Историческая память в карачаево-балкарском устном народном творчестве второй половины хх века: жанр, поэтика, контекст
На правах рукописи
Берберов Бурхан Абуюсуфович ИСТОРИЧЕСКАЯ ПАМЯТЬ В КАРАЧАЕВО-БАЛКАРСКОМ УСТНОМ НАРОДНОМ ТВОРЧЕСТВЕ ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫ ХХ ВЕКА:
ЖАНР, ПОЭТИКА, КОНТЕКСТ Специальность 10.01.09 – фольклористика
Автореферат диссертации на соискание ученой степени доктора филологических наук
Элиста. 2013 1
Работа выполнена в секторе карачаево-балкарского фольклора ФГБУН Института гуманитарных исследований Кабардино-Балкарского научного центра РАН Малкондуев Хамид Хашимович,
Научный консультант:
доктор филологических наук, ФГБУН Институт гуманитарных исследований КБНЦ РАН, заведующий сектором карачаево-балкарского фольклора Биткеев Николай Цеденович,
Официальные оппоненты:
доктор филологических наук, ФГБОУ ВПО «Калмыцкий государственный университет», профессор кафедры русской и зарубежной литературы Аджиев Абдулхаким Магомедович, доктор филологических наук, профессор, ФГБУН Институт языка, литературы и искусства им. Г. Цадасы ДНЦ РАН, главный научный сотрудник отдела фольклора Басангова Тамара Горяевна, доктор филологических наук, ФГБУН Калмыцкий институт гуманитарных исследований РАН, ведущий научный сотрудник отдела фольклора и джангароведения
Ведущая организация: ФГБОУ ВПО «Кабардино-Балкарский государственный университет им. Х.М. Бербекова»
Защита состоится «26» сентября 2013 года в 14.00 часов на заседании диссертационного совета Д212.305.01 при ФГБОУ ВПО «Калмыцкий государственный университет» по адресу: 358000, Республика Калмыкия, г. Элиста, ул. Пушкина, 11, корп. 1а, конференц-зал.
С диссертацией можно ознакомиться в научной библиотеке ФГБОУ ВПО «Калмыцкий государственный университет» (358011, Республика Калмыкия, г. Элиста, 5 мкр., студгородок).
Электронная версия автореферата размещена на официальном сайте ВАК Министерства образования и науки Российской Федерации, режим доступа:
http://www.vak.ed.gov.ru 23.06.2013 г.
Автореферат разослан «» _ 2013 г.
Ученый секретарь диссертационного совета, кандидат филологических наук Б.В. Бадмаев
ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ
Актуальность темы исследования. Научное исследование, посвященное проблеме исторической памяти о депортации в карачаево-балкарской устной словесности, структурно вписывается в общероссийский комплекс мер по возрождению национальной культуры и, восполняя существенный пробел в культурной истории, позволяет по-новому взглянуть на многие явления и закономерности фольклорного процесса в Кабардино-Балкарии и Карачаево-Черкесии.
В северокавказской фольклористике до сих пор нет обобщающих трудов, в которых была бы подвергнута обстоятельному анализу художественная природа такого феноменального явления, как «фольклор выселения», определены его место и роль в контексте карачаево-балкарской, и шире, российской истории. Представленная работа, по сути, является первым опытом всестороннего исследования депортации как антропологической проблемы, зафиксированной в фольклоре выселения («сюргюн жырла»), который стал уникальной формой этнокультурного самовыражения в трагический период карачаево-балкарской и общероссийской истории. Не изучена специфика жанровых форм фольклора выселения, являющегося социокультурным феноменом, не исследованы имеющиеся фольклорные тексты, по которым можно было бы выявить карачаево-балкарскую культурную идентичность, в том числе и особенности этноментальности.
Карачаево-балкарский фольклор выселения весьма значителен.
Обстоятельный анализ образной системы и поэтического строя имеющегося материала позволит определить его специфику со всеми присущими жанрово-стилевыми закономерностями.
Научное постижение феномена «фольклор выселения» позволит также увидеть его как целостную художественную систему со всеми внутренними законами и эстетической программой, нацеленной на торжество разумного миропорядка в человеческом сообществе.
Изложенным выше и определяется актуальность данной диссертационной работы.
Объектом исследования является устная словесность карачаевского и балкарского народов о депортации в период с 1943–1957 гг. и последующие годы, вплоть до сегодняшних дней.
Предмет диссертационного исследования – историческая память народа, рассмотренная в соотнесенности с вопросом специфики фольклорного сознания карачаевских и балкарских спецпереселенцев.
Составной частью предмета исследования являются также место и роль киргизского героического эпоса «Манас» в карачаево-балкарском фольклоре, функциональная роль ойконимов, а также художественная ценность лирических циклов сказителей, детского фольклора, устных преданий в данном контексте.
Цель работы заключается в изучении карачаево-балкарской устной словесности с 1943 г. до настоящего времени, относящейся к фольклору выселения, определение ее места и роли в современной фольклористике.
Указанная цель исследования предполагает решение следующих задач:
1) изучить явления и закономерности в фольклорном процессе Кабардино-Балкарии и Карачаево-Черкесии;
2) выявить художественные особенности народной лирики выселения;
3) изучить цикл фольклорных лирических песен о выселении как художественной формы воплощения народной трагедии;
4) вскрыть особенность преемственных связей карачаевских и балкарских сказителей разных поколений;
5) проанализировать компоненты тематического комплекса детского фольклора о выселении;
6) рассмотреть народные поэмы карачаевских и балкарских сказителей в качестве феноменов социокультурной памяти;
7) определить соотношение историзма и художественного сознания на основе устных преданий;
8) рассмотреть ойконимы как составную часть поэтики в художественном тексте;
9) выявить фольклорные интертексты и их функции в произведениях классиков карачаевской и балкарской литератур – Д.-Х. Шаваева, К. Мечиева, И. Семенова.
Материалом для исследования послужили исторические, архивные материалы, свидетельства очевидцев.
Теоретической и методологической основой диссертационной работы послужили труды С.Н. Азбелева, В.П. Аникина, М.М. Бахтина, Ю.Б. Борева, В.Я. Проппа, А.Н. Веселовского, В.М. Гацака, В.Е. Гусева, Н.А. Криничной, Н.И. Кравцова, а также исследования северокавказских ученых: А.М. Аджиева, Н.Ц. Биткеева, Л.А. Бекизовой, А.М. Гутова, Ф.А. Урусбиевой, Т.Г. Басанговой, А.И. Караевой, З.Б. Караевой, Х.Х. Малкондуева, А.М. Теппеева, З.Х. Толгурова, Р.А-К. Ортабаевой, Т.М. Хаджиевой.
В работе использовались типологический, сравнительно исторический и текстологический методы анализа.
Научная новизна. В работе впервые представлен и проанализирован материал устной словесности по депортации, начиная с 1943 г.
до настоящего времени. Актуализированы в поэзии выселения такие фольклорные жанры и циклы, как лирическая поэзия, поэмы сказителей, детский фольклор, а также устные предания о депортации, выявлены роль и значение ойконимов в них.
Теоретическая значимость работы заключается в том, что исследована устная словесность, посвященная трагическим событиям народа, воссоздана целостная картина карачаево-балкарского фольклора, которая заметно расширяет представление о новейшей истории карачаевцев и балкарцев по фольклорным источникам.
