 61% 39% Яаков бен Элеазар 4 80% 20% Макамы ал-Хамадани 3 85% 15% Макамы ал-Харири 7 77% 23% Результатом такого анализа стал вывод о том, что проза в макамах всегда доминирует над поэзией, причем в зависимости от индивидуального авторского стиля и от жанрового подтипа макамы доля поэзии может колебаться от 5 до 40%. Отдельная макама (или глава сборника) может содержать в среднем от 2 до 15 стихотворных включений, а средняя длина такого включения – 4 стихотворных строки (бейта).

Переход от прозы к поэзии и композиция макамы 3.2.

Формулы перехода от прозы к поэзии Для еврейской макамы характерны две формулы, играющие роль жанрового «индикатора». Одна – вводящая вымышленного рассказчика «Неум [имярек]…», а другая – маркирующая переход от прозы к поэзии: «И произнес притчу свою и сказал». Эта формула заимствована средневековыми авторами из библейской книги Чисел, где речи языческого пророка Валаама вводятся именно таким образом (Чис. 23:7, 18;

24:3, 15, 20, 21, 23). Начиная с «Сефер ша‘ашу‘им» Ибн Забары, практически все авторы систематически используют эту формулу для обозначения перехода к стихотворной интерлюдии. Она играет двоякую роль: с одной стороны заранее предупреждает читателей/слушателей (и переписчиков) о смене «правил игры», способствуя четкому различению прозаического и поэтического «потоков» внутри «гибридного» целого, а с другой стороны – создает соединительный «мостик», облегчающий переключение между ними.

Стихотворный зачин и концовка как апология автора Использование стихотворного зачина, напрямую, еще без посредства вымышленного рассказчика, обращенного к читателю и/или меценату, было практически обязательной условностью для авторов макам на иврите. Мы встречаем подобные стихотворные зачины у ал-Харизи в «Тахкемони», у Ибн Забары в «Книге забав», у Ибн Шабтая в «Минхат Йехуда», у Яакова бен Элеазара в «Сефер ха-мешалим», хотя в классических арабских образцах (ал Хамадани и ал-Харири) такой конвенции нет. Подобный зачин имеет чаще всего апологетическую функцию и решает сразу несколько задач:

А) Акцентировать факт своего авторства (в дальнейшем скрытого за вымышленным рассказчиком) и продемонстрировать свое поэтическое искусство «от первого лица», а не только через стихотворные вставки, вложенные в уста вымышленных персонажей.

Б) Подчеркнуть нравоучительный характер книги, заранее предупреждая упреки в легкомыслии и желании лишь развлечь читателя или блеснуть красноречием.

В) Намекнуть на вымышленный характер повествования с целью обезопасить себя от того, что поступки, слова и воззрения персонажей будут приписаны автору.

Переход от прозы к стихам и обратно как маркер смены нарративных уровней В классическом подтипе макамы, к которому относится прежде всего сборник «Тахкемони» Йехуды ал-Харизи, переход от поэзии к прозе и от прозы к поэзии может маркировать смену нарративных уровней («рассказчик-[автор]-читатель» / «герой-рассказчик»), которая с свою очередь связана со сменой «онтологического» статуса повествования (вымысел / реальность) и его идеологической окраски (эстетика / этика).

В «Неум Ашер бен Йехуда» Ибн Цакбеля переход от поэзии к прозе и обратно также маркирует смену нарративных уровней, но зеркально противоположным образом по сравнению с тем, что мы видели в макамах ал Харизи. Из этого можно заключить, что функция маркирования границы нарративных уровней при помощи перехода от поэзии к прозе и наоборот могла реализовываться по-разному в зависимости от специфических авторских задач, главную роль играл сам момент перехода.

Функции стихотворных вставок 3.3.

