Институционализация психиатрии в россии: генеалогия практик освидетельствования и испытания безумия ( конец xvii - xix вв. )
На правах рукописи
ЯНГУЛОВА Лия Вилевна ИНСТИТУЦИОНАЛИЗАЦИЯ ПСИХИАТРИИ В РОССИИ:
ГЕНЕАЛОГИЯ ПРАКТИК ОСВИДЕТЕЛЬСТВОВАНИЯ И ИСПЫТАНИЯ «БЕЗУМИЯ» ( КОНЕЦ XVII - XIX ВВ. ) Специальность 22.00.04 - социальная структура, социальные институты и процессы
АВТОРЕФЕРАТ
ДИССЕРТАЦИИ НА СОИСКАНИЕ УЧЕНОЙ СТЕПЕНИ КАНДИДАТА СОЦИОЛОГИЧЕСКИХ НАУК МОСКВА 2004
Работа выполнена в Государственном университете - Высшей школе экономики и Европейском университете в Санкт-Петербурге
Научный консультант: Кандидат социологических наук
, профессор Инна Феликсовна Девятко
Официальные оппоненты: Доктор социологических наук профессор Е. Р.
Ярская-Смирнова Кандидат психологических наук И. Е. Сироткина
Ведущая организация: Институт социологии РАН, сектор проблем интеллигенции
Защита состоится « 13 » февраля 2004 г. в 15 часов на заседании Диссертационного совета Д 212.048.01 Государственного университета Высшей школы экономики по адресу: 101990 Москва, ул. Мясницкая, д. 20, ауд. 309.
С диссертацией можно ознакомиться в читальном зале библиотеки Государственного университета- Высшей школы экономики
Автореферат разослан «12 » января 2004 года.
Ученый секретарь диссертационного совета, кандидат экономических наук / Рощина Я.М.
ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ
1.
Психиатрическая экспертиза до сих пор является ключевым звеном в правовом обеспечении психиатрии;
она гарантирует легитимности помещения пациентов в психиатрические лечебницы (как на добровольное лечение, так и на принудительное).
Будучи необходимым и привычным элементом системы психиатрической помощи, эта процедура в то же время представляет собой мощный инструмент научной или психиатрической власти. Сегодня обыденное сознание воспринимает психиатрию в качестве естественного и необходимого эксперта в определении нормы и патологии человеческого поведения и мышления. Однако следует подчеркнуть, что социальные функции присущие современной психиатрии сложились исторически, претерпе! значительные изменения.
Психиатрия, как и современное общество в целом, прошла сложный процесс развития, в результате которого была сформирована система научного и практического медицинского знания административных политик, повседневных социальных практик взаимодействия врача и пациента - все, что в сущности и составляет систему экспертного психиатрического знания. Состояние духовной жизни российского общества, связанное с переосмыслением социокультурной ситуации, актуализирует социальный заказ на систематизацию данных, проведение социально-исторических исследований генезиса социальных институтов с точки зрения власти и практик производства знания. Социологический анализ истоков легитимации института психиатрии в современном обществе может помочь в выработке концепций, объясняющих логику и механизмы процесса функционирования психиатрии в настоящем.
Задача социологического анализа генезиса социального института психиатрии напрямую связана с важностью осмысления роли культурного и идеологического наследия в современном социальной развитии России. Недостаток исследований в области социальной истории медицины в России, а также многомерность процессов становления современной культуры ставит перед социологией задачу анализа сложной проблематики интституциональных изменений социального развития. После революции 1917 года советская психиатрия унаследовала инфраструктуру, профессиональные кадры и систему образования, существовавшие в прежнюю эпоху. В области права изменения были незначительны, но существенны - были усилены полномочия психиатров, которых они не смогли добиться при царской зласти. Усиление властной составляющей психиатрической деятельности вкупе с тоталитарным характером власти способствовали выделению так называемой «политической» функции психиатрии в поддержке существующего режима. Это привело к тому, что советская психиатрия превратилась в объект обвинений. Репрессивная функция психиатрии в Советском Союзе до сих пор занимает внимание исследователей.
Современная психиатрическая система России является прямой наследницей двух предшествующих периодов — имперской и советской России. Поэтому социально исторический анализ генезиса института психиатрии представляется особенно важным.
Необходимость диссертационного исследования обусловлена своевременностью анализа институциализации психиатрии как неотъемлемого атрибута современного общества.
Предлагаемое диссертационное исследование представляет собой попытку социологического осмысления процесса институциализации российской психиатрии.
Степень научной разработанности проблемы До сих пор процесс институциализации российской психиатрии не бьш предметом специального, комплексного социологического или исторического исследования ни в отечественной, ни в зарубежной науке. В западной социальной мысли проблемы генезиса и статуса психиатрии в обществе были детально изучены. Исследования, посвященные истории отдельных больниц, их социальной значимости и отличиям психиатрических систем разных стран начались еще в XIX в.
Автор выражает искреннюю благодарность и признательность преподавателю ЕУСПб О.В. Хархордину (PhD, Калифорнийский университет, Беркли) за научное консультирование и помощь в исследовательской работе.
Начало широкому спектру современных исследований было положено антипсихиатрическим движением в Европе и Америке 60-70-х гг. XX в. В рамках этого движения психиатрия однозначно воспринималась как тотальный институт, ущемляющий права и свободу граждан. После нескольких неудачных попыток деинституционализации психиатрии (первая попытка была предпринята в Италии), функциональная необходимость института психиатрии в современном обществе уже не подвергается сомнению.
Теоретическое осмысление институционализации психиатрии в социологии традиционно разрабатывалось в рамках конструктивизма. Психиатрия воспринимается в этом контексте как институт социального контроля. Ведущими темами исследований этого направления являются: проблема социального конструирования психических болезней, социализация и ресоциализация пациентов больниц, а также функциональное место института психиатрии в современном обществе в целом. Причем проблемы российской психиатрии в западном дискурсе представлены в основном темой репрессивной функции института психиатрии в СССР (Bloch;
Bukovksy and Gluzman;
Fireside;
Wortis).
Работы, посвященные становлению психиатрического знания в России, представлены дореволюционными исследованиями (в том числе работами историко-правового характера), исследованиями советского и современного периодов. Для дореволюционного периода характерны тщательные исторические описания психиатрических клиник или процесса развития психиатрии как отрасли медицины и научной дисциплины, которые принадлежат главным образом психиатрам ХIХ в. (Н.Н. Баженову, Ю.В. Каннабиху, П.О. Смоленскому, А. Шулыгу, И.В. Константиновскому, Н.И. Краинскому, М.Ю. Лахтину, Ф.С. Текутьеву, и проч.). Эти исследования детальны, посвящены истории отдельных больниц, развитию частных идей и целых научных направлений в психиатрии. История развития науки о душевных болезней отсчитывалась от древнегреческих мыслителей, а развитие института психиатрического ухода в России - от практик призрения сирых и убогих в монастырях.
Среди работ дореволюционного периода особое место следует отвести изысканиям в историко-правовой области. История наказания в русском и церковном праве, история русского гражданского и уголовного права, история государственных учреждений и ведомств были систематизированы и развиты исследователями права дореволюционного периода (Сергеевский Н. Д.;
Суворов Н.;
Таганцев Н. С;
Филиппов А. и проч.). Отдельно стоит отметить работы историко-культурологического характера. Нищенство, бродяжничество, характер тюрем и каторги, проблема понимания традиционных феноменов юродства и православной святости, отношение к этим вопросам административной и законодательной власти, рассматриваются в этих исследованиях как с точки зрения социально-исторического анализа, так и с точки зрения анализа культурологического (Левенстим А. А.;
Максимов. Е. Д.;
Мальцев А. Ф.;
Никитин В. Н.;
Прыжов И.).