Практическая ценность исследования состоит в возможности использования результатов в трудах по истории российской фольклористики специалистами, занимающимися послевоенным и современным карачаево-балкарским фольклором;
при разработке учебников, спецкурсов по истории карачаево-балкарского фольклора;
в методологической помощи студентам и аспирантам филологических факультетов высших учебных заведений.
Рабочая гипотеза. Карачаево-балкарский фольклор о депортации является уникальным явлением, целостной художественной системой, объединившей множество творческих индивидуальностей, сказителей, исполнителей в единый общенациональный голос. Он отличается необычайно широким тематическим и эмоциональным диапазоном, объективной значимостью переживаний, порождаемых трагическим историческим опытом;
его эстетическая ценность определяется поэтизацией той нравственной высоты, которая позволяет человеку оставаться человеком, независимо от исторического контекста.
Положения, выносимые на защиту:
1. В фольклоре выселения, созданном безымянными авторами и сказителями, запечатлен богатый историко-культурный и этнографический материал, уточняющий представление о системе ценностей народа, его ментальных особенностях и художественных традициях. В экстремальных жизненных условиях народный ум подсознательно ищет опорные точки в древних сказаниях, в мифологических преданиях, притчах и легендах. Из «архивов сознания» извлекаются истины, запечатленные в исторических словесных памятниках. Наблюдается своеобразная активизация мифологического мышления, усиливается интерес не только к произведениям нартского эпоса, но и к эпическим текстам других народов.
2. В фольклорных текстах о выселении лирический цикл становится способом авторского обобщения. Сказитель подсознательно использует парадигматическую емкость и содержательность его формы, способной вместить множество спектров своих чувств и мыслей. Интенсивность лирического самовыражения «выплескивается» за рамки одного стихотворения, перетекая в формально новые тексты, соединенные единством проблематики, общностью внешнего конфликта и внутренней коллизии, сходством образно-стилистических решений, единым образом автора.
3. Каждое произведение, входящее в лирический цикл, может существовать как самостоятельная художественная единица, но, будучи извлеченной из него, теряет часть своей эстетической значимости. Лирический цикл является промежуточным жанровым образованием между отдельно взятым, автономным, самодостаточным произведением и народной поэмой. Собранная из отдельных стихотворений структура цикла несет широкие возможности развития художественного смысла, допускает многообразие принципов построения.
4. Детский фольклор выселения представляет особый источник для изучения основ народной педагогики и психологии, тесно связанных со всем укладом жизнеустройства карачаевцев и балкарцев в трагический период народной истории. Особая художественная ценность этих произведений определяется тем, что в них устами ребенка звучит идея недопустимости зла, насилия в мире.
5. В формировании карачаево-балкарской народной поэмы особую роль сыграл архаичный жанр «хапар» – устный рассказ о каком либо случае, невероятном происшествии, имевшем место в действительности. Другой предшественник «поэмы» – сказания нартского эпоса, содержащие в своей основе ярко выраженную событийность, сопровождающуюся медитацией автора или героя.
Третий художественный источник карачаево-балкарской народной поэмы – множество ближневосточных дастанов, прямо или косвенно повлиявших на формирование определяющих признаков национальной поэмы.
6. В системе карачаево-балкарской поэзии сложилась художественная традиция использования топонимов в качестве поэтологических категорий для выражения не только элегического настроения, но и новой, социально и нравственно оправданной, ценностной картины мира. Этот уникальный пласт художественной словесности, состоящий из произведений народных сказителей и профессиональных поэтов, является высшей эстетичной формой народной памяти о трагических событиях прошлого.
Апробация исследования.
Основные положения и результаты диссертационного исследования были представлены в докладах и сообщениях, сделанных на международных, всероссийских, региональных, республиканских конференциях: «Тезисы I Международного конгресса. Мир на Северном Кавказе через языки, образование, культуру» (Пятигорск, 1996);
«VI Царскосельские чтения» (Санкт-Петербург, 2002);
«Репрессированные народы: история и современность» (Карачаевск, 2003), «Антропоцентрическая парадигма в филологии» (Ставрополь, 2003), «Международная конференция по фольклору» (Баку, (II – 2004;
V – 2007), «Кабардино-Балкария в годы Великой Отечественной войны // К 60-летию Великой Победы (Нальчик, 2005), «Идеи гуманизма в поэзии К.Ш. Кулиева». V Эльбрусские чтения» (Нальчик, 2005);
«Сургучевские чтения» (Ставрополь, 2009);
«Современность и судьбы национальных культур: К 95 –летию со дня рождения А.П.
Кешокова» (Нальчик, 2009);
«Актуальные проблемы современной фольклористики» (Казань, 2009);
«Единая Калмыкия в единой России:
через века в будущее» (Элиста, 2009);
«Типология, взаимосвязи и национальная специфика фольклора Дагестана и Северного Кавказа» (Махачкала, 2010) и др.
Диссертационная работа прошла обсуждение на заседании сектора карачаево-балкарского фольклора ИГИ КБНЦ РАН (2013 г.).
По теме исследования опубликовано более 30 научных работ, общим объемом около 35 п. л., в том числе 8 статей – в ведущих рецензируемых изданиях, рекомендованных ВАК РФ. Издана монография «Тема народной трагедии и возрождения в карачаево-балкарской поэзии (на материале устной и письменной словесности 1943–2000 гг.). – Нальчик, 2011. – Объем 12,5 п.л.
Результаты исследования составили также раздел «Поэзия выселения» в «Очерках истории балкарской литературы». КБИГИ.
Нальчик, 2010. С. 469 – 492. – 1,5 п.л.
Структура диссертации. Поставленные в исследовании цель и задачи определили ее структуру, которая включает введение, три главы, заключение и библиографию.
ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ
Во введении обосновываются актуальность и целесообразность выбранной темы;
формулируются цели и основные задачи диссертации, определяются ее научная новизна, теоретическая и практическая значимость.
Первая глава «Карачаево-балкарский фольклор второй половины ХХ века: особенности развития» состоит из трех разделов:
«Художественная специфика народной лирики выселения»;
«Цикл лирических фольклорных песен как художественная форма воплощения народной трагедии»;
«Карачаево-балкарский детский фольклор о депортации».
Раздел 1. «Художественная специфика народной лирики выселения». Устное народное творчество занимает особое место в культурной истории любого народа, являясь одним из самых ранних, действенных и объективных способов понимания мира и человека.
Оно отражает особенность мировидения, психический склад, обычаи, верования, художественное мышление – все то, что составляет дух народа. Трудно переоценить его познавательное, идейно воспитательное и эстетическое значение.
Народно-поэтическая антология о национальной неволе 1943– 1957 гг. стала достоянием гласности в конце двадцатого столетия. Через прессу, радио, телевидение читатели, слушатели, зрители знакомились с новыми образцами карачаево-балкарской народной лирики, в которых звучал голос депортированного народа, не смиряющегося с трагизмом своего положения и упорно верящего в победу сил добра и света. Многочисленные мемуары участников трагических событий, документальные первоисточники, фольклорные произведения в совокупности воссоздают атмосферу середины двадцатого столетия, отмеченную репрессивными мерами по отношению к некоторым народам Советского Союза. Все источниковедческие работы следует квалифицировать как чрезвычайно своевременные и полезные труды, которые в определенном смысле подводят итоги изысканиям многих фольклористов и хранятся в архиве КБИГИ, а также в личных архивах сотрудников.
