Проза а. ф. писемского в контексте развития русской литературы
На правах рукописи
Синякова Людмила Николаевна Проза А. Ф. Писемского в контексте развития русской литературы 1840–1870-х гг.:
проблемы художественной антропологии Специальность 10.01.01 – Русская литература
Автореферат диссертации на соискание ученой степени доктора филологических наук
Томск – 2009 2
Работа выполнена на кафедре литературы XIX-XX вв.
ГОУ ВПО «Новосибирский государственный университет»
Официальные оппоненты: доктор филологических наук, профессор Эмма Михайловна Жилякова доктор филологических наук, профессор Юрий Васильевич Шатин доктор филологических наук, доцент Кирилл Владиславович Анисимов
Ведущая организация: ГОУ ВПО «Алтайский государственный университет»
Защита состоится «25» ноября 2009 г. в _ часов на заседании диссертационного совета Д 212.267.05 при ГОУ ВПО «Томский государственный университет» (634050, г. Томск, пр. Ленина, 36).
С диссертацией можно ознакомиться в Научной библиотеке ГОУ ВПО «Том ский государственный университет».
Автореферат разослан «_» _ 2009 г.
Ученый секретарь диссертационного совета канд. филол. наук, профессор Л. А. Захарова
Общая характеристика работы
Целью настоящей работы является исследование проблем художествен ной антропологии прозы А. Ф. Писемского в контексте развития русской ли тературы 1840–1870-х гг.
Художественная антропология в литературоведении определяется как изу чение художественного мира писателя, ориентированное на теоретическое познание и филологическую интерпретацию образа человека в художествен ном творчестве, а также познание форм присутствия автора-творца в художе ственном тексте. Мы исходим преимущественно из области значений терми на, касающейся системно-структурных форм присутствия человека в худо жественной реальности.
Образ человека в реалистических литературных системах в результате теоретической рефлексии гипостазируется как двуединство его психоидеоло гической сущности (характера) и духовного существа (личности). В первом случае человек актуализирован как функция так называемого «жизненного мира» и явлен в качестве биосоциальной целостности, реферируя с бытовым, социальным и историческим контекстом;
во втором он представлен как пси хически-ментальная структура, потенцированная философским (онтологиче ским, метафизическим, экзистенциальным) смыслом и контекстом. Традици онное внимание к человеку в русской словесности получало в разные перио ды различное эстетико-философское воплощение. Период 1840–1870-х гг.
хронологически и сущностно выделен внутри системы русского классиче ского реализма как период формирования и становления его зрелых художе ственно-эстетических форм. Историческое самосознание личности, социо культурный микро- и макромир, воздействующий на человека социального, и одновременно автономия человека «родового»;
этическая телеология, в выс ших ее проявлениях становящаяся теодицеей, – таковы важнейшие состав ляющие концепта человека в русском классическом реализме.
Постановка вопроса о художественной антропологии прозы А. Ф. Писем ского в контексте литературного развития 1840–1870-х гг. предполагает со поставление выработавшейся в его творческом сознании концепции человека с аналогичными концепциями ведущих русских писателей этого периода и подразумевает обращение к наиболее репрезентативным в аспекте «челове коведения» художественным системам Ф. М. Достоевского, И. С. Тургенева и И. А. Гончарова, творческая деятельность которых в основном укладывает ся в хронологические рамки трех десятилетий. Крупнейшие русские писате ли, равно как и Писемский, исходили из признания ценности отдельной лич ности и художнически исследовали ее в отношениях с миром и Богом.
Применительно к художественным системам Ф. М. Достоевского, И. С. Тургенева и И. А. Гончарова фундаментальная формула классически реалистической антропологии – личность есть первичная творческая реаль ность и высшая универсальная ценность – неоспорима. Однако возможность специального изучения художественной антропологии Писемского до на стоящего времени не обсуждалась. Вместе с тем его творчество, аккумулиро вавшее в себе практически все структурно-системные качества русского реа лизма 1840–1870-х гг. в их «усредненном» проявлении, отличается прису щим всем крупным художникам индивидуально-поэтическим своеобразием и постановка проблемы человека в данном случае представляется нам оправ данной. Ответив на вопрос о том, что такое человек в художественном миро воззрении писателя, каковы его эстетические параметры и функции, как оп ределяется его семиозис, – мы сможем понять своеобразие художественности Писемского, до настоящего времени не объясненной как системное единство, что, на наш взгляд, вызвано смещением на субдоминантные позиции в ис следовательских подходах к его творчеству координаты человека или по меньшей мере литературного героя/характера. В свою очередь, изучение ка тегории человека в творческом сознании писателя поможет более точно опи сать общие проблемы «человековедения» в русской литературе 1840–1870-х гг.
Предметом исследования является русская литература 1840–1870-х гг.;
объектом – художественная антропология;
материалом – художественная проза А. Ф. Писемского, Ф. М. Достоевского, И. С. Тургенева и И. А. Гончарова 1840–1870-х гг.;
кроме того, мы привлекали к анализу эпи столярные, литературно-критические и художественно-публицистические тексты писателей.
Актуальность обращения к проблеме художественной антропологии русского классического реализма определяется фундаментальностью катего рии человека в русской литературе в целом и необходимостью выявления ис торико-литературной логики эволюции ее ценностно-эстетического и кон цептуального содержания в частности.
Для достижения поставленной цели необходимо решить ряд задач:
1. установить функциональное и системно-типологическое своеобразие творчества Писемского, а также обозначить связь его художественной антропологии с философской антропологией эпохи 1840–1870-х гг.;
2. выявить специфику эстетических воззрений Писемского на материале его литературно-критической статьи о втором томе поэмы Н. В. Гоголя «Мертвые души» и эпистолярного наследия;
3. исследовать типологическое сходство концепции человека в прозе Пи семского 1850-х гг. с концепциями человека Ф. М. Достоевского, И. С. Тургенева и И. А. Гончарова 1840–1850-х гг.;
4. обозначить художественно-антропологические аналогии в романистике Писемского 1860-х гг. и романах И. С. Тургенева «Отцы и дети», «Дым», «Новь»;
И. А. Гончарова «Обрыв»;
Ф. М. Достоевского «Бесы»;
5. проанализировать характер социокультурного и этико-философского са моопределения личности в эпоху 1870-х гг. в романах А. Ф. Писемского «В водовороте» и «Мещане» в контексте художественной антропологии И. С. Тургенева («Новь») и Ф. М. Достоевского («Подросток», «Дневник писателя»);
6. рассмотреть художественную модель человека в романах А. Ф. Писем ского «Масоны» и Ф. М. Достоевского «Братья Карамазовы» в качестве завершения художественно-антропологических исканий писателей.
Характер решаемых задач определяет научную новизну работы, которая вводит в научный оборот как системно-целостное единство малоизученное до настоящего времени творчество Писемского, имплицитно заключающее в себе основные тенденции развития русского реализма середины века, и по зволяет выявить динамику художественно-антропологического содержания русской литературы эпохи 1840–1870-х гг.
Впервые в отечественном литературоведении ставится проблема человека в творчестве Писемского и осуществляется попытка ее разрешения на мате риале средних и крупных повествовательных жанров периода конца 1840– 1870-х гг., хронологически объемлющего весь его творческий путь. Просле жено движение образа человека в художественной системе Писемского: от формулы «человек – быт – социальная микросреда» в 1850-е гг.;
«человек – общество – эпоха» в 1860-е – к формуле «человек – история – бытие» в 1870-е. В результате творчество Писемского прочитывается как единство – в движении от человека социального, явленного в контексте бытовой культуры русской провинции, – к человеку бытийному, индивидуализированному в его сущностных качествах.
Рассмотрение художественной антропологии Писемского в контексте ли тературного развития 1840–1870-х гг. позволяет обозначить структурно концептуальную (в целом персоналистскую) общность постановки и решения проблемы человека крупнейшими русскими писателями этого периода и об наружить закономерности эволюции концепта человека в классически реалистической художественной парадигме.
Методология исследования. Общегуманитарным методом исследования в работе является метод философской герменевтики и отпочковавшийся от него метод литературной герменевтики;
системно-целостный анализ, консти туирующий единство художественного явления в его структурной упорядо ченности и эстетической самоорганизации;
сравнительно-типологический, историко-функциональный, культурно-исторический и культурологический подходы к изучению литературного явления.
Теоретической основой диссертации послужили труды по философской антропологии (М. Шелер, К. Вальверде, Э. Мунье, П. Рикёр, Н. О. Лосский, В. В. Зеньковский, С. Л. Франк, Г. Г. Шпет), художественной антропологии (Т. А. Касаткина, А. Б. Криницын, Н. Н. Старыгина, А. М. Буланов и др.);
по истории русской литературы и динамике литературного процесса второй тре ти XIX в. (В. М. Маркович, Ю. В. Манн, С. Г. Бочаров, Б. Ф. Егоров, И. П. Смирнов, В. А. Недзвецкий, Ю. М. Проскурина, И. А. Дергачёв);
теоре тико-литературные исследования Л. Я. Гинзбург, Ю. М. Лотмана, В. Е. Хали зева, Ю. В. Шатина, А. П. Чудакова, Ю. Б. Борева. Мы привлекали в процес се работы выводы исследователей, занимающихся проблемами творчества А. Ф. Писемского (Л. М. Лотман, И. П. Видуэцкая и др.), И. С. Тургенева (А. И. Батюто, В. М. Головко, Н. Ф. Буданова), И. А. Гончарова (В. А. Не дзвецкий, Е. А. Краснощекова, В. И. Мельник, М. В. Отрадин). В диссерта ции отражены результаты исследований философского мировоззрения Ф. М. Достоевского (Н. О. Лосский, Н. А. Бердяев, Вяч. Иванов, В. В. Зень ковский, Р. Лаут и др.) и его поэтики (В. Е. Ветловская, Г. К. Щенников, Э. М. Жилякова, Е. Г. Новикова, Т. А. Касаткина, М. Джоунс).