Советский период характеризуется угасанием интереса к этой тематике и ограничивается единичными работами (Юдин Т.И., Невский В.А., Федотов Д.Д.). Хотя надо отметить, что в это время появилось несколько исследований, касающихся развития судебной психиатрии в России (Фейнберг Ц.М., Холодковская Е.М., Морозов Г.В.). Несмотря на очевидную ценность исследований первого и второго периода для данной диссертации, в них присутствует известная степень идеализации и мифологизации истории психиатрии. Во всех вышеперечисленных работах речь идет о позитивистском этапе, становления научной психиатрии в России. Процесс развития психиатрии рассматривается как имманентное - и неизбежное кумулятивное движение в рамках эволюции и прогресса всего общества.
Среди публикаций современных исследователей большой интерес представляют работы 90-х годов А. М. Шерешевского и И. И. Щиголева. В работах этих авторов были затронуты отдельные вопросы развития психиатрии в России, в частности, история частных психиатрических лечебниц, и история психических эпидемий в России. В работе историка И. Е. Сироткиной (2001), специальное внимание было уделено культурно-историческому анализу рецепции психиатрами XIX в. современной им культурной жизни России. В работе Сироткиной особое место отводится судьбам отдельных психиатров, истории восприятия психиатрами современной им художественной литературы и социальных изменений, проблеме соотношения таких понятий как гений и безумие, распространению психологических идей среди психиатров, специфике формирования психиатрической профессии. Проблемы процесса формирования психиатрической профессии в России, взаимоотношение психиатрии и власти, роль психиатров в распространении теорий «вырождения», в оценке революционных последствий распространения медико психологического дискурса в российском обществе были описаны американской исследовательницей Д. Браун (Brown J.V.) Диссертация К. Дике (Dix К. S., 1977), любопытна в основном как факт появления интереса к этой теме в западных исторических кругах, однако эта работа представляет собой пересказ российских работ дореволюционного периода.
Психиатрия развивалась в рамках общих исторических изменений и реформ в России. Для этого исследования исторический контекст, на фоне которого формировался институт психиатрии представляет особую ценность. В этой связи необходимо остановиться на фундаментальных исторических трудах Е. В. Анисимова, А. Б. Каменского (2001), Г.
Калашникова (1999). Петровские и послепетровские реформы разных социальных сфер, подушная реформа, понимание общих политических изменений, произошедших в XVIII в., и оценка социальных последствий нововведений в целом являются глубокими академическими исследованиями по истории и культуре России. Наряду с названными историческими работами стали появляться исследования специфических особенностей культуры России. В этих работах были проанализированы вопросы соотношения языка и культуры России XVIII в., а также основные характеристики процесса секуляризации, было обосновано понятие традиционной культуры России XVI1-XVIII вв., описан характер культурных реформ со времени Петра I, формирование правового языка царской России. В этой связи необходимо отметить работу А. С. Лаврова (2000), публикации и анализ архивных синодальных материалов Е. Б. Смилянской, работы В. М. Живова (1996, 2002).
Глубокие разработки, связанные с попыткой понимания некоторых проявлений феномена безумия были осуществлены фольклористами и культурологами (В.Я.Пропп, В.Н.Топоров, М.Бахтин, Ю.Лотман). Как уже было замечено выше, несмотря на широкий спектр исследований, которые могут рассматриваться в качестве научных оснований анализа психиатрии как особой социальной системы, социологическая перспектива здесь представлена в ограниченном виде. Исследования психиатрии в основном анализируют конкретные атрибуты этого института как статичного компонента культуры, не подвергающегося изменению и развитию, и не отражают проблему социальных изменений.
Кроме того, требует дальнейшей проработки проблема преобразований в системах знания в зависимости от изменений политической целесообразности.
Методологические и теоретические основания исследования.
Основными методологическими понятиями являются понятия практики и социальный институт. Для представляемого исследования стержневой является концепция практик. Под практиками в исследовании понимается совокупность неявных правил и коллективных норм, по которым то или иное интерпретативное или научное сообщество устанавливают значимые факты, приемлемые объяснения, смыслы текстов. В этой перспективе общество можно представить как множество раскрывающих разнообразные смыслы пространств, характеризующихся специфичным инструментальным снаряжением, совокупностью навыков, практическими проектами и идентичностями, на фоне которых развиваются идеологии и ценности профессиональных сообществ. Исследование сфокусировано на процессе формирования психиатрии в России как процессе закрепления определенных, имеющих различную социальную природу, практик сбора, определения и классификации пациентов (тех, кто населял первые психиатрические институты), процессе, в результате которого стало возможным говорить о социальном институте психиатрии. Используемое в работе понимание социальных институтов восходит к градиции, введенной в научный оборот Энтони Гидденсом. Здесь термин институт широко используется для описания регулярных и долговременных социальных практик, санкционируемых и поддерживаемых с помощью социальных норм. Принимая во внимание это определение и учитывая, что нас интересует происхождение практик психиатрической экспертизы, в исследовании под институционализацией понимается процесс и результат процесса в ходе которого социальные практики становятся достаточно регулярными и долговременными, так что их можно представить в качестве институтов.
Поскольку анализ развития социальных и культурных практик наиболее исчерпывающе может быть представлено в рамках методологии М. Фуко, в качестве ключевых теоретико методологических предпосылок исследования были использованы идеи, лежащие в основе его работ. Данное диссертационное исследование можно отнести к перспективе, которой принадлежат работы М.Фуко, Н.Элиаса, Л.Энгельштайн, Р.Кастеля, для которых характерны интерес к историко-теоретической реконструкции социальных и культурных практик и стремление продемонстрировать то, что кажущиеся естественными способности человека, основные формы опыта и самосознания, а также ставшие привычными основные культурные навыки, имеют длительную и часто нелинейную историю становления или трансформации.
Сформировавшийся в рамках этого направления генеалогический метод применялся к анализу социально-исторических и культурных предпосылок становления различных институтов общества модерна (Dreyfus, H., Rabinow, P., Goldstein, J., Castel, R., Dean, M., Kritzman L., Kharkhordin, О.). В диссертации делается попытка применения генеалогического метода Фуко к российскому материалу.
Объектом исследования в диссертационной работе выступает психиатрия в России на этапе своего становления в качестве социального института (конец XVII - XIX вв.).
Предметом исследования является социально-историческая трансформация административных практик освидетельствования и испытания безумия в легитимную практику научной психиатрической экспертизы.
Постановка проблемы. Проблема исследования связана с более широкой задачей адекватного понимания общества современности, немаловажной составляющей которого является социальный институт психиатрической помощи. Она заключается в социологическом анализе процессов социально-исторического становления в российском контексте психиатрии как целого, и а также в детальной реконструкции основных этапов развития одного из центральных элементов психиатрии - психиатрической экспертизы.
Целью диссертационного исследования является социологический анализ механизма формирования центральных практик психиатрической экспертизы — практик освидетельствования и испытания безумия. Для реализации поставленной цели выдвигаются следующие задачи:
1. Раскрыть смысловое содержание практик освидетельствования и испытания в историческом контексте развития административных и медицинских институтов.
Проанализировать социально и культурно детерминированный характер развития (генеалогию) практик освидетельствования и испытания как составляющих психиатрической экспертизы.
2. Выделить и проанализировать наиболее существенные структурные компоненты формирования психиатрической экспертизы, т.е. показать, как были связаны воедино теоретический код, административные технологии интерпретации, институциональное устройство, наличие профессионалов и статус безумца.
3. Проанализировать процесс производства знания о безумии и провести анализ оснований легитимации психиатрических классификаций в российском контексте.
Осуществить социологический анализ систем научного медицинского и юридического знания, поддерживающих легитимность психиатрического дискурса.