В стихах, песнях оказались зафиксированными не просто общие контуры депортации, а многочисленные и очень значимые детали выселения, которые могли быть замечены только цепким народным взглядом.
В большой мере в песенном цикле о выселении присутствуют элементы исторической достоверности. Указывается день выселения:
2 ноября – карачаевцы, 8 марта – балкарцы.
Тексты песенного цикла насыщены географическими наиме нованиями и названиями мест и путей передвижения, а также конечных пунктов депортируемых – Кавказ, Карачай, Балкария, Уллу Эл, Джалан Къол, река Волга, Пахта-Арал, Покун-Сырты, Мерке, Джамбул и т.д. Воспроизводятся приметы эпохи – эшелоны, комендант, солдат, часовой, десятидворники, студебеккеры, спецпропуск, 20 съезд.
Называются исторические лица, в той или иной мере связанные с описываемым историческим событием (Сталин, Берия, Калинин, Хрущев и другие).
В фольклорном песенном цикле о переселении звучит голос безвинно страдающего народа, передаются душевные переживания и психологическое состояние депортированных в Среднюю Азию. В них выражен физический и душевный надлом. Это объясняется особыми историческими причинами: целый народ без надежды на возвращение был отторжен от родной земли и поставлен в крайне тяжелые условия.
Авторами песен выражается противоестественность и чудовищность производимого акта выселения. Этот день сравнивается с концом света.
Рушатся устои самого бытия. Отовсюду слышится рев, плач животных и птиц, скал, деревьев, рек, камней, домов. По-своему реагируют все слагаемые Вселенной. Довольно постоянным и устойчивым образом в текстах является собака, бегущая за машиной, на которой покидают родину переселенцы. Собака в данном случае выступает как промежуточное звено между миром человека и миром природы, и ее отчаянный многокилометровый бег по извилистой горной дороге – это своеобразный протест против разрыва двух миров. В принципе протестует вся «горная фауна», вся природа, но характерно, что последней сдается собака.
Исследуя эти песни, убеждаешься в том, что, может быть, и не стоит искать в них какого-то особого, потаенного, проявляемого смысла.
Они до предела насыщены конкретной информацией, в них втиснуто как можно больше реальных фактов. В каком-то смысле их можно сравнить со стенографической фиксацией всего происходящего или с дневниковой передачей событий. Если день выселения безымянные авторы сравнили с апокалипсисом, то пункт прибытия представился им адом. Что такое ад для горца? Тут, прежде всего, приходится говорить о чисто климатических и географических различиях. Это самые зримые и физически ощутимые стороны «ада», лежащие на поверхности. Народу, выросшему среди гор, сообщающих ему чувство защищенности, уюта, кажется противоестественным и враждебным широко распахнутое земное пространство. Многими авторами передается это ощущение незащищенности, дискомфорта: «голая степь», «безграничная плоскость», «пустая долина». На протяжении 13–14 лет горцы будут бороться с этой пустотой: «старик целует камень», «девушка не может забыть вид родных вершин», «юноше мерещатся горы» и т.д. «На родине и вода слаще», говорят горцы.
Безымянный балкарский автор оставил горестную песню о мальчике, который тяжело заболел, бредит в лихорадке. И даже умирая от жажды, не пьет воду из местного арыка, прося «принести ему воды из Баксана в глиняной кружке». Народные сказители, улавливая в переменах облика горцев угрозу – растерять свои национальные и антропологические особенности, высказывают свои переживания.
Важным предостережением звучит мотив, связанный с процессом ассимиляции репатриантов среди местного населения.
У горцев очень сильно развит культ семьи и культ предков. И самые горькие переживания связаны с тем сокрушительным ударом, который был одновременно нанесен обоим этим культам. Единство семьи еще до переселения, на Кавказе, было нарушено отбытием кормильца семьи, хозяина, отца семейства на фронт Великой Отечественной войны. Дальнейший распад происходил на среднеазиатских железнодорожных остановках, где нередко переселенцев поджидали с подводами председатели местных колхозов, которые отбирали рослых, здоровых, наиболее работоспособных людей.
Фольклорный материал изобилует песнями-плачами детей, оторванных от матерей и обреченных на годы разлуки с родными на чужбине. Получается как бы двойное выселение – из родины и еще из семьи. Разлука с родственниками и переживания, связанные с ней – центральная тема многих песен-плачей. В некоторых из них повествование ведется от имени погибших людей. Существуют какие то основы бытия, определяющие полноценность человеческой жизни.
К ним, без всякого сомнения, относится обряд предания тела умершего человека земле. Невозможность соблюсти традиции в данном случае воспринимается карачаевцами и балкарцами как величайшая трагедия.
Так, на Кавказе женщины по традиции совершенно не принимают участия в процессе захоронения человека. В отличие от последователей православной веры они не ходят на кладбище в день похорон. Издревле так было. И этот обычай связан как с мусульманским представлением, так и с древнейшим языческим, согласно которому душа умершего человека три дня находится в доме, и в течение этого времени женщина как хранительница очага не должна никуда отлучаться. Как величайшую противоестественность, как высшую степень отклонения от нормы воспринимает народ причастность женщин к процессу захоронения.
Это огромное потрясение, находящее выражение в произведениях устного творчества.
По традиции, в день смерти человека мулла взбирался на минарет и пропевал специальную оповещательную молитву «салах». На чужбине предана забвению и эта традиция. Могильная яма, согласно горской традиции, должна быть обложена камнями или досками, а умершего надлежит завернуть в саван. Отсутствие средств не позволяло соблюсти эти требования. После предания тела мертвого человека земле в первые три дня в раннее утро мужчины, как правило, приходят к могиле на утренний молебен «эрттен дууа». Подневольный народ лишен возможности соблюдать и этот обычай. Только у народа, придающего столь большое значение категории смерти, могли родиться стихи, в которых героиня выражает благодарность человеку, предавшему ее тело земле. Народ замечает все тонкости, все детали вплоть до плотности грунта. Карачаевцы и балкарцы боятся доверять своих покойников земле на чужбине из-за песчаных бурь.
Фольклорные тексты изобилуют мотивами человеческой вины перед оставленными без присмотра домашними животными и чувством глубокого сострадания к ним. В этих песнях мотивным полем, организующим внутренний смысл, является непреднамеренная вина человека перед животными. Это страшное преступление, которое народ совершил не по своей воле и, судя по фольклору, сильно об этом переживает.
Начатый во второй половине двадцатого столетия сбор фольклорного материала по поэзии выселения, процесс его научного осмысления продолжается и в настоящее время, существенно пополняя фонд «Фольклор периода депортации». По признанию сказителя Р.
Жамурзаева, он «впервые взялся за перо в товарняке на пути следования из Нальчика в Казахскую ССР». Им зафиксирован сам процесс выселения, условия проживания спецпереселенцев, взаимоотношения с комендантом, трагедия глазами воинов Великой Отечественной войны, счастье обретения Родины.