Теоретическая и историко-литературная значимость работы заключа ется в исследовании модели литературного творчества, в центре которого на ходится многомерная личность, но периферия являет собой феноменологию быта русского человека эпохи 1840–1870-х гг. Функциональное своеобразие этой модели видится в том, что классически-реалистическая концепция чело века реализуется в беллетризованной художественной реальности. Писем ский помещает в культурно-бытовые и историко-бытовые контексты челове ка, психологическая и мировоззренческая индивидуальность которого «пере настраивает» смысл художественного целого.
Предложенная модель расширения контекстов человека (быт – история – бытие) в русской литературе 1840–1870-х гг. может служить для описания тенденций эволюции концепции и образа человека в повествовательных жан рах русского классического реализма.
Практическая ценность диссертации состоит в том, что полученные ре зультаты могут быть использованы в вузовских курсах лекций по истории русской литературы XIX в и теории литературы (проблемы художественной антропологии, рецепции, культурно-исторического изучения литературных систем, национально-исторического развития литературы), а также при раз работке специальных курсов, посвященных проблемам художественной сис темности русского классического реализма 1840–1870-х гг.;
историко функциональному изучению литературы (проблемы взаимодействия и взаи мовлияния классики и беллетристики);
проблемам поэтики крупнейших рус ских писателей 1840–1870-х гг. (Ф. М. Достоевский, И. С. Тургенев, И. А. Гончаров, А. Ф. Писемский).
Положения, которые выносятся на защиту:
1. Концепция человека на протяжении всего творчества Писемского транс формируется: от представлений о человеке как комплексе социально бытовых и психофизиологических свойств в 1850-е гг. – через социально историческое самоопределение личности в эпоху 1860-х гг.– к онтологи ческой субстанциональности в 1870-е гг.
2. Писемский, Тургенев, Гончаров и Достоевский в 1840–1850-е гг. исследо вали философско-этический инвариант романтического и постромантиче ского сознания;
Писемский – его культурно-бытовой вариант.
3. Культурно-исторический онтогенез художественной антропологии Пи семского 1860-х гг. отличает его концепты «человека сороковых годов» и нигилиста от идеологического – Тургенева, психологического – Гончарова и историософского – Достоевского.
4. Писемский разрабатывает связанную с идеологемой «здравого смысла» концепцию положительного деятеля эпохи 1860-х гг., аналогичную кон цепциям Тургенева и Гончарова, что объясняется общностью историко социального мировоззрения писателей.
5. В 1870-е гг. Писемский, Тургенев и Достоевский конституируют экзи стенциально-философский образ человека, обладающий выраженной би нарной духовно-телесной структурой, тяготеющий в картине мира Писем ского и Достоевского к религиозно-христианской гармонии. Нарастание деструктивных составляющих в существе человека у Писемского препят ствует ее достижению.
6. Концепт «обыкновенного человека» в креативной модели Писемского ге нерализирует его художественно-антропологические воззрения.
7. Формула художественности Писемского – классически-реалистическая концепция личности в беллетризованном контексте.
8. Усложнение и развитие художественной антропологии А. Ф. Писемского совпадает с логикой литературного процесса в России 1840–1870-х гг. и подтверждает основную закономерность эволюции русского классическо го реализма: формирование художественного мировоззрения, в центре ко торого находится уникальная человеческая личность.
Апробация работы. Основные результаты диссертационного исследова ния докладывались на научных конференциях: «Традиции в литературной жизни. Сюжеты. Мотивы. Жанры» (Институт филологии СО РАН, Новоси бирск, 1996);
научной конференции, посвященной 35-летию гуманитарного ф-та НГУ (Новосибирск, 1997);
Международной научной конференции «Кни га и литература в культурном контексте» (НГУ, Новосибирск, 2001);
X Меж дународной научной конференции «Проблемы литературных жанров» (ТГУ, Томск, 2001);
Международной научной конференции «Сюжет и мотив в ис торическом измерении литературы» (Институт филологии СО РАН, Новоси бирск, 2001);
Международной научной конференции «Древнерусское насле дие Сибири: научное изучение памятников традиционной книжности на вос токе России» (НГУ, Новосибирск, 2005);
VI международной междисципли нарной конференции «Культура и текст» (БГПУ, г. Барнаул, 2008).
Материал диссертации привлекается автором при чтении курса по исто рии русской литературы XIX в. и спецкурса «Писемский в литературном процессе 1840–1870-х гг.» в Новосибирском государственном университете.
Структура диссертации. Работа состоит из введения, 5 глав основного текста и заключения. Завершает работу список источников и литературы ( наименований).
Основное содержание работы
Во введении обосновывается актуальность темы, формулируются цель, задачи, методология исследования, научная новизна, теоретическая и прак тическая ценность работы, выносимые на защиту положения;
описывается структура диссертации.
Первая глава «Проблема человека в художественном мировоззрении А. Ф. Писемского: теоретический и историографический аспекты» посвя щена теоретическим аспектам художественной антропологии Писемского и истории литературно-критического и научного восприятия его творчества.
В первом параграфе «Теоретические аспекты художественной антро пологии А. Ф. Писемского: функциональный, сравнительно типологический, характерологический и философско антропологический» приводятся основные определения беллетристики как подсистемы литературы (В. М. Маркович, И. Гурвич, Н. Л. Вершинина, А. В. Чернов, С. М. Телегин, С. Дмитриенко и др.) и отмечается, что человек в художественном мире Писемского преодолевает социально-ролевую задан ность беллетристических персонажей. Последние определяются конкретно историческими и условно-психологическими параметрами, слабо индивидуа лизированы, отмечены «ролевой» поведенческой установкой. Модель твор чества, в которой осуществляется воссоздание эволюционирующей личности в статичной или экстенсивно-континуальной среде и не только сложные взаимопереходы этих планов в едином эстетическом пространстве, но и их параллельное и относительно автономное развертывание в повествовании, определяется нами как классически-реалистическая с беллетристической тен денцией.
Философская антропология середины века в русском культурном созна нии была представлена несколькими направлениями: угасающим гегельянст вом, философскими системами Шопенгауэра, Кьеркегора и Фейербаха и по зитивизмом. Учение Шопенгауэра, оказавшее определенное влияние на «фи лософский пессимизм» Тургенева, типологически родственно миросозерца нию Писемского, хотя свидетельствами его непосредственного обращения к сочинениям немецкого мыслителя мы не располагаем. Шопенгауэровская «онтология страдания» в мировоззрении Писемского корректируется этоло гией сострадания. Писемский, всякое проявление жизни считавший законо мерным – даже в смешных или уродливых формах, – исповедовал «панвита лизм» (Н. О. Лосский). Критерий самоопределения личности в художествен ной аксиологии Писемского задает параметры биосоциального мира, а не на оборот. В этом художественно-антропологическая модель Писемского пер соналистична и совпадает с христианско-антропологической матрицей рус ской классической литературы.
Во втором параграфе «А. Ф. Писемский в литературно-критической и филологической рефлексии 1850–1890-х гг.» анализируются основные тен денции литературно-критической рецепции творчества писателя в этот период.
Объективная повествовательность Писемского вызвала противоположные кри тические интерпретации его эстетических интенций (Дружинин и Чернышев ский). Писарев объединил художественность Писемского, Тургенева и Гонча рова в социально-критическую парадигму русской литературы середины века исходя из двух параметров – негации романтического поведения и этико социального критицизма («чисто отрицательное отношение к… действи тельности»). Ап. Григорьев определил художественную манеру Писемского как «реализм содержания» (художественного мировоззрения) в отличие от «реализма формы» (художественной изобразительности) Тургенева. Депоэти зация жизни человека и примат «физиологических черт» становятся приметой новейшей реалистической эстетики, убежден критик. Сходные мнения выра жали Н. Н. Страхов («Л. Н. Толстой») и М. Е. Салтыков-Щедрин, упрекавший Писемского-драматурга в «механистическом списывании с натуры». Литера турная критика 1850–1860-х гг. выделила несколько проблемных блоков в тео ретическом осмыслении Писемского: «объективный реализм» (в аспекте ав торской позиции это «вненаходимость» воссоздаваемой художественной ре альности, в аспекте стиля – нейтральная повествовательность);
«натуралисти ческий» человек;
точность бытописания;
отсутствие нравственного идеала;
не определенность – или даже узость – мировоззрения (К. Аксаков, Щедрин, Шелгунов).
Филологическая мысль двух последних десятилетий XIX в. в основном сле довала выработанной прижизненной критикой схеме «консервативный идео лог – художник-натуралист» (культурно-историческая трактовка схемы – С. А. Венгеров, А. М. Скабичевский, В. Зелинский, О. Миллер;
социально историческая – В. Чешихин-Ветринский;
психологическая – А. И. Кирпични ков, И. И. Иванов).