4. Выяснить роль экспертов в производстве знания о психической болезни. Раскрыть специфику разделения возможностей власти и контроля между профессиональными психиатрами и политическими агентами (административными органами) в процессе психиатрической экспертизы.
5. Разработать и обосновать семантическую типологию категорий безумия. Дать описание трансформации семантики традиционных феноменов, ее наполнение нововременными смыслами. Описать процесс переструктурирования (переопределения) поля традиционных феноменов русской культуры (юродство, изумление, беснование и др.) в поле научных психиатрических классификаций.
Методы.
В исследовании использовался социологический анализ корпуса исторических документов и библиографических источников. Анализ документов и публикаций осуществляется в русле классической традиции социально-исторических исследований (М.
Фуко, Н. Элиас).
Эмпирическую базу исследования составили:
1. Законодательство XVIII - XIX вв.: Полное Собрание Законов Российской Империи (ППСЗ), Кассационные решения суда по делам гражданским, проекты законоположений, выработанные психиатрами на психиатрических съездах.
2. Опубликованные и неопубликованные архивные материалы. Российский Государственный Архив Древних Актов (РГАДА), Российский Государственный Исторический Архив (РГИА), Национальный Архив Республики Татарстан (НАРТ), архивные материалы, собранные и опубликованные дореволюционными психиатрами М. Ю.
Лахтиным, Н. Новомбергским, А. Любавским, современным исследователем Е. Б.
Смилянской, архивные материалы, опубликованные в периодической печати дореволюционной России «Русской старине», «Вестнике Европы» и проч. журналах XIX в. нач. XX в.
3. Научные русскоязычные публикации по психиатрии XIX в. -учебники, руководства, монографии.
Положения, выносимые на защиту:
1. Психиатрическая экспертиза берет свое начало в судебно-административных практиках освидетельствования и испытания конца XVII в. - н. XVIII в. Психиатрическая экспертиза обеспечивает легитимность существования института психиатрии в России в исследуемый период (начало XVII - XIX вв.).
2. Реконструкция процесса становления психиатрической помощи в России, осуществляемая в духе исторической социологии позволяет сделать вывод о том, что с появлением профессиональной психиатрии произошла переориентация изначально административно-политически ориентированных процедур освидетельствования и испытания с административной перспективы на научно медицинский дискурс.
3. Проблематизация безумия исторически была связана преимущественно с политической целесообразностью (прагматикой). Со сменой форм политической прагматики изменялись и формы проблематизируемого поведения индивидуальных акторов.
4. Выступая в контекстах экономического интереса, политической и научной целесообразности, понятие безумия как болезни участвует в процессе постоянного воспроизводства института психиатрии, способствуя при этом распространению стандартизированных моделей поведения агентов поля психиатрических практик.
5. Смысл различных поведенческих и культурных российских феноменов является порождением различных практических контекстов и вследствие этого обладает разной семантикой (например, «дурак» - «сумасброд» - «юродивый»). В процессе своей институционализации психиатрия придала этим специфическим культурным феноменам унифицированное значение психической болезни.
6. Поскольку психиатрия появилась в России как одна из ветвей и технологий власти, обвинения психиатрии в политической лояльности теряют свою целесообразность.
Напротив, именно генетическая взаимосвязь профессиональной власти психиатров с властью административной и политической и придает специфический (политико административный) характер институту в целом.
Научная новизна диссертационного исследования заключается в том, что впервые с социологической точки зрения было проанализировано становление российской психиатрии как социального института. Диссертация является одной из немногих работ, применяющих методологию М.Фуко к исследованию российского общества. Предложены теоретическая модель объяснения механизма институционализации психиатрии - трансформация административных практик в научные. Формулировка данной объяснительной модели стала результатом применения нетрадиционного для отечественной социологии метода историко теоретического анализа нормативно-правовых актов, личных документов и научных текстов.
Опробованные и в работе методы могут быть применены в исследованиях генезиса социальных институтов современного общества в русле сравнительно новых для отечественной социальной мысли объяснительных моделей и методологии исторической социологии.
Теоретическая и практическая значимость диссертации определяется теми возможностями, которые открывает для дальнейших исследований предложенный методологический подход к изучению генезиса современных институтов. Полученные в ходе исследования результаты имеют значение для развития перспективных направлений в социологии, в социальной истории медицины и научного медицинского знания. Данные диссертационного исследования могут быть использованы в курсах социологии культуры, социальной антропологии современного общества, а также при подготовке спецкурсов по культурологической и социально-медицинской проблематике.
Апробация работы. Основные положения и выводы, изложенные в диссертационном исследовании, были представлены на методологических семинарах социологического факультета ЕУСПб (1998-2003), на семинарах социологического факультета Хельсинского университета, Рейнвальского и Александровского институтов Хельсинского университета (Финляндия, 1999-2002);
на международных и российских конференциях: «Мишель Фуко и Россия» (С. Петербург, 2000);
«Мифология и Повседневность» (С. Петербург, 2001);
«"Sweet Memories" The Resurrection of the Past in Post-Soviet Cultural Studies.» (Содерторн, Швеция, 2001);
«Document of culture / Document in culture» (Содерторн, Швеция, 2002);
«Those Crazy Russians: Madness in Russian Culture, History and Society» (The Ohio State University, 2003). По материалам диссертации опубликованы четыре научные работы.
Структура диссертации. Диссертация состоит из введения, четырех глав, заключения, двух приложений и библиографии (более 430 наименований).
ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ
.
Во Введении обосновывается актуальность темы, анализируется степень разработанности проблемы, формулируются цель и задачи, излагаются теоретико-методологические основания исследования и обозначается его эмпирическая база.
В части, посвященной теоретико-методологическим основаниям, обосновывается использование методологии М. Фуко применительно к российскому материалу. Цель исследований Фуко - понять, как возможно мыслить определенным способом,и каковы пределы использования специфического языка некоего мышления.
Главной задачей Фуко является выяснение того, как возможно управление людьми посредством производства истины (управление той областью, в которой практики истины и не-истины могут быть релевантными и регулируемыми)2. Фукодианский способ анализа исторического материала поддерживается двумя методологическими процедурами обращения с историко-эмпирическим материалом - археологией и генеалогией.
Археологический анализ направлен на определение правил, формирующих истину внутри каждого конкретного дискурсивного порядка. В центре внимания археологии находятся объекты серьезных речевых актов (serious speech acts). Собственно сама процедура археологического поиска концентрируется на научных, административных и политических документах — то есть на сфере научного и квазинаучного дискурса легитимных философских и политических трудов, производящих то, что считается истиной в данной культуре. Археология изучает условия возможности производства истинных суждений, которые внутри данной дискурсивной формации обуславливают также возможность появления новых объектов, понятий, теорий, а кроме того и различных форм субъективности. В генеалогическом анализе мы не пытаемся сказать, что истинно, а что ложно, а лишь указываем на общепринятую в рассматриваемый период истину, ее трансформацию и на те способы, какими определенное общество производит знание, которое становится истинным, а также те санкции, которые применяются к тем, кто ставит под вопрос истинное знание. Именно этой перспективы и придерживается данное исследование. В свете этих рассуждений становится актуальной введенная Фуко методологическая категория проблематизации. Проблематизация - это прежде всего способ обсуждения и коррекции существующей истины. Если археология относится к проблематизации как к определенному способу задавания вопросов о сути явлений и вещей, то генеалогия изучает изменение условий существования проблематизаций в конкретных социальных практиках. Генеалогия позволяет увидеть, какие условия недискурсивной жизни послужили фоном для формирования дискурсивного знания3. Главный вопрос заключается не в том, как дискурс реализуется, а в условиях его возможного появления. Строго говоря, именно генеалогический метод лежит в основе того, что Фуко называет историей настоящего.