Отличительной особенностью народных произведений Р. Жамурзаева можно назвать документальную достоверность событий и фактов, которые в ряде случаев наполняются психологической и символической ассоциативностью и глубоким философским содержанием. Идейно-тематический комплекс стихотворения «Чыгъадыла жолгъа» («Отправляются в путь») предопределяется описанием дня выселения. Лирический повествователь является одним из изгоев по этническим мотивам. Сидя в вагоне, среди собратьев по несчастью, он пытается не только зафиксировать происходящие события, но и осмыслить их. Стихотворение четко подразделяется на план описания и план рефлексии. Автор пристально вглядывается в лица переселенцев и через рельефные штрихи выражает общее отношение народа к репрессивным мерам властей. Как видно из текста, люди безропотно подчинились государственной воле.
Абсолютное отсутствие сопротивления подчеркивается метафорой «сёз къайтармай» («не парируя словами, не споря»). Чувство обездвиженности спецпереселенцев гиперболизируется упоминанием о том, что тела пассажиров-невольников не движутся даже в такт поезда, они застыли, скованные обрушившейся несправедливой карой.
Лишь изредка «старики качают головами» в знак внутреннего протеста, женщины еще плотнее заворачиваются в шали, пытаясь отгородиться от беды.
В рефлексивном плане лирический герой размышляет о глобальной несправедливости к народу, который оказался без вины виноватым.
Его чрезвычайно волнует судьба стариков, которых несправедливо называют бандитами, в то время как их сыновья проливают кровь на войне. В мыслях сказителя выбор дня выселения (8 марта) трактуется как одна из высших форм социального цинизма.
Судя по многочисленным историко-культурным источникам, большинство спецпереселенцев, покидая Родину, брали с собой на память определенный сакральный предмет (камень, кусок дерева, предметы культа) для осуществления магических, метафизических связей с землей предков. Интересно, что в стихотворении «Чыгъадыла жолгъа» («Отправляются в путь») герой сказителя Р. Жамурзаева в качестве оберега, талисмана, выбирает Солнце, следующее за товарняком. Герой Жамурзаева очень быстро убедился в том, что есть разница между «солнцем свободного человека» и «солнцем подневольного», «солнцем Кавказа» и «солнцем чужбины», которое не греет, а обжигает. В стихотворении «Куда тебя ведет дорога?» (Сени уа къайрыды жолунг?) детально описывается трагедия инвалида Великой Отечественной войны, который прямо из госпиталя отправляется к себе на родину в Чегем. Здесь фронтовика ждет горькая весть о том, что весь его народ выслан на вечное поселение в степи Средней Азии и Казахстана. Есть элемент абсурда в том, что воин, чья грудь увешана наградами за защиту Отечества, остался без родной земли. Знак вопроса, вынесенный в заголовок стихотворения, несколько раз повторяется внутри текста, подчеркивая трагизм положения, воспринимается символом ответственности и цинизма властей, не пощадивших даже раненых ветеранов репрессированного народа. На многие вопросы ответы не даются, так как молчание становится знаком жизни, которая замерла перед лицом смерти. Мотивом молчания завершается все повествование о солдате.
О реалистичности произведения Р. Жамурзаева в основе своей можно судить по тому факту, что прообразами описанного им героя являются балкарские поэты К. Кулиев, К. Отаров, чья дорога на чужбину пролегла через военные дороги и пепелища. В недавней устной беседе с нами о трагедии выселения сказитель Р. Жамурзаев в подчеркнутой форме говорил: «Больше всего я боялся, что убьют наше внутреннее царство – веру, религию. Но это им не удалось. Веру мы сохранили».
Творчество Р. Жамурзаева в полной мере можно назвать «мостом» между фольклором и авторской поэзией. В его произведениях находят отражение существенные черты карачаево-балкарской лирики:
интенсивность лирического переживания, богатая метафоричность и особенная музыкальность. Вместе с тем наряду с национальными фольклорными традициями в текстах Жамурзаева ощутимы элементы авторской поэзии, обусловленные индивидуальным дарованием самородка.
Особое место в поэтическом творчестве сказителя Д. Тебуева занимает лирика выселения, отличающаяся выразительностью деталей, исповедальностью, мелодичностью. Благодаря использованию женской рифмовки, тексты с легкостью «пропеваются», вливаясь в состав карачаево-балкарской песенной лирики. Произведение «Зорлукъ» (Насилие) по своей композиции распадается на две части, в них воспроизводится «двоемирие» горца-спецпереселенца, сопоставляющего «потерянный рай» Кавказа с «обретенным адом» знойных песков Азии. Семантическая мотивированность названия стихотворения «Насилие» в тексте многократно подкрепляется обилием глаголов совершенного действия в третьем лице (алдыла / взяли, салдыла /положили, ачдыла /открыли, чачдыла /разрушили, къуйдула/засыпали т.д.), усиливающих идею отсутствия активных действий горцев по отношению к исполнителям воли НКВД. Люди обездвижены, речь отнята, они выступают в роли бесправных социально-политических жертв. Это впечатление неодушевленности выселяемых стариков, женщин и детей поддерживается сравнением Средней Азии с «бездонным морем» («тюпсюз кёл»), в которое засыпают целые народы.
Для автора характерно стремление визуализировать трагедию выселения, воссоздаваемую в конкретных, запоминающихся деталях.
Параллельно как сравнение воспроизводятся картинки из мира утерянного Кавказа.
Таким образом, особое место в устном народном творчестве карачаевцев и балкарцев занимает фольклор выселения, зародившийся и сформировавшийся в годы депортации в середине прошлого столетия.
В фольклоре выселения безымянных авторов и авторов сказителей, на наш взгляд, содержится богатый историко-культурный и этнографический материал, уточняющий представление о системе ценностей народа, его ментальных особенностях и художественных традициях.
Его жанровый состав отличается также большим многообразием.
Это – народные поэмы, фольклорные лирические циклы, песни о выселении, песни-кюй, устные предания, детский фольклор и т.д.
Раздел 2. «Цикл лирических фольклорных песен как художественная форма воплощения народной трагедии». В карачаево-балкарском фольклоре депортации большая лирическая форма представляет собой интересный объект для специального теоретического исследования, результаты которого могут помочь глубже постичь философскую природу лирики выселения и особенности ее жанровой модификации.
Анализ лиро-эпического массива о депортации показывает наличие в нем в основном трех, тесно связанных, жанровых подсистем:
народная лирика, цикл фольклорных лирических песен о выселении и народные поэмы. В современной фольклористике под лирическим циклом, воспринимающимся как пограничная зона между «малой формой» и «большой формой», понимается «объединение нескольких самостоятельных произведений в особое целостное единство».
По степени авторского участия циклы подразделяются на авторские и неавторские: к первым относятся циклы, состав и последовательность произведений в которых определена автором, ко вторым – циклы, собранные и систематизированные редактором. Согласно истории создания, лирические циклы делятся на изначально задуманные как целое, а также на составленные после написания отдельных произведений. В ряде случаев отдельные циклы стихотворений могут образовывать поэму-цикл – т.е. ряд стихотворных произведений, объединенных лирическим героем, чей образ может эволюционировать на протяжении всего сюжета поэмы-цикла. Объединяющим началом лирического цикла выступают такие категории, как мотив, тема, образ, единый заголовок, эпиграф, метрическая система.