Источниковедческий и библиографический комментарий наследия писателя во вступительной статье М. К. Клемана к изданию его писем (1936);
статьи М. П. Еремина (1958, 1959), монографическая главка И. А. Мартынова в ака демической 10-томной «Истории русской литературы» (1956) стали первой попыткой объяснения феномена художественности Писемского не идеологи ческим, а филологическим метаязыком (§ 3 «Основные этапы в изучении творчества Писемского в отечественном литературоведении 1930–2000-х гг.»). Главенствовавшая в литературной науке целое столетие ме тодологическая диада «мировоззрение – метод» была вытеснена методологи ческий триадой «жанр – конфликт – персонаж» в 1960-е гг., когда появилась статья Л. М. Лотман, в которой отмечалась специфика концепции человека Писемского, были защищены посвященные проблемам поэтики его романов диссертации (И. В. Карташовой и Н. Н. Грузинской);
докторская диссертация, предварявшаяся монографией «Писемский в истории русского романа» (П. Г. Пустовойт). И. П. Видуэцкая в коллективном труде «Развитие реализма в русской литературе» (М., 1973) комментирует принципы характерологии Писемского. Продолжают защищаться посвященные проблемам творчества писателя кандидатские диссертации (Х.-Ю. Ленерт, В. А. Акимова, А. В. Ти мофеев, Л. В. Манькова, С. П. Шакелина, А. В. Седов, С. М. Балуев, О. В. Ти машова, В. Ю. Антышева, Е. В. Павлова). Выходит книга в жанре «научной биографии» известного исследователя и комментатора творчества Писемского А. П. Могилянского «Писемский. Жизнь и творчество» (Л., 1991). Исследова тели демонстрируют разные подходы – от психологического (А. В. Тимофеев) до историко-функционального (Ю. И. Минералов). Тем не менее приходится констатировать, что антропологический аспект художественности Писемского до настоящего времени практически не затронут – это объясняется не в по следнюю очередь инерцией типологического метода, ориентированного на вы явление характерологических, но не персонологических структур.
Во второй главе «Эстетические воззрения А. Ф. Писемского. Общая ха рактеристика» эстетические взгляды Писемского анализируются на материа ле его литературно-критической статьи о поэме Н. В. Гоголя «Мертвые души» (1855) и эпистолярия. Писемский выделяет три эстетические константы гого левского творчества: юмор, жизнеподобие и «типизм» образов (§ 1 «Эстети ческий манифест А. Ф. Писемского: статья о втором томе поэмы Н. В. Гоголя “Мертвые души”»). Юмор в представлении автора статьи – свя занная с этическим императивом особенность поэтического мироотношения:
он «углубляет предмет… без проницающей силы его мелочь и пустота жизни не испугала бы так человека» [Писемский А. Ф. Собр. соч. : в 9 т. М., 1959.
Т. 9. С. 545]. Писемский декларирует эстетическую оппозицию «лиризма» и «правды» (субъектно-эмотивной и объектно-номинативной денотации в по этическом тексте). Термин «правда» – ключевой в эстетике Писемского – оз начает и верифицируемость художественной реальности, и этологию художе ственного мира, и язык искусства.
Эстетическая стратегия Писемского эксплицирована в его письмах к лите раторам эпохи середины века – И. С. Тургеневу, А. Н. Островскому, А. Н. Майкову и др. (§ 2 «Эстетические воззрения А. Ф. Писемского в эпи столярном наследии писателя»). «Правда» как сигнификат художественно сти выражает синтез трагической и комической субстанций жизни. Образ ми ра, сложившийся в мировоззрении художника, подразумевает сцепление люд ских страстей и событий и представление о драматичности общих начал жиз ни. Итоговые размышления Писемского о природе реалистического творчества сосредоточены в его «теоретическом» письме к Ф. И. Буслаеву от 4 ноября 1877 г. Писатель рассуждает о жанровой открытости романа («роман свобод ней на ходу своем и может многое захватить и многое раскрыть» [Писем ский А. Ф. Письма. М.;
Л., 1936. С. 364]). Процесс творчества определяется взаимодействием творческого темперамента художника и фактов действитель ной жизни;
в результате действительность должна претвориться в новом эсте тическом бытовании: роман «должен представлять концентрированную дей ствительность». Принцип «концентрированной действительности» в твор ческом мышлении Писемского осуществляется как установка на достовер ность, достигаемую в результате художественного синтеза «внешних» и «внутренних» факторов человеческой экзистенции – воссозданием образа че ловека в присущих/предзаданных ему культурно-бытовом и историко социальном контекстах и мотивированную логикой характера.
В третьей главе «Художественная антропология ранней прозы А. Ф. Пи семского, Ф. М. Достоевского, И. С. Тургенева и И. А. Гончарова» прово дится системно-типологическое исследование художественных концепций и способов изображения человека в творчестве писателей в период формирова ния классически-реалистической системы.
На протяжении 1850-х гг. русская литература постепенно видоизменяла формально-содержательные каноны художественности натуральной школы.
Наиболее очевидное направление изменений касается автономизации места и роли человека в социальном мире и универсализации его психически ментального существа. Этическая философия Писемского преодолевает нор мативную этику натуральной школы, апеллировавшую к категории социаль ной вины (§ 1 «Психологизм раннего творчества Писемского. Мечтатели Писемского и Достоевского»). Павел Бешметев («Тюфяк», 1850) деградиру ет не столько вследствие влияния социальной микросреды, сколько вследст вие психологического комплекса «жертвы». Исходное положение антрополо гии Писемского о бинарности этической природы человека совпадает с мыс лью молодого Достоевского о том, что источник зла таится в глубинах чело веческого сознания. Сравнение психоидеологической структуры личностей Бешметева и Ордынова («Хозяйка», 1847) позволяет отметить общность «уе диненного» сознания обоих и деформирующей личностный мир коллизии «мечта – реальность». Однако Писемский исследует «общий случай», зако номерность, а Достоевский – уникальность человеческого сознания: с пози ций «реализма в высшем смысле», исключительное формирует логику обы денно-реального и неисключительного. В отличие от «канонических» роман тиков, мечтатель Достоевского стремится к воссоединению с «живой жиз нью» («Хозяйка», «Белые ночи»). В ранней прозе Писемского экзистенциал «живой жизни» вынесен за пределы ментального и культурного пространства «среды», в котором вынужден существовать центральный персонаж, – отчего он, как правило, гибнет. Достоевский расширяет границы личностного мира человека до размеров макрокосма, а Писемский сужает их, не находя пер спектив движения личности ни в ее «микрокосме», ни тем более в ее соци ально-бытовом окружении.
Мечтатели Достоевского и Писемского в историко-генетическом плане различны: Ордынов – «настоящий человек русского большинства», петер бургский интеллигент, связанный с «культурным периодом» русской исто рии;
Бешметев – продукт «почвы». Писемский исследует социокультурный вариант мечтательства, в то время как Достоевский – историософский, но в обоих случаях социальная маркированность локуса «углов» отсылает к эсте тике натуральной школы. Однако и Достоевский, и Писемский преодолевают «социоцентризм» натуральной школы, выдвигая в качестве ведущего мотива судьбы персонажа свободное самоопределение личности.
Этот мотив организует сюжет «жоржсандовских» произведений Писем ского «Богатый жених» (1851), «Виновата ли она?» (1855) и «Боярщина» (1858) (§ 2 «Жоржсандовская проблематика в художественной антропо логии Писемского 1850-х гг.»).
Антагонистами героинь Писемского являются персонажи рудинского пла на – Шамилов («Богатый жених») и Эльчанинов («Боярщина»). В отличие от тургеневского Рудина они декларируют не идею, а доксу, «культурную идио му», – идею, потерявшую «идеологичность», содержательность и ставшую общим местом. Драматизм ситуации выбора между двумя формами культур ного сознания – социально-консервативным (среды) и квазифрондерским («героев»), по сути прагматическим, – лишает героинь Писемского самой возможности выбора, и они обречены на существование в пределах той со циокультурной «нормы» («обыденности»), от которой стремятся отдалиться.
В «Боярщине» Писемский воссоздает этически положительный тип «здраво мыслящего человека» – Савелия Молотова и задает ситуацию идеологиче ского спора псевдоромантика и «обыкновенного человека». Последний явля ется в творчестве Писемского сверхтипом и обладает следующими устойчи выми чертами: во-первых, в его психофизическом существе ощутимо при сутствие «родового» человека;
во-вторых, его отличают национально русские качества характера (природная доброта, преобладание стихийно эмоциональных решений, фаталистический индетерминизм в представлениях о судьбе и т. п.);
в-третьих, культурная «срединность» (его родная среда – «средний» культурный слой национальной жизни).
Коллизия двух типов сознания – экзальтированно-романтического и гар монически-прозаического – одна из основных в эстетической философии на туральной школы. Гончаров в «Обыкновенной истории» сделал эту колли зию структурной основой диалогического конфликта. Тургенев исследовал типы романтического и «реального» мироотношения в отдельности или в конфликтном столкновении в повестях и рассказах: «Андрей Колосов» (рас сказчик и Колосов), «Затишье» (Веретьев и Астахов), «Яков Пасынков» (Асанов и Пасынков), «Бретёр» (Лучков и Кистер) и др., – в целом выявив их относительное равновесие в духовном пространстве русской жизни конца 1820–1850-х гг. В ранней прозе Писемского конфликт двух форм сознания оказывается ложным: и «спаситель» и «погубитель» героини являются носи телями жизненных ценностей «среды». Первый внешне европеизирован и дистанцируется от нее, второй культурно и социально-генетически связан с ней, являясь в полной мере продуктом «почвы» (Степан Сальников, Марасе ев, Задор-Мановский).
Феноменология романтического, постромантического и псевдоромантиче ского типов сознания как художественно-антропологическая проблема рас сматривается в § 3 «Модификации романтических типов: демонический ге рой и рефлектёр. Романтики Писемского, Тургенева и Гончарова».