В данном исследовании мы не ставим перед собой цель проанализировать содержание психиатрического знания, мы не пытались также проследить историю идей или взаимоотношений конкретных личностей в истории психиатрии. Эта работа не является попыткой дать новое определение безумия или дискредитировать (в который раз!) институт современной психиатрии. Данное диссертационное исследования есть скорее попытка понять как во взаимосвязи с конкретными историческими условиями складывалась и развивалась в России определенная совокупность практик, давшая начало институту психиатрии, и как внутри и на основе этого комплекса практик постепенно формировалась и развивалась категория безумия, изменяясь во времени, наполняясь новыми значениями, распространяясь на новые группы явлений. Мы пытались показать, как исторические реконструкции этих практик меняли восприятие и понимание феномена безумия в истории российской культуры последних столетий.
_ Категория «истина» используется в исследовании в том смысле, в котором оно понималось Мишелем Фуко: «...есть социальные механизмы, благодаря которым мы можем отличать истинные утверждения от ложных, а также есть санкции, чтобы мы старались не делать ошибок... Общество принимает определенные типы истины и заставляет их функционировать как истинные» (Gordon, 1980. С. 131).
«...Дискурсивные и недискурсивные практики, относятся... к административным институтам, регулированию и измерению;
либо же также как к архитектурному устройству, так и к научным, философским или моральным суждениям. Психиатрия есть аппарат как раз такого типа. Сочетающий в себе научные воззрения, специфические институты, специализированный персонал, профессиональную мифологию, а также специальные законы и механизмы регуляции» (Castel, 1994. С. 238). Первая глава «Становление психиатрии в России: Историческое введение в контекст исследования» посвящена краткому историческому экскурсу в историю развития психиатрии в России. Историю психиатрии начинают отсчитывать с развития монастырского призрения на Руси. Не берясь оспаривать эту традиционную точку зрения, заметим, что научно медицинский период в истории России начался значительно позже. До XVIII в. говорить о русской медицине ни как о науке, ни как о единой (тем более институционализированной) практике нельзя. Традиционно историю восприятия и отношения к безумию в дореволюционной России делят на три периода. Первый период — период монастырского ухода, хронологические рамки которого отсчитывают с XI в. до 1775 г. Монастыри служили основным убежищем для разного рода бесных, бешеных, больных черной немощью (эпилепсией). Монастыри считаются основой развития медицины, образования, наук. Вплоть до XIX в., пока не вошел в силу процесс секуляризации, православие определяло мировоззренческую картину мира русского человека, тем самым обозначая и рамки восприятия ненормального поведения. База для законодательных основ, касающихся безумия в России была заложена только во второй половине XVI в. Второй период (1775 1864 гг.) - от основания Приказа Общественного Призрения (далее: ПОП) до формирования Земств. Дома умалишенных были учреждены в рамках ПОП в результате губернской реформы 1775 г. и были призваны упорядочить с одной стороны, филантропию в государстве, с другой - систему пенитенциарных институтов. Монастырские богадельни и стихийная милостыня были замещены регулярными, централизованными органами общественного призрения. Центральной функцией этих Лечебниц было защита общества от потенциально опасных индивидов. Во главе дома ставились отставные Солдаты (предполагалось, что они пунктуальны и воспитаны). Не редки были случаи отправки в дом умалишенных непокорных и непослушных крепостных. Изоляция безумных в России шла с большим трудом на протяжении всего XIX века, вначале из-за нехватки больных, затем из-за переполненности лечебниц, которые были просто не приспособлены ко все увеличивающему потоку пациентов. Количество домов умалишенных, как и количество больных, постоянно увеличивалось, превратившись уже к середине XIX в. в серьезную проблему для врачей и государства. Третий период (1864 - 1917 гг.), период земской медицины, характеризуется процессом децентрализации государственной политики по отношению к психиатрии, профессионализацией врачей и интенсивным развитием научного дискурса, продолжавшемся вплоть до революции. Этот период можно охарактеризовать с одной стороны, как время наибольшей популярности молодой науки, с другой стороны, как время обострения комплекса проблем, связанных с организацией должного функционирования института в целом.
В России отношение к безумию в значительной степени изменялось под влиянием государственных реформ XVIII в. Стихийный процесс развития законодательства, имеющего отношение к умалишенным, был определяющим в формировании психиатрии.
Первоначально внимание власти было направлено скорее на установление общественного порядка - то есть все, что в принципе не приносило реальной пользы либо же, еще хуже, нарушало порядок и вредило таким образом государству, становилось специальным объектом внимания. Процесс формирования законодательства о душевнобольных растянулся практически на сто лет. Начало развитию законодательства по отношению к душевнобольным было положено Петром I. В целях, с одной стороны, борьбы с уклонением дворянских детей от науки и службы под видом болезни или юродства, а с другой стороны освидетельствования действительных проявлений безумия в дворянских семействах, как у мужчин, так и у женщин, Петром был издан специальный указ, который предусматривал, «чтобы о таких помешанных сообщали Сенату, которому в качестве высшего правительственного учреждения только и принадлежало право [признания насущности помешательства...» (ПСЗ. № 3949. 1722.). Сенат, по представлении объявленных помешанными, должен был их освидетельствовать. Сложившаяся в первой половине XVIII в.
практика освидетельствования просуществовала практически в неизменном виде га протяжении всего XIX в.
В конце 70-х гг. XVIII в. были учреждены первые дома умалишенных. С 1810 г. дома умалишенных существовали почти во всех губерниях. В 30-е годы XIX в. начались попытки улучшения системы домов умалишенных. Первый детальный проект реформирования домов 'умалишенных принадлежит И.Ф. Рюлю (J. G. Ruhl). Этот проект содержал основные категории классификации (по полу и роду заболевания), основные приемы и методы обращения с умалишенными например, инструкция ночному сторожу), руководство по формированию состава персонала больниц. Однако серьезных вменений он не вызвал. В 1844 г. был образован особый комитет для )рассмотрения состояния домов умалишенных и выработки проекта их преобразования. В этом же году был составлен проект открытия восьми окружных лечебниц для психически больных. Строительство казанской Окружного Дома Умалишенных (КОДУ, впоследствии Казанская Окружная Лечебница) было инициировано в рамках этой реформы. Тогда же была начата политика создания квалифицированных кадров, - в 1857 г. в Санкт-Петербургском Университете была учреждена психиатрическая кафедра.
Казанская Окружная Лечебница (1869 г.) была уникальным для России заведением, проповедующим и воплощающим в жизнь принципы гуманизма и научного прогресса. Эта больница обладала особым статусом. Во главе больницы изначально стоял профессиональный зрач-психиатр, что было для России того времени большой редкостью.
Больница была создана как платформа для научных исследований и представляла собой одну из самых передовых для тех времен больниц, находившийся в ведении государственных, а не частных или общественных структур. При этом для обозначения практики психиатрической экспертизы, в КОДУ использовались два достаточно устаревших слова:
освидетельствование и испытание. К тому времени (вторая половина XIX в.) термин психиатрическая экспертиза уже получил широкое распространение среди врачей психиатров. Возникает закономерный вопрос: почему в передовой во всех отношениях казанской лечебнице для обозначения психиатрической экспертизы используются два, уже становящихся архаичными термина — освидетельствование и испытание?