На данный момент в фольклористике сложились три концепции цикла. Большинство исследователей (Ю.В. Лебедев, В.Ф. Козьмин, А.С. Бушмин, Г.И. Соболевская) рассматривают цикл как жанр или «жанровое образование». По представлению С.Е. Шаталова и А.В. Чичеренко, цикл является «наджанровым объединением», не признающим «смирительную рубашку» жанровых нормативов.
Есть ряд ученых (А. Белецкий, Б.М. Эйхенбаум, Ю.В. Лебедев), полагающие, что лирический цикл – это «художественная лаборатория новых жанров». Ученые, придерживающиеся данной точки зрения, считают, что на стыке или границе автономных лирических текстов рождаются жанры с новыми характеристиками.
В фольклорных текстах о выселении лирический цикл чаще всего становится способом авторского обобщения. Сказитель подсознательно использует парадигматическую емкость и содержательность его формы, способной вместить множество спектров своих чувств и мыслей.
Интенсивность лирического самовыражения «выплескивается» за рамки одного стихотворения, перетекая в формально новые тексты, соединенные единством проблематики, общностью внешнего конфликта и внутренней коллизии, сходством образно-стилистических решений, единым образом автора.
Трагедия выселения, как уже неоднократно отмечалось исследователями, вызвала небывалую активность художественного творчества в народной среде.
У людей, столь далеких от творчества (у пастухов, чабанов, каменотесов, табунщиков, вязальщиц, доярок), появилась потребность художественно осмыслить кардинально переменившиеся координаты бытия. Процесс постижения объективного мира в его трагической ипостаси не укладывался в рамки «одноактного» произведения, вытягиваясь в цепь из нескольких взаимосвязанных текстов, каждый из которых был контекстно значимым, прояснял одну точку соприкосновения лирического субъекта с миром. Таких точек, как правило, было несколько, поэтому тема выселения даже в пределах индивидуального творчества отдельно взятого автора оформляется в целостный идейно-тематический комплекс. Человек, даже не будучи сказителем, трагически переживший первый день выселения, не мог не отозваться на дальнейшие социально-исторические повороты народной судьбы. Он описывает собственные чувства, находящие объемное, панорамное отражение в циклической композиции произведения.
Большинство текстов опубликованных стихотворений, тематически связанных с депортацией, имеют характер «сгруппированности» вокруг единой авторской позиции. Яркая иллюстрация – подборка устных произведений, собранных и опубликованных Ф. Байрамуковой, Т. Хаджиевой, Х. Джаубаевым, А. Бегиевым в сборниках «Бушуу китаб» «Книга скорби». 1 ч. Черкесск, 1991;
2 ч. Черкесск, 1997, «Кёчгюнчюле эсгермеси» «Словесные памятники выселения». Нальчик, 1997;
«Кёзлерибизден къан тама» «А из наших глаз капала кровь». Черкесск, 1991;
«Шагъатлыкъ этеме» «Свидетели живые». Нальчик, 2004. В большинстве случаев сказителем, его особым творческим подходом, устные произведения (песни, поэмы) упорядочены в циклическую композицию. В основе создания данных поэтических циклов стоит сам циклический характер акта депортации, завершившегося редепортацией. Описание первого часа (дня) выселения – дороги – комендатуры – тягот быта и бытия – счастливого часа возвращения на тематическом уровне подчинено логике цикла, распространенной и на другие уровни: медитативный, символический, метафизический.
Ярко выраженное циклическое начало положено в композиционную основу книги «Кёчгюнчюле эсгертмеси» («Словесные памятники выселения»), составителем которой выступила Т. Хаджиева. Книга, вбирающая в себя 96 стихотворных текстов, представляет собой единый гиперцикл, «целостную систему авторских взглядов в системе определенным образом организованных стихотворений, в особым образом организованном контексте» (И.В. Фоменко).
Мученическое хождение по кругу ада выселения в структурном построении хаджиевской книги воспроизводится тематической циклизацией, берущей начало с событий 2 ноября 1943 года – карачаевцы, 8 марта 1944 года – балкарцы, и завершающейся стихотворениями, посвященными радости горцев, возвращающихся на Кавказ. Между этими двумя точками огромное количество промежуточных звеньев, вместивших в себе боль спецпереселенцев, их молитвы камням, зависть птицам, тоску по фронтовикам, завещания стариков, жалобу горянок-шахтерок, благодарность казахам, киргизам и т.д. Форма лирического цикла определяет и индивидуальное творчество живых носителей фольклора, на глубинном уровне фиксирующее душевные переживания героя или героини.
Песенное творчество ныне здравствующей сказительницы Б. Солтановой вошло в два сборника «Кёчгюнчюле эсгермеси» («Словесные памятники выселения») и «Шагъатлыкъ этеме» («Свидетели живые»), изданных в Нальчике. Согласно приводимой краткой биографической справке, предваряющей художественные тексты, Солтанова (урожденная Шунгарова) Буслимат Танаевна родилась в сел. Мукуш (Верхняя Балкария). Во время депортации попала в Ошскую область Киргизии. Со второго класса девочка горянка шла работать на свекольное поле, разделив участь многих спецпереселенок с Кавказа. Много тягот выпало на долю Буслимат:
отец и брат погибли на фронте Великой Отечественной войны, шестеро из семьи умерли от голода на чужбине. Однако талантливая сказительница ни одного дня не жила без песен: и в горе, и в радости сочиняла стихи, тут же распевая их сначала для подруг, затем для более широкой аудитории. В сборник «Шагъатлыкъ этеме» («Свидетели живые») вошло пять стихотворений: «Кёчгюнчюлюк кюйлери» («Плач о выселении»), «Тарыгъыуларым» («Мои жалобы»), «Мамукъ жыйгъан къызла» («Девушки, собирающие хлопок»), «Мукуш элим» («Мое село Мукуш»), «Жашаууму ашырдым» («Я провожаю свой век»).
Исследователи балкарской поэзии неоднократно обращали внимание на семантическую мотивированность числа «пять» в текстах национальных авторов, усматривающих в числовой поэтике «образ пяти балкарских ущелий». Печатью подобной числовой символики, на наш взгляд, отмечен и лирический цикл Б. Солтановой, в композиционном построении которого угадываются контуры национальной географии, являющейся основанием для изображения национальной истории.
В цикле воспроизводится целая гамма чувств лирической героини, пытающейся осмыслить происшедшее.
Имеет смысл говорить об эволюции ее мироосмысления, поскольку в цикле мы видим последовательную перемену умонастроения героини, находящую отражение в изменяющейся системе изобразительных средств. Так, текст первого стихотворения изобилует риторическими вопросами, многоточиями, повторами, отражающими душевное смятение героини, способной выразить только собственное бессилие перед случившейся бедой. В поисках заступника девушка обращается к отцу: О том, что мы расстались с родиной, //Интересно, слышал отец? (Подстр. пер. автора диссер.). Здесь сказывается характерный для горской ментальности закон иерархического мышления, тесно увязанный с культом отца. Героиня убеждена: отец бы не допустил крушения ее мира, восстановил бы поруганную социальную справедливость. Однако промелькнувший лучик надежды сменяется депрессивным настроением: Отец – на фронте, а мы – в Сибири, // Голова моя полна печали (Подстр. пер. автора диссер.).