В романтическом тексте задана отнологическая (познание или жизнь) и этическая (добро и зло) структура демонического сверхтипа. Градация ос лабления «демонического» содержания в ранней прозе Писемского просле живается от психологически мотивированного характера Бахтиарова («Тю фяк») до механистического Курдюмова («Виновата ли она?»). Байроническая маска трансформируется в жизненную стратегию приживальщика: «Чем, по думаешь, не разрешалось русское разочарование!» («Mr Батманов», 1852;
первоначальное название – «Москвич в Гарольдовом плаще»). Тургенев ана лизировал «неизменную личину» человека «низовой» дворянской культуры в рассказе «Бретёр» (1847). Имморализм обыденного сознания, претендующего на «литературоцентричность», сближает тургеневского Лучкова с «демони ческими» персонажами Писемского. Оба писателя исследуют тип человека, в котором вторично-литературное содержание вытесняет индивидуальное, и видят в массовом сознании, деформированном романтическими клише, вари ант «провинциального текста».
Тип рефлектера генетически связан с традицией европейского аналитиче ского романа. Полярность его микрокосма не этическая, а гносеологическая (эмоциональное и рациональное как два канала самопознания). Персонажи рефлектеры Писемского подменяют рациональные интенции прагматическими (Шамилов и Эльчанинов). В их существе отсутствует понятие интеллектуаль ного или душевного переживания, интенсивность которого в подлинных геро ях такого плана велика, равно как и неспособность свести воедино «ум» и «сердце». Писемский не использует сложной тургеневской схемы «гамлетиче ского» характера, когда на нравственно-философскую рефлексию накладыва ется психологическая («Гамлет Щигровского уезда», «Рудин»). Он изучает русский «гамлетизм» как тип социального поведения, если угодно, социально го темперамента (романтик-конформист).
«Романтизм» и прагматизм как две возрастные фазы в психосоциальном развитии человека исследовал И. А. Гончаров («Обыкновенная история»).
Истоки романтического миросозерцания персонажей Гончарова и Писемско го сходны: это культурное влияние романтизма – в стадии затухания – на провинциальную русскую почву 1840-х гг. Но «бытовой» романтизм гонча ровского героя переживается им как личный опыт;
«бытовой» романтизм персонажей Писемского подражателен. Писемский упрощает содержание романтических типов и сводит их к поведенческому и речевому стереотипу, по сути, исчерпав их характерологические перспективы.
Сравнение с персонажами Тургенева (Лучков, Рудин, щигровский Гамлет) и Адуевым-младшим Гончарова позволяет констатировать «бытовизм» ха рактеров Писемского. В отличие от Гончарова, допускавшего «романтизм» как стадию человеческого взросления, и Тургенева, видевшего в романтиче ском мироощущении проявление ментально-психологических начал, прису щих общечеловеческим типам Гамлета и Дон-Кихота, Писемский девальви рует душевный мир своих персонажей (квазиромантизм).
В немалой степени снижение романтического героя задается бытовым де корумом (§ 4 «Предметный мир в прозе Писемского 1850-х гг.»).
Писемский в отличие от эстетически родственного ему Гончарова скорее «опредмечивает» человека, чем психологизирует предметы. Наибольшее совпадение предметной изобразительности Писемского и Гончарова наблю дается в ранней прозе писателей. В произведениях Писемского 1850-х гг. и «Обыкновенной истории» Гончарова предметность «личной сферы» персо нажей маркирует их социокультурный статус. Достоевский пошел иным пу тем, отвлекаясь от поэтики реализма 1840-х гг. («Двойник», «Слабое серд це»), разрывая метонимическую связь «человек – вещь», встраивая вещи в идеологическое пространство произведения («Записки из подполья», «Пре ступление и наказание»). «Система вещей» в художественном мире Писем ского автономна и вместе с тем является феноменологической редукцией че ловеческого существа – особенностей его характера, внешности и обстоя тельств жизни. Вещный контекст персонажей второго плана, в том числе псевдоромантиков, удваивает семантику «материальности» в их душевном составе. Писемский минимизирует предметное окружение персонажей, обла дающих способностью к внутреннему развитию (Бешметев, Лиза Масурова, брат и сестра Ваньковские и др.). Остальные действующие лица его ранних произведений «равны» быту, а потому часто «овеществляются» и становятся продолжением предметного (неживого) мира.
В конце 1850-х гг. логика литературного развития выдвигает на первый план фигуру человека, выражающего историко-социальное и философское со держание эпохи, «биографию-концепцию» (Л. М. Лотман). Имморализм (идео логема «комфорта») в сочетании с либеральным утопизмом сознания опреде ляет парадоксальность характера главного героя романа «Тысяча душ» (1858) Калиновича (§ 5 «Усложнение концепции характера в романе “Тысяча душ”. “Гордый человек” Писемского и Достоевского»). Редуцированный «демонизм» Калиновича прослеживается в полярности его этического миро воззрения (допущение зла ради общего «блага»). Он – «мошенник» (самона звание) в системе координат личной судьбы и реформатор в историко социальной перспективе. Автор доказывает невозможность сосуществования в едином психическом и экзистенциальном пространстве двух начал: «этики» и «прагматики».
Тип «гордого человека», модификация демонического сверхтипа, в 1860–1870-е гг. был актуализирован в персонологии Достоевского (Раскольни ков, Рогожин, Ставрогин). Достоевский деэстетизирует романтический демо низм и возвращает ему исконное значение «преступника против Бога». В под готовительных материалах к роману «Преступление и наказание» звучит та же тема «комфорта», что и у Писемского: «Нет счастья в комфорте, покупается счастье страданием» [Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч. : в 30 т. Л., 1973.
Т. 7. С. 154]. Однако мотив «комфорта» второстепенен у Достоевского. На пер вый план в его романах 1860–1870-х гг. выдвигается мотив «выделки в челове ка», входящий в мотивный комплекс «обособления». В социально исторической практике понятие «обособления» означало отпадение значи тельной массы «образованного меньшинства» от «почвы», в социально философской – примат теории «среды» над теорией личности, в метафизиче ской философии – оппозицию атеистического и христианского типов сознания.
Антропологический «сюжет» Достоевского персоналистичен: человек делает свободный выбор между «идеалом Мадонны» и «идеалом содомским».
Оба писателя приходят, в различных поэтологических системах, к одному выводу – призыву к смирению. В Пушкинской речи, завершающей историо софские искания Достоевского, эвокация «Смирись, гордый человек» адре сована пушкинскому Алеко – и «демоническим» скитальцам как формации русского «образованного меньшинства». В романе «Тысяча душ» Писемский анализирует этико-историческую эманацию идеи «обособления», а Достоев ский в «Преступлении и наказании» – философско-метафизическую. «Гор дый человек» Писемского дискредитирован не в системе религиозно философской аргументации, а в системе этико-психологической «логики об стоятельств» – духовной биографии выскочки-разночинца в эпоху конца 1840–начала 1850-х гг.
Таким образом, «средний человек» натуральной школы, с его усреднен ными и «суммарными» социально-антропологическими качествами, в прозе Писемского 1850-х гг. вытесняется типом «обыкновенного человека» (Беш метев, Вера Ензаева, Лидия Ваньковская, Савелий). В структуре личности становится первичным этический компонент. «Среда» – в ранней прозе Пи семского это «средне-высший» культурный слой русской провинции – трак туется не в качестве социально-формирующего, а в качестве культурно деформирующего фактора воздействия на личность. Будучи локализован в быто-культурном контексте, человек Писемского замыкается в психологиче ском переживании личностной нереализации. Личность становится основ ным критерием ценности жизненного – лежащего вне социальной аксиоматики – порядка.
Четвертая глава «Концепция и образ человека в романистике А. Ф. Писемского, И. С. Тургенева, И. А. Гончарова и Ф. М. Достоевско го 1860–1870-х гг.» посвящена исследованию процесса «историзации» соз нания человека 1860-х гг. в литературе классического реализма.
В § 1 «Характер центрального персонажа романа “Взбаламученное море”. Либералы Писемского, Тургенева (“Отцы и дети”), Гончарова (“Обрыв”) и Достоевского (“Бесы”)» рассматриваются концептуально образные варианты социоантропологического состава русского либерализма в полемических романах писателей. Общий замысел Писемского в романах 1860-х гг. – «Взбаламученное море» (1863) и «Люди сороковых годов» (1869) – сводится к исследованию феномена «человека сороковых годов», в том числе его «низового» культурного варианта. В художественном мышлении писателя «человек сороковых годов» предстает как историко-культурная проекция сверхтипа «обыкновенного человека». Центральный персонаж ро мана «Взбаламученное море» Бакланов в той же мере низшая разновидность типа «человека сороковых годов», в какой Шамилов или Батманов были низшими разновидностями «гамлетовского» или демонического типов.
«Диалог» Бакланова с эпохой 1860-х гг. развертывается по жанрово канонической схеме, апробированной в романе Тургенева «Отцы и дети»:
либеральные «отцы» – радикальные «дети». Бакланов и тургеневский Кирса нов-старший психологически сломлены, потому что «сломлены» историче ски – как тип «людей сороковых годов», вытесняемый из социальной жизни «базаровским» типом. Гуманитарная эпистемология «людей сороковых го дов» и ее системообразующие концепты – искусство, поэзия, религия, народ ность и т.п. – сменяется естественнонаучной – позитивистской.