Во второй главе «Практики освидетельствования и испытания: Историко-теоретическая реконструкция и социологический анализ» рассматриваются истоки практик освидетельствования и испытания в русской административной системе. В ходе исследования было установлено, что процедура освидетельствования как условие установления факта наличия или отсутствия каких-либо свойств, качеств, в том числе и безумия, древняя практика, которая берет свое начало в широком спектре прагматических административных практик XVI - XVII вв. Осмотреть, смотр, досмотр чего-то или кого-то были непременной частью русской административной практики, состоящей из двух элементов: во-первых, это был визуальный, ситуативный осмотр предмета или человека, носивших исключительно прагматическую цель определения свойств некого объекта для его дальнейшего использования;
и, во-вторых, этот визуальный акт часто должно было сопровождать нанесение на бумагу, запись того, что было увидено. Известные нам факты освидетельствования лиц являются фактами подтверждения или опровержения практической годности или непригодности того или иного лица к службе государю. Еще один аспектом применения практики свидетельства или освидетельствования была широко распространенная процедура военных смотров. Смотры служили для оценки годности или негодности к военной службе, но отличались от процедуры медицинского освидетельствования тем, что осмотру подлежал не один человек, а военная единица группа: дворянин и его люди, которых он обязан был снарядить к военной службе.
В этой же главе описываются условия возникновения законодательства о душевнобольных. В XVIII в. объектом освидетельствования в Сенате стало конкретное лицо - дворянин. Это изменение фокуса взгляда с группы на человеческую единицу было связано с общей политикой Петра, которая требовала постоянного пополнения государственного аппарата образованными служащими. Индивидуализации также способствовала податная реформа и реформа армии. Освидетельствование дураков — практика, берущая свое начало в административной практике смотров еще допетровского времени (медицинские, религиозные, утилитарные, военные) - это буквальное фиксирование определенных качеств, свойств объекта, способности или неспособности служить определенным целям. Сенатское освидетельствование - это практика индивидуализированного, визуального исследования, определенный, политически ангажированный взгляд на объект, с ориентирами, заданными прагматикой повседневной жизни. Задавание вопросов «о всяком домовом состоянии» было направлено не на внутренние свойства, не на познание души, а выявляло способность человека к практической, повседневной рациональности и политической лояльности, целью которой являлось сохранение и приумножение уже имеющегося имущества, или выполнение государственных обязанностей. В рамках этой политики сформировалось освидетельствование умалишенных, которое стало официальной сенатской административной процедурой с 1722 г. (как часть общего свидетельства лиц мужского пола).
В 1815 г. вышел сенатский указ, где впервые процедура освидетельствования была перенесена из Сената во Врачебную Управу. Указ этот трактуется как постановление, вводящее обязательное свидетельство «безумных от рождения» в Сенате;
«сошедшие с ума в зрелом возрасте» должны были свидетельствоваться во Врачебных управах. В этом же указе впервые упоминалось об освидетельствовании лиц «не из дворянского сословия». Закон 1815 г. ввел в практику две формы освидетельствования — очную и заочную, положив начало законодательному оформлению психиатрической экспертизы. Очная форма освидетельствования заключалась в личном освидетельствовании безумных от рождения дворян в Сенате. С 1835 г. очное освидетельствование в Сенате было отменено. Заочная форма бытовала на протяжении практически всего XIX в. и представляла собой рассмотрение документов, составленных Врачебными управами или Особым Присутствием, на персон, подозреваемых в расстройстве умственных способностей.
С 1835 г. сенатское освидетельствование свелось к практике рассмотрения административных документов и письменных свидетельских показаний (освидетельствование на основе письменных свидетельств). За Сенатом было оставлено фактическое право решать дела о признании той или иной персоны помешанной, и следующей за этим признанием опеке. Право фактического, очного освидетельствования полностью перешло к Врачебным управам губернских городов. Правом очного освидетельствования обладали смешанные комиссии, состоявшие из представителей администрации и врачей. Дом умалишенных крайне редко был местом освидетельствования - процедура совершалась в формальном административном поле - это и было «освидетельствование Присутствием». Поскольку участие врачей-психиатров в процедуре освидетельствования не считалось обязательным и в первой половине XIX в. в большинстве случаев не практиковалось, Присутствие руководствовалось определениями и правилами законодательства, или, тем, что позднее было названо врачами-психиатрами «здравым смыслом общества».
Испытание не являлось юридически закрепленной практикой определения безумия.
Практика испытания безумия не применялась в XVIII в. и не использовалась в качестве процедуры распознавания безумия - в этих целях применялось освидетельствование. В законодательстве, имеющем отношение к душевнобольным, процедура испытания появляется только в XIX в. Испытание встречается в указах середины XV11I в., связанных с содержанием и отсылкой сумасшедших в монастыри, затем процедура испытания присутствует в указах, имеющих отношение к освидетельствованию сумасшедших преступников (1835 г.). Впоследствии психиатры требовали введения испытания в процедуру освидетельствования в делах гражданских. Испытание XIX в. вводилось как процедура, служившая дополнением к уже закрепившейся практике освидетельствования сумасшедших.
В диссертации было выяснено, что слова испытывать и пытать еще в XVIII в. часто использовались для обозначения одной и той же практики. Для человека XVII-XVIII вв.
слова испытывать и пытать означали определенную судебно-следственную процедуру выяснения истины, когда акт причинения или не причинения боли при испытании от кого либо истины (чаще всего о совершенном преступлении) не был выделен в отдельное действие. Практика испытания часто подразумевала как первое, так и второе. Более того, если выяснение обстоятельств какого-либо дела сопровождалось причинением физических страданий, полученная таким образом истина приобретала большую ценность и вес.
Значение пытки появляется у испытания тогда, когда пытка становится частью расследования в следственных практиках Преображенского приказа и Тайной канцелярии.
Именно это объясняет тот факт, что наибольшее распространение пытки (как физическое воздействие) получили в практиках Тайной канцелярии и Преображенского Приказа XVIII века. В это время пытка становится центральной следственной практикой - пытку вообще считали наиболее эффективным способом выявления истины. Причем слово испытывать не вышло из употребления, а несколько изменило свою семантику. В правовой сфере испытание стало синонимом процедуры следствия - расспроса, розыска, следствия и поиска свидетелей преступления. Именно поэтому-то практика испытания и обладала всеми характеристиками следствия XVIII в. - расспросами с пристрастием и пытками. В ходе следственной практики расспросов безумие так или иначе проявлялось — в основном тогда, когда бред становился настолько очевидным, что обычные методы следствия (в том числе и пытки) становились не эффективными.
Процедура испытания как непосредственная часть психиатрической экспертизы появляется в законодательстве только с 1835 г. Этот закон имел отношение к освидетельствованию сумасшедших преступников. Испытание XIX в. вводилось как практика, служащая дополнением к уже закрепившейся практике освидетельствования сумасшедших. Психиатрическое испытание как исследование случаев лунатизма, попыток к самоубийству, припадков «умоисступления, приводящих к беспамятству» стало применяться в тех случаях, когда было необходимо удостовериться в наличии недееспособности или в качествах зафиксированного помешательства, причем тогда, когда это было невозможно сделать, следуя официальной процедуре освидетельствования в Сенате, Присутствии, или Врачебной управе.
«Врачебное испытание» появляется тогда, когда процедуры освидетельствования в форме единичного допроса оказывается недостаточной. Здесь испытание представляет собой наблюдение за испытуемом в специальном заведении в течении нескольких месяцев.
Испытание безумия в Тайной канцелярии, основанное на представлении о том, что безумие может быть притворным и его наличие надо доказывать самому безумцу, заменяется испытанием медицинским, исходящим из того, что безумие сокрыто, его проявления часто не столь очевидны, как кажется, и его можно явить, но только при помощи специальной техники наблюдения.
В третьей главе «Институционализация психиатрической экспертизы: социально культурные предпосылки и историческая динамика» представлен анализ формирования психиатрической экспертизы в условиях развития и реформирования законодательства царской России.