Стихотворные вставки как средство решения риторических задач Внутри повествовательной рамки макамы, стихотворные вставки выполняют две основных функции – риторическую и повествовательную. В первом случае, они никак не участвуют в развитии сюжета, являясь скорее остановками или паузами, вводимыми автором с целью резюмировать предыдущее прозаическое рассуждение, подчеркнуть мысль или продемонстрировать красноречие. Рамочным сюжетом многих макам является риторический или поэтический поединок, в котором персонажи (и через них автор) соревнуются в сочинении стихов и ораторских речей, зачастую дополняющих друг друга.

Стихотворные вставки как средство «нарративной пунктуации» В повествовательных макамах стихотворные «интерлюдии» чаще всего не играют роли в развитии сюжета, а наоборот, создают своего рода паузы, задача которых – резюмировать предшествующий этап повествования, подчеркнуть повествовательную структуру макамы в целом, а иногда и создать эффект «интригующей задержки» (suspense).

Среди авторов еврейских макам больше всего пользуется приемом поэтической парафразы в риторических целях Яаков бен Элеазар. Его «Книга притч» содержит вдвое больше стихотворных вставок, чем в среднем остальные произведения этого жанра. Практически все без исключения стихи в ней повторяют содержание предыдущего прозаического фрагмента, причем особенность стиля Яакова бен Элеазара состоит в том, что он старается включить в первую строку стихотворения лексемы из последнего прозаического предложения, создавая своего рода лексическую «перемычку» между прозой и поэзией.

Стихотворные вставки как средство развития сюжета В некоторых макамах (у Ибн Цакбеля, Ибн Шабтая и Яакова бен Элеазара) встречается использование стихов для развития сюжета. В таком случае стихи зачастую приобретают «материальный» характер (например, яблоко с любовными стихами), в них дается ключевая для повествования информация, а также сюжетные намеки, скрытые для персонажей, но интригующие внимательного читателя. В таких стихах, оказавшихся в центре повествования, могут также в характерном для макамы «карнавальном» ключе обыгрываться конвенции различных тематических жанров средневековой поэзии (прежде всего любовной).

3.4. Ритмический рисунок рифмованной прозы как средство наррации Помимо «дискретного» взаимодействия поэзии и прозы в макаме, то есть маркированного перехода от одного к другому, существует явление другой природы – более жесткое ритмическое структурирование прозы, приближающее ее к поэзии и играющее определенную смысловую роль в повествовании.

На макроуровне ритм рифмованной прозы задается длиной периода от рифмы до рифмы, который, по мнению некоторых исследователей, соотносится с ритмом дыхания рассказчика и может варьироваться в диапазоне от четырех до более, чем двадцати слогов. В макамах на иврите длина периода от рифмы до рифмы также сильно варьируется, причем следует различать два основных фактора такой вариативности: во-первых, особенности авторского стиля, объясняющие различия в средней длине периода в произведениях разных авторов, а, во-вторых, внутренние повествовательные или риторические задачи, влияющие на длину периода в рамках одного произведения.

Мы рассматриваем подробнее явление, связанное со вторым фактором – изменением длины периода в зависимости от повествовательных задач, для которых автор использует рифмованную прозу как художественное средство в рамках одной макамы. Явление это связано с тем, что в определенные моменты повествования свободно и нерегулярно варьирующаяся длина периода (с некоторым средним значением) вдруг резко сокращается и на протяжении довольно продолжительного фрагмента текста приобретает более строгую регулярность, приближающуюся к акцентному стиху.

Доведение ритма рифмованной прозы до регулярности, сближающей ее с поэзией, при одновременном использовании дополнительных художественных средств (более «совершенных» рифм) для достижения той же цели, является одним из важнейших средств повествования. В макаме Ибн Цакбеля можно проследить, как он, сознательно ускоряя ритм прозы, добивается эмоционального эффекта, необходимого ему для характеристики состояния персонажа. Этот прием может также использоваться для нагнетания ритма наррации с целью усилить ключевой для авантюрного повествования эффект «интригующей отсрочки» (suspense). Из вышесказанного следует и более общий вывод: взаимодействие поэзии и прозы в макаме носит не только «дискретный» (маркированное чередование), но и «континуальный» (возникновение промежуточных форм) характер.