Русский либерализм в лице Кирсановых-старших и Кирсанова-младшего можно назвать «теоретическим» – абстрактно-гуманистическим (по опреде лению Базарова, «философией, то есть романтизмом»). Авторская интенция в романе «Отцы и дети» заключалась в исследовании идеологии «лучших из дворян» и доказательстве ее исторической бесперспективности. Бакланов в отличие от Павла Петровича Кирсанова не «лучший из дворян», а человек, миропонимание которого атрибутирует сословную и нравственную «середи ну» дворянства: «обыкновенный смертный из нашей так называемой образо ванной среды» (гл. 24 ч. 4. – «Кто такой собственно герой мой»). Иррациона лизм жизненного сценария Бакланова соотносится с неопределенностью жизненной программы другого героя русского романа 1860-х гг. – Райского («Обрыв» И. А. Гончарова). Бакланов Писемского и Райский Гончарова об ладают пониманием необходимости дела, которое аннигилируется невырабо танностью их исторического сознания. «Артист» Райский эстетизирует дей ствительность;
Бакланов занимается, если воспользоваться определением Райского – Гончарова, «миражом дела». Оба тяготеют к «оторванности» от рода и родовых дворянских гнезд, отличаются незакрепленностью биографи ческих связей, «летучестью» интереса к жизни, – такой эмоционально «эстетический» тип мировосприятия и соответственно – «эмпирический» ли берализм позволяет сделать вывод о значительном типологическом сходстве «либералов» Гончарова и Писемского.
Наиболее полную художественно-антропологическую модель «человека сороковых годов» представил Достоевский в романе «Бесы». Степан Трофи мович Верховенский (в черновиках – Грановский), по замыслу писателя, – «портрет чистого и идеального западника со всеми красотами» [Достоев ский Ф. М. Полн. собр. соч. : в 30 т. Т. 11. С. 65]. Открывающая роман био графия Степана Трофимовича – философско-идеологический код, позво ляющий «прочесть» нигилизм 1870-х гг. в качестве исторического заверше ния эпохи русского интеллектуального либерализма 1840-х гг. Верховен ский-старший так же оторван от «почвы», как и нигилисты, так же поначалу безгранично верует в «закон я». Его возвращение ко Христу (гл. 7 ч. 3 – «По следнее странствование Степана Трофимовича») означает трансценденталь ное превращение «скитальца» в «странника», признавшего «бессмертие ду ши человеческой». Отсюда евангельский текст главы, в который «встраивает ся» факт духовного прозрения «высшего либерала», постигшего не только исторический и уголовно-политический, но и метафизический образ нигилизма.
«Низший» либерализм Бакланова апеллирует только к «праву личности», социальному эгоизму – без «общечеловеческой» гуманитарной составляю щей персонажей Тургенева и Достоевского. Бакланов – «обыкновенный че ловек», не выражающий, а пассивно отражающий в своем мировосприятии историческое содержание эпохи. Это «безличное лицо» (Гончаров) – герой хроники, но не личного романа. И если в макросоциомире 1860-х гг. форми руется парадигма социально-исторической коммуникации «человек и исто рия», то Писемский трансформирует ее в парадигму «человек “рядом” с ис торией». Каждодневная жизнь человека становится «атомом» жизни общена циональной, ничтожно малой частью исторического процесса. Именно этот «нижний», «житейский» комплекс исторической жизни 1860-х гг. воплотил Писемский в своем полемическом романе. Если в 1840-е гг. «люди сороко вых годов» были полезны своим интеллектуальным протестом, то в 1860-е гг.
этап русского либерализма гегельянского плана, особенно в его культурно бытовой манифестации, оказался исторически завершенным.
В § 2 «Персонажная организация романа “Взбаламученное море”. Ха рактерология русского нигилизма (Писемский, Тургенев, Гончаров, Дос тоевский)» анализируется мир человека в его социально-историческом из мерении.
Писемский один из первых апробирует персонажную композицию анти нигилистического романа 1860-х гг., предусматривающую дивергенцию ни гилистических групп на «честных» нигилистов («схимник» Проскриптский, прообразом которого стал Чернышевский, Валериан Сабакеев и Елена Базе лейн) и «мошенников» (Виктор Басардин, братья Галкины, уголовник Ми хайло). В биографической континуальности воспроизведен характер нигили ста-«мошенника» Басардина, в фактуре которого анархическое сознание (не признание авторитетов) спаяно с «материальностью» интересов – перспекти вой грабежей и насилия. Романист, с его установкой на изучение «лжи» эпо хи, озвученной в последней главе, представил в первую очередь не трагиче скую фигуру «честного нигилиста», а нигилистическую «контркультуру».
Тургеневский Базаров, как герой трагический, «перерастает» жанрово характерологические рамки «антинигилистического» романа. Мироотноше ние Базарова под влиянием чувства к Одинцовой резко и катастрофически меняется – от первоначальной социократической доктрины «Исправьте об щество, и болезней не будет» к антропоцентрической философеме уникаль ности человеческой жизни. Трагизм личности Базарова прочитывается на эк зистенциально-философском уровне поэтики романа, в то время как фигуры нигилистов Ситникова и Кукшиной репродуцированы в сатирико полемическом модусе.
Заметим, что в романе «Дым» Тургенев воссоздал «ситниковскую» и «ба сардинскую» линии нигилизма, полностью устранив из повествования «серь езных» нигилистов. Собрание у Губарёва (гл. IV) с криками Бамбаева, сплет нями Суханчиковой и мычанием «вождя» ретранслирует не только звуковую, но и смысловую какофонию. В романах «Отцы и дети» и «Дым» Тургенев фиксирует эволюцию общественного сознания «нигилистов» от рубежа деся тилетий к середине 1860-х гг. – от трагической жертвенности к комическому самолюбованию.
Гончаров в романе «Обрыв» констатирует «промежуточный» тип нигили стического сознания. Марк Волохов в романной структуре – двойник Райско го, и характер романтического героя, «русского Карла Мора», соответствует его природе больше, чем «пугачевский» (базаровский). Автор «Обрыва», на писанного шестью годами позже «Взбаламученного моря», мог видеть то, че го из-за аберрации близости не мог видеть Писемский: растерянности ниги листа, попробовавшего на практике пожить «по-нигилистически» – до перво го серьезного столкновения со своей «натурой» и «страстью». Марк Воло хов «отменяет» дифференциацию нигилизма на «чистый» и «прикладной», занимая промежуточную сферу в нигилистическом праксисе. Это подтвер ждается и авторскими характеристиками Волохова как человека переходного типа – от «старого поколения» к «новому».
Достоевский в романе «Бесы» воссоздал метафизический облик русского нигилизма. В художественном мире «Бесов» действуют иные люди, чем в полемических романах Писемского, Тургенева и Гончарова. Имморализм Ставрогина, экзистенциал человекобога Кириллова или «половинчатое» поч венничество Шатова указывают на катастрофизм сознания русского человека рубежа 1860–1870-х гг., его не только историческую, но и религиозно философскую дезориентированность.
В романе Писемского нет и не может быть демонических персонажей на подобие Ставрогина и его взаимоотрицающих проекций Кириллова и Шато ва. Философия человека у Писемского не подразумевает абсолютной, мета физической раздвоенности человеческого духа. Вопрос Ставрогина архие рею-старцу Тихону: «А можно ль веровать в беса, не веруя совсем в Бога?» [Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч. : в 30 т. Т. 11. С. 10] – невозможен в фи лософском дискурсе Писемского. Зато «мелкие бесы» кружка Верховенско го-младшего в их готовности «пускать судорогу» сопоставимы с Басардиным и братьями Галкиными, призывавшими «взять топор». Нигилисты Писем ского действуют без опоры на теорию;
нигилисты Достоевского придержи ваются социал-дарвинистской доктрины, предполагающей разделение чело вечества на два подвида (шигалевщина). Концептуально характерологические сближения персонажей «Взбаламученного моря» и «Бе сов» обнаруживаются только в «отрицательной антропологии» личин псевдоличностей.
В § 3 «Культурно-исторический код эпохи в романе А. Ф. Писемского “Люди сороковых годов”. Многогранность человеческого бытия» изучается специфика понятия «люди сороковых годов» в художественном мышлении Писемского. В одноименном романе это сообщество представляющих «хоро вое начало» русской жизни и усвоивших «гуманитет» гегельянской эпохи прагматиков. Внимание автора сосредоточено не на открытом столкновении старого социального порядка с новым, как в предыдущем романе, а на посте пенном «наращивании» либеральной идеологии в образованном русском об ществе середины века. В романе отражены философско-эстетические позиции позитивистов (Салов) и гегельянцев (Неведомов), адептов гоголевской школы (главный герой Вихров), классицизма (Коптев – Катенин) и эпигонского ро мантизма (Кергель), в целом – «борьба между университетским мировоззрени ем и мировоззрением остального общества» [Писемский А. Ф. Собр. соч. : в т. Т. 5. С. 213]. Отметим также «жоржсандовский» период в жизни героя, отве чавший духовным запросам культурной генерации 1840-х гг.
(гл. 12 ч 2 «Жоржзандизм»).
Либеральный утопизм сознания Писемского сводится к формуле «честная служба» и «здравый смысл» как основа государственности, причем первая часть – «честная служба»– относится к «образованному сословию»;
вторая – «здравый смысл» – отсылает ко всему укладу народной жизни и призвана ут вердить главенство народного миросозерцания над интеллектуальным хао сом оторванной от национальных корней интеллигенции (идея узнаваемо почвенническая, но с поправкой на либерализм Писемского – своего рода институциональное почвенничество).
В конце 1860-х гг. к идее «хорового», или, во всяком случае, «общего» на ционального начала русской жизни приходит Гончаров, создавший образ «хранительницы» Татьяны Марковны Бережковой, которая обладает «живой струей здравого практического смысла» («Обрыв»). Субстанциональные на чала «здравого смысла» у Гончарова – повторяемость и предсказуемость – подразумевают традиционализм жизненного уклада. «Натурфилософское» мировосприятие Бабушки ориентировано на архетипические и рудиментар ные формы национальной культурной жизни. В художественном мировоз зрении Писемского «здравый смысл» – категория социально психологическая (демократический рационализм), и с ней он связывает пред ставление об эволюционных процессах в обществе (§ 4 «Тип “честного прагматика” в романах Писемского (“Люди сороковых годов”), Гончарова (“Обрыв”) и Тургенева (“Новь”). Дуальность человеческой природы»).