Психиатрия в России стала развиваться значительно позднее, чем в странах западной Европы. Термин психиатрия пришел в Россию вместе с западными медицинскими текстами, но получил свое распространение только ко второй половине XIX в. Такие слова как психический, психиатрия начали распространяться параллельно с развитием новой области медицинского знания — медицинской науке о болезнях души. Основы нововременного медицинского (научно-позитивного) восприятия безумия в России были заложены задолго до появления научной психиатрии (примером могут служить проект доллгаузов Мюллера (1762), «Инструкция» 1746 года, рассуждения о душевном здоровье Ломоносова, публикации в периодической печати). На уровне риторическом проблема медикализированного безумия была артикулирована уже в XVIII в. Однако сам процесс институционализации психиатрии как легитимной отрасли медицины (вначале в качестве науки о душевных болезнях) опоздал от первых тенденций более чем на сто лет. Судя по имеющейся в нашем распоряжении литературе, первой книгой, посвященной душевным болезням, был переведенный труд Филиппа Пинеля «Врачебно-философское начертание душевных болезней, перевод Краснопольского с добавлением учения о душевных болезнях Маттея». Книга эта вышла в Петербурге в 1829 г4. Вскоре появилось работа Громова «Краткое изложение судебной медицины» с отделом «Душевные болезни в судебно-медицинском отношении» (1832). Первые российские труды, посвященные науке о душевных болезнях, были довольно разнородны, а их авторы ставили перед собой весьма разные задачи. Объединяло их одно - это были своего рода общие введения в новую науку. Работы авторов первой половины XIX в. как бы очерчивают для отечественного читателя поле деятельности науки о душевных болезнях. С конца 40-х гг.
XIX в. публикация специальных руководств по психиатрии, стала закономерностью. С 60-х гг. XIX в. начали появляться работы, посвященные узким профессиональным проблемам.
Таким образом, о собственно психиатрическом периоде в развитии домов умалишенных можно говорить только относительно второй половины XIX в.
Отсутствие государственной политики по отношению к безумию вело к двум важным последствиям. С одной стороны, если помешательство некой персоны не представляло непосредственной опасности для окружающих, и не было причиной совершения преступления, была большая вероятность избежать каких-либо административных санкций (инкарцерации, изменение гражданского статуса). С другой стороны, несовершенства законодательства вели к усилению полицейской власти - при неопределенности понятия душевная болезнь и имманентной политике психиатров направленной на то, чтобы пропустить через клиники как можно большее количество больных, неопределенности категорий и юридических процедур законодательства вели к широкой интерпретации помешательства, позволяя объявлять таковыми (помешанными, сумасшедшими, слабоумными, умалишенными) самые разные проявления не укладывающегося в рамки нормы поведения.
Требования о корректном применении психиатрических понятий высказывались большинством психиатров своего времени именно в связи с проведением судебной экспертизы и испытания. Это в значительной степени осложнялось несовершенством права, категории которого складывались стихийно и потому редко соответствовали уровню развития научного дискурса. Процесс структурирования законодательства о душевнобольных шел параллельно с закреплением статуса психиатрии. Поле проблематичного, асоциального поведения занимало в российском законодательстве маргинальное положение, и до появления институциональной психиатрии так и не было выделено в самостоятельную политику. К тому же позиция со стороны правоведов по отношению к психиатрии была не столь однозначной. С одной стороны, юристы не могли не согласиться с необходимостью участия в психиатрической экспертизе психиатров-экспертов («сведущих людей»). Однако, сложно было согласиться со столь исключительным положением на суде психиатров в качестве экспертов. Психиатры вовлекались в официальную процедуру экспертизы медленно и находились в зависимом от административных властей положении. По мере своей институциализации врачи стремились к независимости от системы судопроизводства. Более или менее прочная позиция была занята психиатрами только к концу XIX в.
В этой главе описан процесс развития психиатрической экспертизы как метода научного наблюдения. Основной вопрос, на который мы старались ответить - это каким образом в традиционно-административные практики освидетельствования и испытания вовлекались психиатры и как шел процесс наполнения привычных процедур новыми смыслами. Начиная с 1835 г. исключительное право испытания, в отличие от освидетельствования, стало принадлежать врачам. Поскольку профессиональные психиатры стали появляться только со второй половины XIX в., большая часть испытаний на предмет душевного расстройства проводилось обще образованными врачами.
_ Кроме перевода работы Пинеля в Петербурге до 1830-х гг. мы обнаружили существование еще одного перевода: Энельгольм «Краткое обозрение ипохондрии» 1815 г.
В чем заключалась процедура психиатрического испытания, хорошо видно из руководств о «врачебном исследовании подсудимых», издававшихся не столько для психиатров, сколько для врачей широкого профиля - городских и судебных, часто находившихся на службе при тюрьмах и исправительных колониях, а также для юристов. Подобные руководства были предназначены для людей несведущих и были написаны простым, доступным неспециалистам языком. Для нас руководства для непрофессионалов особенно ценны, поскольку они обнажают тот пласт практической деятельности, который для профессионального психиатра уже в то время был привычным и непроблематизируемым способом деятельности. Эти инструкции показывают разницу между научным и традиционно-административным взглядом на душевное расстройство. Для общего врача, часто сталкивающегося с испытанием душевного здоровья преступников, болезнь испытуемого была не только не очевидна, но и вполне могла симулироваться последним.
Этот факт нужно было учитывать и испытывать преступника прежде всего на «притворное помешательство». Исследование это должно было «производится двумя способами:
наблюдением и испытанием. Наблюдение — это способ пассивный, а испытание - активный.
Первое должно предшествовать второму». Активное испытание не просто наблюдение со стороны, а испытание реальности безумия. Это своего рода питание преступника, но питание без причинения боли. При пытках боль является критерием истинности демонстрируемых проявлений сознания, при психиатрическом испытании критерием истины становится логика непротиворечия, последовательность симптомов и реакций, соответствие их определенному принципу. Цель врача-следователя найти непоследовательность в реакциях, которая позволила бы вскрыть притворство;
для этой цели пытается не столько тело — врач воздействует на совесть преступника — увещевает. Увещевание таким образом является попыткой препарирования совести с целью вызвать нравственные мучения, мучения, которые обнажат истину. Симулянт обязательно, должен выдать себя неосторожным поступком или просто сдаться под нравственным давлением врача. Действия испытующего врача больше напоминают действия судебного следователя, который, не найдя улик, затевает игру, уговаривает преступника открыться, обещая ему облегчение его участи. При этом и сумасшествие, и симуляция должны выдать себя неизбежным образом. Сумасшедший — это лицо, подозреваемое в нравственной глухоте, моральная бесчувственность которого была одной из важнейших характеристик сумасшедшего преступника (чуть позже это положение разовьется в дегенеративные теории).
Врачу-психиатру такого рода инструкции не требовались. Больший клинический опыт и профессиональное образование позволяли ему относится к испытуемому как к объекту, уже обладающему определенными свойствами. В отличие от судебного врача, имеющего основания подозревать испытуемого в симуляции сумасшествия, психиатр смотрит на испытуемого иначе. Ему было необходимо доказать не душевное здоровье преступника, а его душевную болезнь, наличие которой подразумевается уже по факту совершения преступления. Психиатрическое испытание так или иначе подразумевало существование принципа невменяемости, который в это время активно разрабатывался как психиатрами, так и юристами5. Тут уже не человек (явственным, видимым глазу делом) доказывал то, что он невменяем (или был невменяем), доказывали это компетентные эксперты (врачи-психиатры). Для этого, правда, нужно было посмотреть, как исследуемый ведет себя в особых условиях специальных заведений. История больного становится важна только как история биологическо-психологического существа, политическое, субъектное тело как бы оставляется за скобками. Поэтому практике увещевания здесь места уже нет. Ее заменяет исследование.