Сама рифмованная проза как основное средство повествования несет в себе признаки поэзии (ритм и рифма), которые могут быть сознательно усилены и использованы для достижения необходимого нарративного эффекта.

Заключение содержит основные результаты исследования, как в его историко-литературной части, так и в части литературоведческого анализа текстов макам. Главным результатом литературоведческого анализа стала следующая типология использования стихотворных интерлюдий в макамах на иврите:

1) Стихи могут использоваться в качестве зачина и концовки макамы, обращенных непосредственно к читателю, еще до начала повествования от лица вымышленного рассказчика. Основная функция таких «обрамляющих» стихов – апология автора, выражающаяся в нескольких основных мотивах:

самовосхваление и демонстрация красноречия от собственного лица (ведь в дальнейшем все стихи будут приписаны персонажам), подчеркивание нравоучительного характера книги (предупреждая упреки в легкомыслии), намек на вымышленный характер повествования (снимающий с автора ответственность за этическую сторону описываемых событий).

2) Переход от прозы к поэзии и обратно может использоваться как маркер смены нарративных уровней. Согласно жанровым условностям макамы, в ней есть несколько явных и имплицитных актов наррации: подразумевается, что автор рассказывает нам то, что он услышал от вымышленного рассказчика, который в свою очередь мог услышать от героя-плута то, что с ним произошло. Соответственно, один нарративный уровень – это то, что говорит автор непосредственно читателю (в зачине или концовке), другой – то, что говорит вымышленный рассказчик автору (и через автора читателю), третий – то, что говорит герой-плут рассказчику. Каждый из этих уровней имеет различный «онтологический» и «эпистемологический» статус: автор и читатель относятся к сфере «реального», подчиненной законам достоверности и морали, в то время как рассказчик и герой относятся к сфере вымысла, в которой царствует обман и подмена, и существует нечто вроде «моратория» на этическую оценку. По этой «шкале» читатель находится на одном полюсе, герой-плут – на противоположном, а автор и вымышленный рассказчик служат опосредующими звеньями. Для различения этих уровней в макаме, и прежде всего для индикации их смены, часто используется переход от поэзии к прозе, и наоборот.

3) Стихотворные вставки также служат решению риторических задач. Одной из задач макамы как смешанного повествовательно-риторического жанра является демонстрация красноречия. Рамочным сюжетом многих макам является риторический или поэтический поединок, в котором персонажи (и через них автор) соревнуются в сочинении стихов и ораторских речей, зачастую дополняющих друг друга.

4) Стихотворные вставки выступают как средство «нарративной пунктуации». В повествовательных макамах стихи чаще всего не участвуют в развитии сюжета, а выступают в роли пауз, своего рода нарративных пунктуационных знаков. Они не дают новой информации, а резюмируют предыдущий сюжетный ход, или же служат отступлением, создающим эффект «интригующей задержки» (suspense).

5) Стихотворные фрагменты могут являться средством развития сюжета. В некоторых макамах (у Ибн Цакбеля, Ибн Шабтая и Яакова бен Элеазара) встречается использование стихов для развития сюжета. В таком случае стихи зачастую приобретают «материальный» характер (например, яблоко с любовными стихами), в них дается ключевая для повествования информация, а также сюжетные намеки, скрытые для персонажей, но интригующие внимательного читателя. В таких стихах, оказавшихся в центре повествования, могут также в характерном для макамы «карнавальном» ключе обыгрываться конвенции различных тематических жанров средневековой поэзии (прежде всего любовной).

6) Помимо «дискретного» способа взаимодействия поэзии и прозы, выраженного в их маркированном чередовании и выполняющего перечисленные выше функции, в исследовании рассмотрен также «континуальный» аспект взаимодействия поэзии и прозы, а именно использование промежуточных форм, в которых признаки поэзии и прозы проявлены в большей или меньшей степени. В качестве примера проанализированы тексты из макамы Ибн Цакбеля, в которых рифмованная проза приобретает регулярный ритм и более совершенную рифму, что максимально приближает ее к стихам. В рассмотренной макаме основная функция прозы с доведенной до максимума формальной организацией (ритм и рифма) – это характеристика крайнего внутреннего состояния действующих лиц (гнев, ярость, отчаяние) через ускоренный ритм речи, а также усиление эффекта «интригующей отсрочки» (suspense) у читателя/слушателя перед кульминационными моментами сюжета.