Эмоциональный настрой героини определяется мортальными, эсхатологическими мотивами. Ее преследует навязчивая идея близкой смерти, несколько раз повторяется фраза «Я умру молодой». Смерть, первоначально воспринятая как утешение, выход, избавление, впоследствии наполняет эмоциональный мир героини еще более сильным трагическим пафосом, поскольку в аномальном мире спецпереселенцев картина физической кончины человека тоже лишена здравого смысла, будучи обставлена алогичными, с точки зрения народных традиций, процедурными моментами. Перед взором юной девушки проносится вереница привычных картин: умершего обмывают на досках снятой с петель двери из-за неимения специальных ритуальных принадлежностей;
тело заворачивают в тряпье или кладут в голом виде, поскольку нет материала для савана;
ритуальные молитвы не читаются;
могильная яма копается женщинами;
нет кавказского камня, чтоб отметить могилу. Героиня в полном смятении: смерть оказывается слабой утешительницей. После осознания этой истины ее сознание постепенно поворачивается в сторону принятия жизни, какой бы малопривлекательной она не казалась. Эмоциональным поворотом к бытию, ко всем проявлениям жизни отмечено второе стихотворение лирического цикла «Тарыгъыуларым» («Мои жалобы»).
Примечателен знак хронотопа в самом начале текста: весна выступает здесь как символ обновления мира, носительница света и надежды.
Чувство безотрадного оцепенения, меланхолии в душе героини теперь сменяется желанием и потребностью осмыслить происшедшее. В лирическое, рефлексирующее сознание героини вплетаются элементы эпического мышления, расширяющие горизонт обзора, вызывающие желание фиксировать увиденное. Гиперболизированный образ «море – чернила» подчеркивает масштабность народной трагедии.
Дополнительный ассоциативный ряд «море – слезы» вызывает в памяти бесчисленный ряд песен-плачей, сочиненных в годы депортации безымянными авторами.
В «Моих жалобах» подспудно, штрихами вводится тема труда, рабского, подневольного, все же придающего хоть какую-то осмысленность жизнедеятельности спецпереселенцев. Старики, женщины дети с киркой в руках роют каналы, сверху печет солнце, сравниваемое автором с «силой, плавящей белый свинец». Труд не поэтизируется и не идеализируется, но потрясенное сознание героини отогревается мыслью о том, что «ее труд вливается в труд Азии».
В другом стихотворении цикла «Девушки, собирающие хлопок» тема труда приобретает более масштабное значение. Речь героини построена по всем правилам лирической исповеди, представляет собой искусное сочетание высокой трагедии, человеческого достоинства, бесстрастного самоанализа и горького обвинения в адрес вершителей зла. В лирический сюжет исподволь вплетается эпическая линия, умножающая голос героини до масштабов народного голоса: Собравшись вместе, //мой многострадальный народ, //Мы рассказываем горькую историю (Подстр. пер. автора диссер.).
Данное стихотворение интересно тем, что в нем с глаз героини спадает черная пелена, зрение обостряется, и на место абстрактного зла приходят его конкретные проявления. С осознанным злом уже легче бороться, поэтому без прежнего всепоглощающего страха говорится о коменданте, который не без доли авторской иронии сравнивается с ангелом смерти Азраилом. Рефлексирующая героиня переключает свое сознание на основополагающие слагаемые бытия (дом, одежда, еда) и в результате сопоставления норматива и данности приходит к малоутешительным выводам.
Но эстетика труда, определяющая философскую основу этого стихотворения, служит проблеском надежды на победу жизни над смертью, разума над абсурдом бытия. Труд в данных условиях становится «лучшей молитвой», способной даровать силы физического и духовного возрождения. В рассматриваемом цикле стихотворение «Девушки, собирающие виноград» в определенном смысле является переломным: пусть пока без «счастливого» контекста, но неожиданно четко озвучиваются лексические единицы с положительной коннотацией – «ариу» (красивый), «ойнаргъа» (играть), «кюлюрге» (смеяться). В черную пашню народной трагедии героиня словно роняет значимые слова – семена, которые в дальнейшем прорастут сами и в дальнейшем обрастут многими близкородственными смысловыми контекстами.
Четвертое по счету стихотворение лирического цикла «Мукуш элим» (Мое село Мукуш) по своей тональности самое оптимистичное, о чем можно судить даже по визуальному восприятию: сразу бросаются в глаза пять восклицательных знаков, знаменующие момент воссоединения героини с родиной. Первая строфа, написанная в форме благопожелания, адресована миру в целом. Вся последующая часть стихотворения построена по принципу двоемирия. Героиня, оказавшаяся в родном селе после тринадцатилетней разлуки, приветствует каждую саклю, каждый камень, каждое дерево, встречающееся на пути.
Принцип «тогда – сегодня» определяет двойную оптику героини, которая, глядя на близлежащий предмет, воссоздает его историко культурный контекст, связанный с ее собственной судьбой. Глядя на безжизненные очаги, она вспоминает их тепло;
вспоминает деда, приблизившись к длинному плоскому камню, на котором любил сидеть старик;
сохранившийся деревянный треножник вызывает в памяти героини образ хлебосольной бабушки. Появившись на месте общественной площадки (ныгъыш), героиня скорбит о старцах, некогда разрешавших на этом месте социально-родовые проблемы.
В эпической памяти героини хранятся образы двух силачей Верхней Балкарии, честный поединок между которыми привлекал множество зрителей. Задействованы все сенсорные чувства героини, кроме зрительной памяти «работает» и аудиальная, благодаря которой героиня ясно различает мелодию гармони именитого в Балкарии музыканта Биляла. Граница между миром живых и миром мертвых стерта, потому героиня с благодарностью обращает взгляд на древние могилы. Мукуш не был сиротой, //Благодаря могилам, излучавшим свет (Подстр.
пер. автора диссер.). По ее мнению, потусторонний свет ушедших в мир иной служил своеобразным оберегом, одухотворяющей силой для селения, раненного войной и выселением народа. В конце стиха вновь звучат слова благопожелания, обращенные в адрес родного села, народа в целом: В страданиях прошел //Мир Балкарии. //Попросим Великого Аллаха, //Пусть наше гнездо не разорится! (Подстр. пер.
автора диссер.).
Примечательно, что в поисках художественного образа Балкарии информатор Б. Солтанова прибегает к орнитогенной символике, позволяющей сравнить высокогорную страну с птичьим гнездом. По сравнению с другими стихотворениями рассматриваемого цикла «Мое село Мукуш» изобилует этнографизмами, реалиями горской культуры, за которыми в полный рост встает образ трудолюбивого, смекалистого горца, мастеровитой находчивой горянки. Умеющие кроить тулуп на коленках, //Искусно владеющие бахромой //(Подстр. пер. автора диссер.). Так героиня характеризует своих земляков. Здесь, на наш взгляд, замечательно выражена идея малоземелья горца, виртуозно распоряжающегося крохотным клочком, а также врожденная ею тяга к творчеству, изобретательству.
Культурологемы «ныгъыш» (завалинка), «бешташ» (пять камней) также воссоздают атмосферу обретенной родины, просвеченной памятью героини до архетипических свойств, определяющих ее этническое своеобразие. Завершающее лирический цикл стихотворение исполнено в сугубо медитативной форме, заключенной в объем лаконичного четверостишия. //Я проводила свой век,//Ко мне пришла старость. //Я прожила свой день, //Смогу ли встретить рассвет? (Подстр. пер. автора диссер.). Оперируя категориями бинарной оппозиции «кюндюз – кече» (день – ночь), героиня подводит философский итог своему прожитому веку. Нет ни обиды, ни гнева, ни печали в адрес свершившейся судьбы – только благодарное стоическое ее восприятие.