_ «Условие невменяемости: Невменяется вину деяние, учиненное лицом, которое по постоянному своему состоянию, или по состоянию своему во время учинения деяния не могло понимать свойства и значения совершаемого, или же не могло руководствоваться в то время здравым пониманием в действовании своем» (Кандинский В. X. Доказательство необходимости психологического критерия невменяемости // Протоколы заседаний общества психиатров в СПб за 1883г., СПб., 1885, с. 16 - 23). При кратковременном освидетельствования умственных способностей преступников, сведений, которые поступают к врачу вместе с преступником, бывало недостаточно;
тогда оставалось одно: «наблюдать и исследовать сомнительных преступников более или менее долго в специальном заведении и тут прежде всего забыть о существовании нравственного помешательства, забыть о пороках и преступлениях обвиняемого и заняться строго клиническим исследованием данного случая». Кроме помещения испытуемого в специальное заведение, необходимы были дополнительные сведения, которые можно было получить, опрашивая родственников больного, а также свидетелей на суде (если на это будет разрешение судебных властей) и анализируя документы дела (если врач будет к ним допущен).
С процессом медикализации безумия, когда определенные формы поведения начали ассоциироваться с понятием душевной болезни, критерии истинности также сменили свои координаты. Испытание в Правилах 1835 г. вводилось как практика поиска невидимых качеств — внутренних способностей человека. Испытание состава преступления, в ходе которого безумие (или сумасшествие) себя манифестировало, сменилось прагматикой подозрения: поскольку предполагалось, что нормальный человек не способен совершить преступление, практически каждый преступник подозревался в расстройстве сферы душевной деятельности. Поскольку же безумие скрыто, его надо выявить;
тут и было необходимо расследование - а точнее, испытание. Как испытывать на предмет сумасшествия было не очень ясно. Но было понятно, что для этого надо запереть преступника в дом умалишенных, где с течением времени сумасшествие (или симуляция последнего) должны были себя проявить. Поскольку следственная процедура XIX в. изменилась - пытки вышли из моды, а новые следственные методы не всегда давали результаты, испытание до середины XIX в. представляло собой нечто среднее между сегрегацией, следствием и научным наблюдением (скорее общемедицинским, нежели психиатрическим). Со временем идея того, что безумие - это болезнь, и что для этого тоже необходимы особые профессиональные приемы, укоренилась в сознании. С появлением профессиональных психиатров испытание из наблюдения за странными и неочевидными, не укладывающимися в систему случаями стало постепенно превращаться в новую процедуру - психиатрическую экспертизу. Психиатрия не может существовать без испытания, поскольку она построена как наука о сущности, скрытой от взгляда, говоря точнее, как наука о болезнях души.
В четвертой главе «Представления о безумии в русской традиционной культуре и становление профессионального медицинского дискурса: Опыт социологической проблематизации», была предпринята попытка доказательства гипотезы о том, что характерная для Нового времени семантическая равнозначность традиционных референтов безумия - продукт изменений, начало которых можно условно связать с распространением науки о душевных болезнях. Традиционные русские обозначения безумия имели свои собственные, отличные от вносимых психиатрией значения, и подразумевали особые типы социального поведения, так или иначе между собой различимые. Общее маргинального поле неумных людей было также структурировано, как и современная психиатрическая классификация. Дурака не назовут бесноватым, слабоумного не назовут сумасбродом, умовредный несомненно отличен от юродивого.
Феномен, который мы сегодня называем общим термином безумие, не существовал как единое целое;
применительно к русской традиционной культуре вместо единого феномена, обозначаемого понятием безумия, следует скорее говорить о совокупности различных форм поведения, в некоторых контекстах интерпретировавшихся как отклоняющиеся от нормы.
Дураки, сумасбродны, простаки и в уме помешанные -основные категории петровских законодательных актов. Один из первых петровских указов «о свидетельствовании дураков в сенате», перечисляет ряд свойств и действий, по которым можно распознать дурака.
«Дурачество познать» можно было довольно просто: дураком является тот, кто «по вопросу [о всяком домовом состоянии] отповеди учинить не может, а станет инако о том говорить» (ППСЗ, Т. VII., №4385). Практика освидетельствования XVIII в. была направлена на выявление как настоящих дураков, так и притворных, под видом таковых уклоняющихся от службы. Категория дурака, используемая Петром в этих двух указах была специфическим образом встроена в рациональную систему повседневного быта и политической целесообразности, и отличие дурака, например, от безумца и сумасброда, было всем понятно и не требовало специальных объяснений.
Материалы дел тайной канцелярии XVIII в. приоткрывают семантику другой категории.
Здесь дураки уже практически не встречаются, уступив место сумасбродным, изумленным, исступленным и бесноватым. Слово сумасбродство было достаточно устойчивой административной категорией второй половины XVIII в. Это категория языка, служащая не столько для описания повседневной деятельности, сколько для описания поведения речевого (телесная экспрессия служит скорее дополнительным фактором), что и определяло иной, по сравнению с дураком статус субъекта. В случае административного определения факта сумасбродства было необходимо соблюдение некоторых необходимых условий - письменно зафиксированных свидетельских показаний и письменном же заключении тайной канцелярии. Сумасбродство и более поздняя форма сумасшествие обладают единым семантическим ядром. Закрепленная в законодательстве петровская практика «задавания вопросов о всяком домовом состоянии» задала перспективу освидетельствования «безумия и сумасшествия» в более поздние периоды, поставив речевые практики во главу угла.
«Нерассудные бредни, суемудрственные бредни» представляли собой потенциальную опасность для власти. Характеристика сумасбродной речи — это «бездельные слова без всяких разговоров», «говорение постороннего». Сумасбродство выступало не как «состояние» болезни или повреждения ума, а как «процесс» брожения, процесс «с ума сбраживания, схождения, выступления», видимым результатом которого являлись «нерассудные бредни». Именно это дает возможность признать сумасбродом (сумасшедшим) любого, чью речь не удается интерпретировать в рамках общепринятых и легитимных смыслов.
Свидетельские описания изумленного поведения являются описанием пьянства, крайняя степень бесчинств которого доводило до состояния «изумления». Причем категория «изумления» обозначала своего рода кульминацию перечисления бесчинств, которые явились результатом коснения и помрачения ума (состояния, которые, в свою очередь могли быть результатом чрезмерного потребления алкоголя). «Исступление ума» — это вообще бессознательное состояние, характерной чертой этого состояния было отсутствие памяти о сделанных поступках.
Беснующиеся также были категорией законодательства первой половины XVIII века.
Бесноватые - это одержимые бесом, высшая степень беспокойного поведения, часто представляющего опасность для окружающих. Бесноватый, бешеный не виноват в своем поведении и в своем несчастии. Беснование отсылает как к одержимости бесами, порче, колдовству и феномену православного понимания «болезни», так и служит для описания крайне опасного для окружающих поведения. Под беснованием понималось с одной стороны вообще буйное поведение, с другой стороны, происки злых духов. В первом случае человек попадал под юрисдикцию светских властей (врачей в том числе), во втором — в ведение властей духовных. Слабоумные, умалишенные и лишенные разума - характеристика не поведения, а субъекта. Смысловое значение буквально: люди, практически, в той или иной степени лишенные ума, слабые умом, разумом. Статус этих категорий по отношению к другим феноменам в культуре довольно низкий. В законодательстве и в административном дискурсе значение этих слов не поясняется. Слова малоумный, полоумный употреблялись в контексте описания эпилепсии. Термин получил свое развитие и в административном дискурсе и в науке с началом распространения психиатрических идей.