Анализ конкретных примеров взаимодействия поэзии и прозы в макамах на иврите свидетельствует о том, что «смешанный» характер этого жанра не ограничивается чисто формальным чередованием рифмованной прозы и стихов, а проявляется практически во всех аспектах произведения: в идеологическом подтексте, многоуровневой нарративной структуре, сюжетных ходах, стилистических нюансах, риторических экзерсисах и многом другом.

Одним из результатов данного исследования стала формулировка новых исследовательских задач, решение которых выходит за рамки диссертационной работы. В частности, большой интерес может представлять сравнительный лингвистический анализ поэзии и прозы в макамах (с одинаковой ли последовательностью проводится в них политика библейского «пуризма»;

имеются ли различия в серьезном или «карнавальном» использовании библейских цитат в поэзии и прозе;

отличается ли лексический состав поэтических фрагментов от «словаря» прозы;

можно ли обнаружить значимые регулярности в использовании поэтических размеров).

Другим интересным направлением было бы дальнейшее исследование еврейской прозиметрии, то есть рассмотрение рифмованной прозы как особой формы речи и изучение ее закономерностей, в том числе количественных (чем объясняются вариации в длине рифмующихся строк;

имеют ли изменения ритмического рисунка свою семантику;

связана ли динамика таких формальных аспектов, как ритм и рифма, с риторическими или повествовательными аспектами макамы).

К работе прилагаются литературные переводы избранных образцов средневековой художественной прозы на иврите (Приложение 1), а также обзор рукописей еврейских макам в российских собраниях (Приложение 2).

Основные положения диссертации отражены в следующих публикациях:

Публикации в изданиях, включенных в «Перечень ведущих рецензируемых научных журналов и изданий, выпускаемых в Российской Федерации, в которых должны быть опубликованы основные научные результаты диссертаций на соискание ученой степени доктора и кандидата наук»:

1. Парижский С.Г. Рукописи макам на иврите в российских собраниях.

Обзор источников // Известия Российского государственного педагогического университета имени А.И. Герцена. № 123. 2010. С. 147–158.

Прочие публикации по теме диссертации:

А. Статьи:

2. Парижский С.Г. Начало еврейской литературы в Испании // Еврейская школа, № 1–2 (январь–июнь 1996). С. 54–86.

3. Парижский С.Г. Герменевтический метод Маймонида // Греки и евреи: диалог в поколениях. СПб., 1999, С. 47–57 (Труды по иудаике Петербургского Еврейского университета, вып. 1).

Б. Рецензия:

4. Парижский С.Г. Две антологии израильской литературы (Римон Е.

Израильская литература в русских переводах, СПб., 1998;

Бар-Йосеф Х., Копельман З. Антология ивритской литературы: Еврейская литература XIX– XX веков в русских переводах. М., 1999) // Народ книги в мире книг:

еврейское книжное обозрение. СПб, февраль 2000, С. 3–4.

В. Переводы:

5. «Книга уставов Торы» (Сефер хуккей ха-Тора) / Пер. с иврита С. Парижского // Еврейское образование. 2001, №1. С. 166–178.

6. Плачи о побоищах 1096 года / Пер. с иврита С. Парижского // Дан И.

Германский хасидизм. Части 1–2. Тель-Авив: Открытый университет Израиля, 2003. С. 96–102.

7. Авраам ибн Эзра. Комментарий на Книгу Бытия / Предисл., примеч. и пер. с иврита С. Парижского // Классические библейские комментарии. Книга Бытия. Сборник переводов с древнееврейского, арамейского и средневекового иврита. М.: Центр научных работников и преподавателей иудаики в ВУЗах «Сэфер»;

Издательский центр «Мадрегот»;

Издательство «Олимп», 2010. С. 1–699.