Социальная группа «людей сороковых годов» в романе дифференцирова на. Они занимают как верхнюю ступень общественной иерархии (в их число входит император Александр II), так и ее средний уровень. Повторим, что со гласно авторской концепции исторического движения не как смены идеоло гий, а как накопления коллективного духовного и практического опыта, «лю ди сороковых годов» не мыслители, а практики. Вихров и такие второсте пенные персонажи, как Кергель, Замин, Живин и Илларион Захаревский, от носятся к типу «честных прагматиков» – людей с манифестированной соци альной телеологией и достаточно аскетичных в личном быту (их личное кре до может быть сформулировано как «антикомфорт», т. е. отказ от любых эгоистических и материальных желаний).
Подобные «герои времени» были воссозданы Гончаровым в «Обрыве» (Тушин) и Тургеневым в романе «Новь» (Соломин). Потребность в простоте, противоположной сложности мысли и жизненных отношений поколения «ге гельянцев», равно как и теория «малых дел», сменившая в общественном соз нании абстрагирующую системность немецкой классической философии, стали социально-историческим вызовом эпохи конца 1860–1870-х гг. «Бес сознательный новый человек» Тушин в отличие от нигилиста Волохова или «артиста» Райского устремлен к развитию. Психологической мотивацией об раза Тушина стало «удержание» этического («понимать прелесть правды и жить ею») мировоззрения, социальной – отказ от «миража дела» в пользу «“настоящего” дела».
Тургенев также дегероизировал, в сравнении с «сознательно героическими» натурами его романистики рубежа 1850–1860-х гг., образ сво его современника, человека 1870-х гг. Соломин, с которым связано авторское задание изучить «струю социальную, гуманную, общечеловеческую», в подго товительных материалах (1870) к роману «Новь» именуется «настоящим практиком на американский лад». Тургенев изобразил позднейшую, по срав нению с воплощенной в романах Гончарова «Обрыв» и Писемского «Люди сороковых годов», фазу исторического процесса в России. В 1870-е гг. вы двинулся массовый тип демократического деятеля: «Постепеновцы до сих пор шли сверху, а мы попробуем снизу» [Тургенев И. С. Полн. собр. соч. и пи сем : в 30 т. Соч. : в 12. т. М., 1982. Т. 9. С. 254]. «Люди сороковых годов» в романе Писемского также многочисленны, но обладают менее радикализо ванным общественным сознанием. Их деятельность легитимна и подразуме вает не оппозицию «власти», а «хоровое» общенациональное реформирова ние социальной системы.
Наряду с социализацией человека в романах Писемского 1860-х гг. возрас тает его зависимость от биологических механизмов жизни (подсознательные импульсы в мотивации его жизненного выбора, проявление бессознательных влечений и т. п.). Апелляция к «родовому» человеку отвечала культурологи ческим тенденциям времени. В 1860–1870-е гг. в русской, равно как и в за падноевропейской, литературе актуализируется категория «родового» чело века, связанная, с одной стороны, с главенством в позитивистской литера турной теории концепта «расы», одной из составляющих триады «раса, сре да, момент» (суммы врожденных и приобретенных влияний в человеческой «органике»), и, с другой – с почти противоположным позитивистскому уче нию о человеке поиском внесоциальных и индетерминистских оснований че ловеческого существа. Кроме того, во второй половине 1860-х гг. идеи фило софского антропологизма (Штирнер) и особенно витализма (Фейербах) про никли в русскую словесность и инспирировали интерес литераторов к «био логической» (чаще понимаемой как «темная», хтоническая) стороне челове ческой натуры.
«Родовой человек» в творческом сознании Писемского является антропо логической константой, начиная с его ранних повестей и романов. «Биологи ческий» человек постоянно «спорит» у Писемского с человеком социальным, и его иррациональная интенциональность «ломает» человеческую судьбу (Бешметев, Калинович, Годнева, Бакланов, Ленева, Вихров, Фатеева, в рома нах 1870-х гг. – князь Григоров, Бегушев, Ченцов, капитан Зверев).
Проявления витальной сущности человека стали одним из главных предме тов исследования Гончарова в романе «Обрыв». Автор объяснял свое особен ное внимание к изображению любовного чувства его первичностью по отно шению ко всем остальным. «Все образы страстей» располагаются у него в порядке убывания составляющей сознательной «человечности» (Тушин – Ве ра, Райский – Вера, Козлов – Ульяна, Савелий – Марина, «эта крепостная Мессалина»). Гончаров убежден, что страсть способна либо развить человека, либо привести его к деградации, в зависимости от правильного или непра вильного ее направления. В «любви-борьбе-вражде» (Е. А. Краснощекова) Веры и Волохова обнаруживается высокий потенциал их личностей – каждый по-своему смирил свою «самостоятельную и гордую» волю.
Тургенев в романах «Отцы и дети» и «Дым» также исследовал иррацио нальность любовной страсти. Базаров испытывает к Одинцовой «страсть, похожую на злобу», «сильную и тяжелую». Литвинов ощущает ужас «при родного» начала, которому не в силах сопротивляться. Испытание философ ско-идеологическое – Базарова, влюбившегося в Одинцову;
этико психологическое – Литвинова, повторно полюбившего Ирину Ратмирову, – в известном смысле «уничтожает» их личности. Переживание страсти как че го-то темного и бессознательно-фатального свойственно большинству турге невских персонажей. Бытийная иерархия человек – природа – кос мос/вечность в философии человека Тургенева генерализирует проблему че ловеческих коллизий. За «встречей» человека с судьбой, ослепляющим его любовным чувством просматриваются общие законы бытия, единство антро по- и космологических стихий.
В художественном мировоззрении Писемского категория «родового» че ловека – фактор, отягчающий положение человека в мире, соотносимый с ка тегорией рока в эстетическом пространстве трагедии. Такая трактовка кон цепта «родового» человека ближе тургеневской, однако для тургеневского героя испытание страстью грозит потерей личностной цельности, а для чело века в прозе Писемского это одна из форм его самоидентичности, необходи мая для полноты переживания жизни. Но, в отличие от концепции «страстей» Гончарова, Писемский, также считающий страсть обязательным элементом жизненного процесса, его «нормой», – не признает ее главенства в системе межличностных отношений.
Выражая «общий уровень» морального самочувствия и умонастроений эпохи, человек в романах Писемского 1860-х гг. релевантен ее социально историческому содержанию. Имманентный историзм сознания героев Турге нева, Гончарова и Достоевского подтверждает общность постановки пробле мы «человека исторического» в русской литературе 1860–1870-х гг. Присут ствие «родового человека» в структуре человеческого существа свидетельст вует об усложнении «уровней человечности» (В. М. Маркович) в классиче ски-реалистической антропологии этого периода.
Пятая глава «Художественная модель человека в поздних романах А. Ф. Писемского в контексте русской литературы 1870-х гг. (И. С. Тур генев, Ф. М. Достоевский)» посвящена анализу «теории человека» в позд них романах Писемского и ее типологическому сравнению с художественно антропологическими исканиями И. С. Тургенева и Ф. М. Достоевского.
В 1 параграфе «Антропологическая онтология в романах А. Ф. Писем ского “В водовороте”, И. С. Тургенева “Новь” и “Дневнике писателя” Ф. М. Достоевского » изучается концепция человека, сложившаяся под влия нием усилившегося философского пессимизма писателя («В водовороте», 1871). Дихотомия сознания главного героя, князя Григорова, обусловлена ори ентацией, с одной стороны, на консервативно-традиционный образ мира (ари стократизм, религиозность, род), с другой – на его аннигиляцию (демократизм, атеизм, отрицание института брака). Это получает символико-философское выражение в мифологеме «двух Адамов»: «ветхого», эгоистически-животного, и «нового», альтруистически-духовного. Ценностным критерием мироотноше ния остается персонализм, а не позитивистский биологизм, и разум, опери рующий модальностью долженствования (необходимости), вступает в непре рывный поединок с чувством, отвечающим за этический выбор человека.
Двойственность мировоззрения героя проецируется в сюжетной композиции романа на историю его взаимоотношений с двумя женщинами, воплощающи ми в своей ментальной структуре два состояния мира: соотносимой с лермон товским Демоном убежденной нигилисткой Еленой Жиглинской (апостасия) и кроткой, ангелоподобной княгиней Григоровой (сотериология).
Елена Жиглинская скорее антагонист князя, нежели его союзник. Она фи лософски отрицает традиционный (христианский) уклад социальной жизни, а затем отвергает князя, как человека, жизненные ценности которого, несмотря на его «нонконформизм», заданы этим укладом. Безверие, убежденность в ко нечности бытия и социальный негативизм приводят Елену к краху, равно как и двойственного князя. Гибель князя и Елены свидетельствует о бесперспектив ности отрицания, хотя религиозное смирение княгини Григоровой также не избавляет ее от нравственных терзаний.
По мысли автора, несовершенен не какой-либо конкретный социальный по рядок жизни – несовершенна сама жизнь, как процесс, обрекающий людей на страдания и, главное, заставляющий их причинять страдания друг другу. Бы тийные противоречия человеческого существования закрепляются в символи ческих/мифологических и исторических именах, замещающих индивидуаль ную номинацию героев: Елена – Демон, Ревекка, Агарь и Мария Магдалина;
князь – Гамлет;
княгиня – шекспировская Корделия, Наталия Долгорукова, пушкинская Татьяна. Характеры героев не только получают символико культурную коннотацию, но и объясняются биологически (притяжение– отталкивание темпераментов, безумие князя как реакция на противоречие ме жду императивом сознания и вызовом подсознательного в его натуре). Биоло гическая составляющая в природе человека делает его присутствие в мире еще более безрадостным.