Рассмотренный нами цикл состоит из пяти стихотворений и вписывается в систему пенталогической символики, о которой мы упоминали выше. Каждое произведение, входящее в лирический цикл, может существовать как самостоятельная художественная единица, но, будучи извлеченной из него, теряет часть своей эстетической значимости. Художественный смысл цикла не сводится только к совокупности смыслов отдельных произведений, его составляющих.
Благодаря сложным сюжетно-тематическим и ассоциативным связям возникает особый художественно-смысловой комплекс, подчиненный единому субъективно-эмоциональному началу, носителем которого выступает сказительница. Собранная из отдельных стихотворений, структура цикла несет широкие возможности развития художественного смысла, допускает многообразие принципов построения.
По нашему мнению, лирический цикл является промежуточным жанровым образованием между отдельно взятым, автономным, самодостаточным произведением и народной поэмой, «большой формой лиро-эпического жанра, стихотворным произведением с сюжетно-повествовательной организацией».
Раздел 3. «Карачаево-балкарский детский фольклор о депортации».
В настоящее время карачаево-балкарский детский фольклор о депортации, зародившийся в годы принудительного выселения народа в Среднюю Азию и Казахстан, является неотъемлемой частью народной поэзии. Определенная группа ученых работает над сбором, систематизацией и подготовкой к опубликованию текстов детского фольклора о депортации, которые до сих пор бытовали только в рукописях отдельных энтузиастов и в устной памяти народа.
Отталкиваясь от результатов исследований известных фольклористов – А.М. Аджиева, В.П. Аникина, Г.С. Виноградова, В.М. Гацака, В.И. Гусева, Х.Х. Малкондуева, М.Н. Мельникова, А.М. Теппеева, Р.А-К. Ортабаевой и др., мы рассматриваем особенности «детской» поэзии о депортации на материале произведений карачаево балкарского фольклора. Объединяет эти произведения то, что повествователем в текстах является ребенок, который рассказывает историю от первого лица, с позиции личного восприятия описываемых событий, изображая их объективно.
Специфической особенностью текстов можно назвать внешнюю, видимую безоценочность событий, в то время как истинная оценка скрывается в подтексте, определяя безошибочную точку зрения ребенка – носителя подлинного, первоначального, глубинного знания. Иногда основной характеристикой произведения является обзорность, выступающая в виде общих рассуждений о жизни, нравах и обычаях спецпереселенцев, которые могут быть прямо или косвенно связанными с рассказанной историей. Такая модель характерна для стихотворения «Беш къарындаш болуучек» («Нас было пять братьев») и, на наш взгляд, для большинства произведений, относящихся к этой категории. Правдивая информация преломлена через индивидуальное сознание малолетнего «политического узника».
Научная оправданность выделения детского фольклора в самостоятельную область творчества объясняется его особой художественной функциональностью и проявлением в нем особенностей мировосприятия детей-спецпереселенцев и спецпоселенцев. В этом отношении детский фольклор выселения представляет особый источник для изучения основ народной педагогики и психологии, тесно связанных со всем укладом жизнеустройства карачаевцев и балкарцев в трагический период народной истории.
Маленькие изгнанники, по вынужденным обстоятельствам рано повзрослевшие, переживая на чужбине наравне с взрослыми выпавшие на их долю испытания, смотрят на мир не совсем юными глазами.
Судя по детской фольклорной поэзии о депортации, их мысли и дела выявляют в них вполне зрелого человека. Оказавшись в бескрайней степи, среди кошмара, где от голода, холода умирают многие, мальчик горец своим детским чутьем, чувствуя конечность зла, слагает песню о величии духа, о радости, которую, он верит, принесет свободная жизнь.
Репрессированный ребенок, чьи желания чрезвычайно удалены от его реальных возможностей, апеллирует в своем воображении к личностям национальных героев с их сверхнормативными человеческими качествами. Мысленно перевоплощаясь, ребенок примеривает на себе свойства героя и таким образом воплощает мечту в реальность. Так, в стихотворении «Мен Манас болсам» («Если б я стал как Манас»), маленький мальчик отождествляет себя с мифо эпическим героем, богатырем киргизов, совершающим подвиги в борьбе с врагами.
В период социальных катастроф, когда история выходит из «берегов», народ более всего опасается духовно-нравственной дезориентации молодого поколения. Движимый инстинктом самосохранения, этнос обращается к заповедным источникам эпических преданий, хранящим нравственно оправданный кодекс бытия.
Стихотворение с ярко выраженными элементами дидактизма «Уша, делле Манасха» – «Сказали: «Будь похож на Манаса» – призвано дать юному созданию образец духовного ориентира в лице героического персонажа киргизского национального эпоса. Краткое, лаконичное произведение, звучащее как развернутый афоризм, призвано воспитать в ребенке мужские, героические качества, научить его, превозмогая боль, стремиться к цели, сохранять оптимизм. Эти и другие детские произведения о депортации своим глубоко человечным и героическим пафосом способствуют выработке и поддержанию истинной системы духовных ценностей, значение которой вечно, вневременно и не зависит от социально-исторических контекстов.
Среди тем, отчетливо отразившихся в данных стихах, первостепенное место занимает тема детского голода. В стихотворении «Село Папан» завороженный взгляд маленького героя сосредоточен на трех мельницах, «пережевывающих пшеницу и ячмень». Рядом находится хозяйский верблюд, «плюющий на детвору», действие которого в сознании голодающих ассоциируется с блажью пресыщения и вызывает смешанное чувство зависти и отвращения.
В другом случае маленький горец, оказавшийся, по злой воле судьбы, среди среднеазиатских песков, выказывает обиду в адрес своего друга, который «не взял его с собой в поход за съедобными кореньями» («Есть поляна в ущелье…»). Ребенок, то ли сохранивший воспоминания о кавказских национальных блюдах, то ли почерпнувший их названия из разговоров взрослых, сетует на то, что «никак ему не доведется увидеть воочию хычины, сохту, масло и сыр». Напрашивается версия и «гастрономической картины-галлюцинации» в воспаленном сознании больного (или умирающего) ребенка.
В форме благодарственной молитвы написано стихотворение, в котором ребенок «просит Аллаха даровать здоровье» старой киргизской женщине Гюльчюн эне, спасшей его от голодной смерти («Гюльчюн эне»).
В мире, где хлеб является пределом мечтаний маленьких невольников, такое традиционное детское лакомство как «конфета» мыслится чем то запредельным, фантастическим и упоминается только в условных, гипотетических предложениях. Мотив «голод и ребенок» является одним из самых устойчивых в лирике выселения и профессиональных поэтов. Так, лирическая героиня поэмы С. Мусукаевой «Алма-Атада чагъадыла алмала» («Зацветали яблони в Алма-Ате») самым большим мужеством женщины называет «ее способность смотреть в голодные глаза голодного ребенка».
Другим постоянным мотивом в детском фольклоре является идея «движения», «перемещения», выражающая укоренившееся в детском сознании заветное желание вернуться к «родной Золотой Горе».