Категория безумия в качестве синонима или обобщения присутствует при описании практически всех вышеперечисленных состоянии «не-ума». Это категория, использовалась для обобщения. Слово безумие обозначало отвлеченную от поведения категорию. Она могла быть применима к описанию различных, хорошо между собой различимых феноменов:
бесных, порченых (кликуши), пьяных, больных черной болезнью или падучей, дураках (простаках, глупцах), юродивых, блаженных. Употребление в описании феномена слова безумия вместо, например, сумасбродства, изумления или дурачества могло свидетельствовать о том, что описывающий не является непосредственным свидетелем проявления ненормального поведения — употребление этой категории говорит о невозможности непосредственного наблюдения феномена. Сумасбродство, беснование, изумление, исступление и замешательство ума — это характеристики безумного поведения, требующие в своем описании специальных черт, многие из которых доступны только при личном свидетельстве.
С развитием процессуальных юридических процедур, бессознательное стихийно традиционное использование терминов, употребление бытовых и научных обозначений вносило большую путаницу в судебный процесс. Реформы законодательства, среди прочего, имели целью унификацию и систематизацию соответствующего юридического словаря.
Как мы уже отметили выше, формально проблема использования категорий в законодательстве уже к концу XVIII в. была решена - сумасброды, дураки, изумленные в уме и бесноватые были преданы забвению, употребление более универсального безумия стало общим правилом. В это же время закладываются основы гражданского законодательства, прагматика которого также смещается с полюса государственной бесполезности дураков к полюсу потенциальной опасности безумцев. Если народная культура по отношению к безумию больше опиралась на традиционное мировоззрение и здравый смысл, правительство исходило из идеи о том, что помешательство потенциально угрожает общественному порядку и потому все проявления ненормального поведения необходимо подлежат изоляции в стенах специальных заведений. Логика распознавания сумасшествия развивалась двумя основными путями. Прежде всего, должны были быть налицо исключительно внешние проявления ненормальности, таких как буйство, необъяснимое с точки зрения здравого смысла поведение (аналогично распознаванию сумасбродства), поведение юродивых и деревенских дурачков. В то же время была необходима демонстрация мышления, противоречащего общепринятым стандартам разумности, этики, морали. Казалось бы, подобная логика ничем не отличается от распознавания традиционных форм безумия. Однако XIX в. привнес в культуру существенный и новый элемент - понятие нормы. Появился некий абсолютный референт, идеальный образец с довольно расплывчатыми, но все же очертаниями, по отношению к которому можно было бы сравнивать. Понятие нормы автоматически подразумевало существование ненормальности. He-должное, неправильное, и даже непривычное имело большие шансы быть названным безумным.
На волне этой идеи - «охраны порядка от потенциального вреда со стороны безумия» были созданы заведения Приказа общественного призрения - смирительные, исправительные и работные дома, дома умалишенных. Власть выстраивала границы, вытесняя традиционное безумие из привычной к нему повседневности и лишая его возможности представлять альтернативные формы истины. Первым, универсальным, и сугубо прагматическим демаркационным критерием между разумом и безумием, характерным для всех нововременных европейских государств, был критерий опасности для общественного порядка. Психиатры конца XIX в., поддержали (часто неосознанно) политически выгодную для себя точку зрения об исходящей от безумных опасности, хотя для них необходимость изоляции вытекала скорее из того, что безумие есть болезнь, она часто скрыта, и для успешного ее выявления и лечения требуется изоляция больного (в том числе и в сомнительных случаях). Больного необходимо изъять из той среды, в которой его болезнь развивается и прогрессирует, спокойная и размеренная больничная дисциплина уже сама по себе является важным лечебным фактором. Таким образом поддерживались представления о том, что опасность безумия исходит от преступных деяний помешанных, опасность представляет потомство помешанных, которое наследует патологические черты своих родителей, создавая условия для возможного вырождения общества, опасность исходит и от самой болезни, которая, как снежный ком, увлекает за собой в бездну казалось бы здоровых людей.
Переструктурируя поле традиционного безумия, новая наука внесла в понятие души новый смысл (здесь конечно, перед нами одно из проявлений общего процесса секуляризации русской культуры). Психиатры делили способности человеческой души на ум, чувствование и волю. Ум — это способность к логическим рассуждениям;
чувствование в высшей своей точке является нравственностью, совестью;
воля «в психически здоровом человеке определяется умом и чувствованием, не обнаруживаясь она представляет только побуждение, обнаруживаясь - решения и действия». В душе, которую имели в виду психиатры, уже нет ни сакрального, ни мистического (за полным отсутствием доказательств существования последних). Такие категории как изумленные (изумленные в уме), сумасброды, дураки и беснующиеся, имевшие широкое хождение в административной документации XVII-XVIII вв., в XIX веке переходят в повседневный, бытовой язык, уступая место профессиональным психиатрическим терминам (а некоторые понятия -к примеру, исступленные в уме, - вообще выходят из употребления, утратив своё «обозначаемое»;
на уровне феноменов им больше ничего не соответствует).
Закрепление в законодательстве двух категорий безумия и сумасшествия поставил перед профессиональным дискурсом психиатров довольно сложную задачу. Сюда должен был быть вписан весь спектр психиатрических категорий. Описывая устройство больниц, приютов, методы лечения, характеристики судебной экспертизы врачи зачастую использовали весь существующий к тому времени набор терминов, как традиционный для России, так и профессиональных.
Различия понятий нивелировались, профессиональный язык оттачивался, традиционные слова постепенно приобретали характер синонимов. Формальное законодательное разделение на безумных и сумасшедших не только установило рамки административного восприятия недееспособности, но и в некотором смысле детерминировало развитие самих классификаций (во всяком случае, в контексте практическом). При этом процесс закрепления в культуре новых слов психиатрического словаря было явлением заметным и привлекающим к себе внимание. Старые феномены унифицировались, и все больше казались грудой бессистемных синонимов, иногда по необходимости встраиваясь в новый дискурс, или, что происходило чаще, просто вытеснялись новейшими категориями психиатрического дискурса. С распространением нововременного знания и научных практик испытания (исследования) граница, демаркирующая разум и безумие как понятное и непонятное, полезное — бесполезное, была переопределена как граница здоровья болезни (при этом использующая традиционные риторические приемы).
В Заключении проводится обобщение результатов теоретического и эмпирического изучения выделенных автором проблем и формулируются основные выводы исследования.
Безумие появлялось в поле зрения административных инстанций в основном тогда, когда затрагивались непосредственные интересы власти. Идейный источник будущих домов умалишенных находится в практиках обращения с преступниками в административных институтах царской России. Проявления безумия, так или иначе были связаны с общей рецепцией преступления (опасном для здоровья и собственности поведения) - преступлении прежде всего против царствующей особы. В ходе исследования стало очевидно, что практики полицейских, властных структур сыграли в процессе формирования восприятия безумия в России не меньшую, а возможно и большую, роль, чем развитие научной психиатрии. Современное восприятие безумия в России во многом было порождено не столько гуманным дискурсом психиатрии, как это описывает нормальная история науки, а прагматическими, зачастую не артикулированными интересами власти.
Основные положения диссертации отражены в следующих публикациях автора:
1. Янгулова Л. В. Сверхчеловек Ницше и феномен христианского юродства // Проблемы социального и гуманитарного знания. Вып. 2, СПб, 2000. С. 478-498 (1 пл.).
2. Янгулова Л. В. Юродивые и умалишенные: генеалогия инкарцерации в России // Мишель Фуко и Россия. Сборник статей. СПб, 2001. С. 192-213 (1 п.л.).
3. Янгулова Л. В. Революция и «распространение умственной заразы». По материалам дела государственного преступника Аркадия Тыркова // Культуральные исследования, ЕУСПб, 2004, в печати (1 пл.).
4. Янгулова Л. В. Процесс интитуционализации психиатрической экспертизы в России:
практики освидетельствования и испытания II Новое и старое в теоретической социологии / Под ред. ЮЛ. Давыдова. Вып. 4. М: ИС РАН, в печати (1,5 пл.)