Сюжетная и духовная ситуация князя-демократа позже повторится в романе И. С. Тургенева «Новь». Нежданов, по замыслу автора побочный сын князя Г.
(Голицына), сочетает в своей натуре генетический аристократизм и приобре тенный демократизм. Сочетание дисгармоничное, приведшее его к философ скому самоубийству. «Гамлетическое», исконно-антропологическое начало характеров князя Григорова и Нежданова, выраженное в их скептицизме, са моанализе, раздвоенности чувства и мысли, послужило первичной причиной их самоубийств. Время, характер эпохи в данном случае вторичны. Известно, что Тургенев мучился неразрешимостью вопроса о «достоинстве сознания собственного ничтожества» человека. Обреченность человека смерти не ис ключает его успокоения в «духе природы». Романы Тургенева наряду с фило софским пессимизмом отмечены социальным (идея демократизма) и историче ским (идея прогресса) оптимизмом. Поэтому смерть (конечность существа) Нежданова в художественной архитектонике «Нови» «уравновешивается» идеей о продолжаемости социального движения. У Писемского гибель князя Григорова и Елены Жиглинской «социально-пессимистичны». Они означают, что мораль социального эгоизма (на персонажном уровне романа – барон Мингер и другие «фигуранты среды») сильнее социально-альтруистической морали.
Писемский в решении проблемы человека следовал формуле Достоевского о непознаваемости человеческого существа и его персонологической «моти вики». Именно Достоевский достиг понимания низшей точки падения чело века как начала его духовного пресуществления: «восстановление погибшего человека» признается им «основной мыслью всего искусства девятнадцатого столетия» [Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч. : в 30. т. Т. 20. С. 28].
В «Дневнике писателя» за 1873 г. («Влас») Достоевский-публицист называет потребность русского человека метнуться от «безудержа» к святости нацио нальной чертой: «У русского народа даже в счастье непременно есть часть страдания, иначе счастье для него неполно» [Достоевский Ф. М. Полн. собр.
соч.: в 30 т. Т. 21. С. 36]. Компонент счастья-страдания входит в структуру внутреннего универсума человека в поздних романах Писемского. Князь Григоров не ощущает «легитимности» своего счастья и предпочитает стра дание, как подлинное, от Бога, бытие. Писемский отражает одну из черт на циональной психологии, названную Н. О. Лосским «способностью к высшим формам опыта».
Этико-философская трактовка человеческого существа в романе Писемско го «Мещане» (1877) осуществляется в системе культурологической аргумен тации (§ 2 «Духовный мир человека в романе “Мещане”. Идея “капитала” в художественной концепции А. Ф. Писемского и Ф. М. Достоевского»).
Идеологическая архитектоника романа Писемского организуется смысло вой доминантой культурной гибели дворянства (по определению главного героя, – «рыцарства»). Главный герой, Александр Иванович Бегушев, чья биография и черты личности имеют неслучайное сходство с биографией и личностью Герцена, является последним представителем уходящего «рыцар ства» – идеологии духовной свободы. Импульсом к продолжению отложен ного в середине 1870-х гг. романа для Писемского стало крушение Москов ского коммерческого ссудного банка в 1875 г. На это же событие откликнул ся Достоевский в «Дневнике писателя» за 1876 г. (октябрь, глава II, главка IV «О том же»). В предыдущей главке III («Лучшие люди») Достоевский обос новывает нравственное преимущество прежнего, дореформенного дворянст ва (некоторой, «лучшей» его части) перед нынешним, пореформенным.
Для автора «Дневника писателя» не подлежит сомнению, что нравствен ное падение страты «лучших людей» вызвано европеизацией форм внутрисо словной жизни. Писемский, далекий от историософских построений, связы вает упадок «рыцарства» не с отрывом от «почвы», а с изменением общест венного сознания, ориентированного на ценности «мещанства» (по Писем скому, это торжество «Ваала», по Достоевскому, – «золотого мешка»). Обра зом-символом наступления последних времен человечества в творческом сознании Достоевского стала Всемирная торговая выставка в Лондоне, в «Зимних заметках о летних впечатлениях» (1863) принявшая формы цивили зационного апокалипсиса. Такое же впечатление произвело зрелище Всемир ной выставки на героя романа «Мещане», осмыслившего ее символику как торжество идеи дегуманизирующего природу человека материального «прогресса».
В романах Достоевского 1860–1870-х гг. идея «капитала» декларируется по крайней мере дважды: в идеологическом монологе Гани Иволгина («Иди от») и записках Аркадия Долгорукого («Подросток»). Их мотивация – ком пенсация личностной неполноценности;
самоутверждение;
независимость в социально-элитарной форме (власть «капитала»). Персональный аспект лич ности редуцируется, ценностные требования «среды» («капитал» как высшая жизненная ценность) актуализируются. Личность становится зависимой от «среды» – вопреки первоначальной интенции быть от нее свободной. Ганя Иволгин «тепл, а не горяч и не холоден» и потому сущностно равнодушен и пуст. Своей заурядностью он близок персонажам «Мещан», преуспевшим в стяжании «капитала» (Янсутскому, Офонькину и др.). Их метафизическая «теплота» в художественном мире романа Писемского становится главным принципом и главной возможностью существования царства «Ваала».
«Ротшильдская» идея Подростка предусматривает уединение, могущество и новый эгалитаризм, достижимые только при помощи «капитала»: «Деньги сравнивают все неравенства». Но, устраняя неравенство возможностей, рав няя всех в праве обладания, деньги возводят новое неравенство – середины, которая станет первой, и остального человечества, которому уготована роль «последних». Идеологический диалог Аркадия Долгорукова и Версилова в романе «Подросток», по сути, равнозначен философскому высказыванию Бе гушева: идея «капитала» («мещанства») аннигилирует идею «рыцарства».
Разочаровавшсь в европейской цивилизации после революции 1848 г., ус тановившей окончательную историческую гегемонию «третьего сословия», Бегушев «в Россию… еще менее, чем в Европу, верил» [Писемский А. Ф.
Собр. соч. : в 9 т. Т. 7. С. 73]. Можно констатировать сходство личности «ду ховного скитальца» Бегушева, с раздвоенностью его психического существа, метафизической бесприютностью и категоричностью нравственного импера тива, – с чертами личности Версилова («Подросток»). Версилов страдает от «материальности» западной цивилизации и утверждает, что «высшая идея» аристократизма единственно в состоянии противостоять духу разрушения, охватившего Европу и пореформенную Россию. Тема «лучших людей» озву чена Версиловым в символико-утопическом контексте сна о «золотом веке».
Версилов, тоскующий о «всепримирении идей», обосновывает миссию рус ского культурного типа – «всемирное боление за всех». Осуществить его спо собно сословие «лучших людей, в смысле буквальном и истинном, а не в прежнем смысле привилегированной касты» [Достоевский Ф. М. Полн. собр.
соч. : в 30 т. Т. 13. С. 177–178]. Ни Бегушев Писемского, ни Версилов Досто евского не обладают гармоничным мироощущением – и оба связывают свою внутреннюю дисгармонию с утратой социально-этического кодекса «лучших людей». Однако главнейшая причина их душевного дискомфорта, несомнен но, скрыта в культурологическом комплексе «духовного скитальчества».
Личность Бегушева – личность человека, культурно и идеологически при надлежащего к завершенной эпохе, что находит подтверждение в его фи нальном бегстве на Кавказ (а не на балканскую войну середины 1870-х гг., события которой обсуждаются в романе). Логика исторического времени и логика персональной судьбы разнонаправленны, и человек становится оди ноким не в границах социальной микросреды, как это было в прозе Писем ского 1850-х гг., а в границах жизненного пространства вообще. Напомним, что в панорамных романах Писемского 1860-х гг. человек ощущал себя неот делимым от общего движения жизни (в основном – социальной) и настрое ние онтологической заброшенности было ему чуждо.
Представление Писемского о экзистенциальной замкнутости человеческого существования преодолевается в его последнем романе – «Масоны» (1880) (§ 3 «Завершение художественных исканий Писемского. Художественная антропология в романах А. Ф. Писемского “Масоны” и Ф. М. Достоевского “Братья Карамазовы”»). В 1830–1840-е гг., воссозданное в «Масонах» исто рически недавнее прошлое, просветительский дидактизм, как социальная практика, исчерпал себя. Отсюда некоторая – санкционированная автором – слабость «идеального» Марфина, не обладающего полнотой «чувства жизни».
Человеческое существо становится ареной столкновения идеальных стремле ний духа и заключенной в его натуре, характере и темпераменте «воли к жиз ни» – инстинктивных и подсознательных психологических стимулов и моти вов (сестры Рыжовы, Ченцов, Зверев).
Писемский гораздо глубже, чем раньше, исследует душу падшего человека и впервые пытается проследить «психологический процесс» страдающего грешника (Ченцов). В романной концепции Ченцов соотносится с трагедий ным героем – Дон-Жуаном [Писемский А. Ф. Собр. соч. : в 9 т. Т. 8. С. 34, 285]. Его душевная проекция отражает мистериальную борьбу «неба» и «зем ли». Характер Ченцова тяготеет к этнопсихологическому типу, который одно временно с творцом «Масонов» анализировал Достоевский в романе «Братья Карамазовы». В главе «Исповедь горячего сердца. В стихах» (кн. 3, гл. III) Ми тя Карамазов формулирует основные законы антроподицеи самого автора.
Первый – о непостижимости и амбивалентности понятия красоты: «Ужасно то, что красота есть не только страшная, но и таинственная вещь. Тут дьявол с Бо гом борется, а поле битвы – сердца людей» [Достоевский Ф. М. Полн. собр.
соч. : в 30 т. Т. 14. С. 100]. Второй – об антиномичности человеческого созна ния: «…иной, высший даже сердцем человек и с умом высоким, начинает с идеала Мадонны, а кончает идеалом содомским. Еще страшнее, кто уже с идеалом содомским в душе не отрицает и идеала Мадонны…» [Там же]. Но, поскольку Дмитрий сам одержим соблазном красоты, «дьяволическая» ипо стась его существа в момент разговора преобладает – отсюда вывод о «широ кой», иначе – карамазовской натуре: «Нет, широк человек, слишком даже ши рок, я бы сузил. … Что уму представляется позором, то сердцу сплошь кра сотой» [Там же]. «Карамазовская сила» приобретает в изложении Дмитрия Ка рамазова черты антропологической номологии. Стихийная и дорациональная, дологическая, однако Бого-(Лого)центричная жизнь и есть главнейшее «зерно истины» в когнитивной структуре романа Достоевского.
Такого рода «бурлящее» чувство жизни свойственно Валериану Ченцову.
«Темное», деструктивное начало в человеке не исключает соприсутствия в его существе начала высшего, теистического. Писемский смело вторгался в бессознательно-инстинктивные области человеческой натуры («биологизм») и оправдывал их с позиций гармонического природно-социального универса лизма. Тенденция оправдания человека, переживающего полноту «живой жизни», увиденного в непрерывности и нерасчленимости его высоких и низ ких чувствований и страстей, сближает антропологические подходы обоих художников.
Если в персонологической концепции образа Марфина доминирует рацио налистическое миропонимание, а мирочувствование Ченцова отражает тра гедийную бинарность его существа, то «строение» личности капитана Звере ва, «простого, но все-таки поэтического» человека, организовано иррацио нально-эмоциональным «естественным» сознанием – «философией сердца».
Завершающим типом человека в романистике Писемского стали «стихий ные» натуры Зверева и Ченцова. Ченцов близок Звереву в переживании пол ноты жизни, однако раздвоенность субстанций «духа» и «тела» в его натуре разрушает ее цельность. Писемский приходит к окончательному выводу все го своего творчества: главнейшей эстетической ценностью являются самый процесс жизни и «обыкновенный человек» как ее субъект и творец.
«Учение о человеке» Писемского предполагает тождество «родового» (те лесного) и «природного» (душевно-эмоционального) компонентов в струк туре человеческого существа. «Родовой» человек, дисгармоничный и потен циально саморазрушительный, «уравновешивается» в человеческой натуре присутствием гармоничного «природного» человека. Писемский исходит из традиционного для христианских культур положения о дуальности человече ской природы, но в «Масонах» заявлен приоритет «телесного» и «сердечно го» перед духовным, как приоритет живого процесса жизни перед ее идеаль ной моделью. Повторим, что вслед за Н. О. Лосским такую позицию можно назвать панвитализмом. Итогом художественной антропологии Писемского стал тип «природного» человека, в котором преобладают биологическое – «телесное» и сенсуалистское – душевно-чувствительное начала, органично соединенные с нравственным мироощущением.
В заключении подводятся итоги работы и делаются основные выводы.
Нами была предпринята попытка исследования прозы А. Ф. Писемского в аспекте «человековедения», в результате чего предложено осмысление его художественной парадигмы как последовательной смены контекстов челове ка – социокультурного, социально-исторического и экзистенциально философского. Исследование проблемы человека в качестве концептуального и динамического параметров национального литературного развития позво лило сделать вывод о расширении контекстов человека как одном из опреде ляющих механизмов развития русского классического реализма. Наряду с этим можно констатировать последовательный – на протяжении трех десяти летий – литературный анализ углубляющейся личностной самоидентифика ции человека, его этико-философского миропонимания.
Проблемы художественной антропологии Писемского, рассмотренные в контексте развития русской литературы 1840–1870-х гг., выдвигают на пер вый план категории «родового» (биологического), социального, историче ского, «природного» («сердечного») и духовного (метафизического) челове ка. Факторами, влияющими на мироощущение человека в прозе Писемского, становятся факторы социокультурные (быт, нравы, социальные нормы мак росоциомира и – чаще – локальной микросреды);
социально-исторические (характер исторического момента, место человека в исторически изменчивой реальности, его самоопределение в обстоятельствах «времени») и экзистен циально-философские (проблемы выбора, ценностных ориентаций, этическо го универсума, самопознания, философского сомнения). Совокупность форм, условий и закономерностей существования человека в классически реалистической литературе 1840–1870-х гг. отражает ее художественно антропологическую проблематику: личностного самоопределения;
философ ского и культурологического диалога двух типов сознания (романтического, постромантического и «прозаического», обыденного;
религиозного и атеи стического;
«гегельянского», «эстетического» и позитивистского, нигилисти ческого и т. п.);
взаимопроникновения рационального и эмоционального, сознательного и бессознательного начал в структуре человеческого существа;
взаимодействие «внутреннего человека» со сложным общественным орга низмом – как правило, его разобщение с социальным миром.
Художественно-антропологические модели ведущих русских писателей периода 1840–1870-х гг. – естественно-стадиальная у И. А. Гончарова, рели гиозно-метафизическая и историософская у Ф. М. Достоевского и «космо антропологическая» у И. С. Тургенева – определенным образом отражаются в оригинальной формуле человека у А. Ф. Писемского. Определяющим отли чием «человека Писемского» от созданных ведущими русскими писателями середины века антропологических «структур» является его быто-культурная «заземленность», укорененность в ментальном и бытовом пространстве рус ской провинции. Человек в прозе Писемского – «низовая» проекция высоких художественно-концептуальных образцов, разрабатываемых великими со временниками писателя, вместе с тем сохраняющая их духовную и интеллек туальную энергию. В этом смысле актуальным остается высказанное нами положение о функциональном своеобразии художественности Писемского, которое выражается в двуединстве классически-реалистической концепции человека и беллетризованного контекста.
Писемский создал оригинальную концепцию человека, которая, тем не менее, укладывается в русло магистрального движения русского классиче ского реализма: от человека «среды» – к человеку психологически и миро воззренчески сложному, не объяснимому рационально, способному к неогра ниченному личностному развитию, – человеку духовному. Таков главный вывод нашей работы. Перспективой настоящего исследования может стать изучение системности художественной антропологии русского классическо го реализма и разработка общей «теории человека» в литературе этого пе риода. Другим направлением исследований, в ходе которых допустимо при влечение выводов диссертации, является функционирование категории «био логического» человека в русском натурализме и неоромантизме 1880–1900-х гг. Вершинные романы Писемского – «Тысяча душ», «В водо вороте» и «Масоны» – стали фактами национальной духовной культуры;
изучение личностного мира их героев в рамках культурологического подхода также представляет определенный научный интерес.
Основное содержание диссертации отражено в следующих работах автора:
Статьи в изданиях, рекомендованных ВАК Министерства образования и науки РФ 1. Синякова Л. Н. Этическая проблематика романа А. Ф. Писемского «Масоны» // Вестник Новосибирского государственного университета / Новосиб. гос. ун-т. Сер. история, филология. – 2002. – Т. 1, вып. 1. – С. 37–47 (1,3 печ. л).
2. 2Синякова Л. Н. Сюжет о «бедном чиновнике» в творчестве А. Ф. Пи семского («Старческий грех») // Вестник Новосибирского государствен ного университета / Новосиб. гос. ун-т. Сер. история, филология. – 2003.
– Т. 2, вып. 1. – С. 19–23 (0,7 печ. л.).
3. Синякова Л. Н. Концепция личности в творчестве А. Ф. Писемского 1850-х гг. // Вестник Новосибирского государственного университета / Новосиб. гос. ун-т. Сер. история, филология. – 2004. – Т. 3, вып. 1. – С. 84–89 (0,7 печ. л.).
4. Синякова Л. Н. Творчество А. Ф. Писемского в оценке литературной критики 1850–1860-х гг. // Вестник Новосибирского государственного университета / Новосиб. гос. ун-т. Сер история, филология. – 2005. – Т.
4, вып. 4. – С. 113–126 (1,6 печ. л.).
5. Синякова Л. Н. Эстетический манифест А. Ф. Писемского : статья о вто ром томе «Мертвых душ» Н. В. Гоголя // Вестник Новосибирского госу дарственного университета / Новосиб. гос. ун-т. Сер. история, филоло гия. – 2006. – Т. 5, вып. 2. – С. 34–42 (1,0 печ. л.).
6. Синякова Л. Н. «Лишний человек» в эпоху 1860-х годов : характер глав ного героя романа А. Ф. Писемского «Взбаламученное море» // Вестник Новосибирского государственного университета / Новосиб. гос. ун-т.
Сер. история, филология. – 2007. – Т. 6, вып. 2. – С. 81–90 (1,2 печ. л.).
7. Синякова Л. Н. Модификации романтических типов в прозе А. Ф. Пи семского 1850-х гг. : демонический герой и герой-рефлектер // Сибир ский филологический журнал. – 2007. – № 2. – С. 22–33 (1,4 печ. л.).
8. Синякова Л. Н. Образ человека в романе А. Ф. Писемского «Масоны» :
философия духа и жизненная прагматика // Сибирский филологический журнал. – 2007. – № 3. – С. 24–33 (1,2 печ. л.).
9. Синякова Л. Н. Философия человека в творчестве А. Ф. Писемского :