Особенно яркое, зримо-пластическое и завершенное олицетворение эта идея получает в стихотворении «Тарпанчыкъды атчыгъым» («Моя выносливая лошадка»), дающее описание трудовых хлопот мальчика:
он растит, кормит-поит, воспитывает и закаляет коня, с которым связывает надежду на возвращение. Ту же функцию «метафизического перемещения» выполняет образ «белой змейки», которой мальчик «передает привет» («Весной поедем в Къуркъур»). В системе ценностей маленького человека особо значимое место занимает «путь к Золотой Горе» (к Родине).
Тема трагической разъединенности людей в среде спецпоселенцев достаточно широко освещена во «взрослом» фольклоре. А вот как глазами ребенка фиксируется эта трагедия. Юную Джамилю насильственно вырывают из привычного мира и увозят к Садыку, в мире которого «не будет радости, конфет, походов к Иссык-Кулю, игры с волчком». Тот же мотив разрыва связей между близкими, родными людьми звучит в стихотворении «Посадили на деревянные сани».
М. Мельников, рассуждая о категории «трагическое» в детском фольклоре, отмечает ее положительную функцию, исполняющую роль «тренинга психики». По мнению исследователя, с глубокой древности в человеке живет потребность трагического, поскольку в основу мироздания заложено трагическое начало, проявляющееся в смерти близких, природных и техногенных катастрофах, несчастных случаях, заклании животных и птиц и т.д. В период опытно-чувственного познания окружающего мира ребенок на вербальном уровне через серию фольклорных текстов переживает трагическую ситуацию, отзываясь на нее эмоциональной реакцией, душевной закалкой. Тексты с элементом «трагическое» учат относительно безболезненно пережить в будущем ментальный или психологический стресс. Немаловажное значение имеет и урок сопереживания, преподающийся через категорию «жалость», входящую в структуру текста о трагическом событии.
Стихи о животных из цикла «детская поэзия о депортации» сгруппированы в основном вокруг категории «трагическое». По этим текстам маленький спецпереселенец получает представление о системе бытия, в состав которого включены не только силы света и добра, но в равной мере и силы зла и тьмы. Здесь он сталкивается с понятием «жестокость», которое чаще всего является производным человеческой деятельности и первоисточником несчастья. Для наглядности приведем текст стихотворения «Бёрю балачыкъла» («Волчата»). Бросается в глаза внешняя бесстрастность стиха, построенного в форме сюжетного повествования о встрече ребенка с охотником, вернувшимся с добычей домой. Ребенок сам выступает очевидцем и повествователем, скорее всего, это его первый опыт восприятия трагедии в контексте животного мира. Он объективно фиксирует картину увиданного, избегая эмоциональных оценок. Лишь один раз ребенок проявляет свою реакцию, давая характеристику детенышам: «Таких симпатичных созданий // Я в жизни не видел». Напрямую ничего не говорится о жалости и сопереживании по отношению к жертвам человеческой жестокости.
Высокой частотностью в детской фольклорной поэзии выселения отличается также мотив признательности, обращенный к киргизам, казахам, представителям иных национальностей, которые куском хлеба, теплым словом, душевной щедростью делились с маленькими спецпереселенцами в тяжелые годы депортации. «Благодарственные» стихи характеризуются повышенной эмоциональностью, экспрессией, кажется, словам тесно в рамках поэтического текста. Строки любви и душевного тепла «стягивают» воедино прошлое и будущее время, – в цепкой памяти ребенка сохраняются реалистические детали, ассоциирующиеся с добротой и щедростью, не рассчитанной на ответное воздаяние. По принципу «добро порождает добро» ребенок в стихе высказывает обещание в будущем поддерживать связь с благодетелем, оказывать помощь, всегда помнить своих спасителей.
Нередко в «благодарственных текстах» дается богатая внешняя характеристика покровителя и его психологический портрет. Так, в стихотворении «Къыргъыз эне – топпанбаш» («Киргизская бабушка – высокоголовая») дается подробное описание киргизского национального головного убора, из-под которого струятся «черные косички – змейки», украшенные «множеством разноцветных бусинок».
Примечательно, что в художественном сознании безымянного сказителя бусинки сравниваются с «речными камушками» – конкретной реалией горского быта, подчеркивающей идею родства между старой киргизской женщиной и балкарским ребенком. Воспроизводя эмоциональное тепло, исходящее от бабушки, сказитель употребляет слова «медовый», «сладкий» по отношению к ее речи, языку, интонации.
Во многих стихотворениях обозначена раздвоенность сердца спецпереселенца, который безгранично любит и тоскует по кавказской родине, но за годы депортации успел полюбить и ту добрую землю, которую с полным основанием стал называть «второй родиной».
Наиболее выразительно эта мысль звучит в стихотворении «Сау къалгъын сен Кёкбель эл» («Будь благословен – село Кёкбель»), имеющего конкретного адресата – киргизского сельского учителя по имени Манап. Для многих карачаевских, балкарских ребятишек он становится первым проводником в мир знаний, помогает справиться с тоской. Крупным планом описывается день трогательного прощания учителя со своими учениками, отъезжающими на Кавказ. Дети клянутся своим киргизским побратимам всегда помнить о них и обязательно навестить в будущем край, который стал родным.
В текстах детского фольклора о депортации бросается в глаза еще одна особенность, связанная с лексическими заимствованиями из киргизского языка. В силу родственности киргизского, казахского и карачаево-балкарского языков речь спецпереселенцев легко воспринимает и ассимилирует слова степных тюркских народов. Так, в текстах встречаются слова «Кудай», «Манас», «райис», «айнанайым», «энемайым», «эне» и т.д., принадлежащие к другой этносреде, но в то же время органично вписывающиеся в структуру карачаево балкарского языка. Тексты также насыщены антропонимами (Танабай, Бёрюбай, Арпабай, Жанбай, Жолабай, Киргизбай, Толганай, Айкёз, Энемай, Гюлчю эне, Манап и т.д.), географическими названиями (Талас, Тапан, Папан, Кёкбель, Исси-Куль (Иссык-Куль), Наукат, Ош и т.д.), уточняющими конкретное место «лирического действия» в стихотворениях горских малолетних спецпереселенцев.
В определенном смысле тексты детской поэзии являются и историко документальными летописями. Так, в них оказался зафиксированным не только собирательный образ коменданта – жестокого человека с наклонностями палача, карателя, но нередко приводятся их фамилии, имена (Юдин, Павлов, Виктор). Для маленького сказителя важно подробное описание внешности, личности коменданта, поскольку для него это персонифицированное зло.
Бесспорно, первоисточником детской фольклорной поэзии о депортации стало устное народное творчество карачаевцев и балкарцев, из стихии которого черпались образы, мотивы, средства выразительности.
При всей тяжести социально-идеологического давления со стороны официальных властей, народ не жил в культурной изоляции от русской классической литературы, произведений киргизских, казахских авторов, которые также оказывали воздействие на поэтику детского фольклора о депортации. Но, помимо фольклорного источника, безымянные авторы видели перед собой новую действительность, героические будни, преображенный скудный быт горцев на чужбине, который стал наиважнейшей питательной средой и предметом осмысления для их художественного сознания.
Судя по этим текстам, выселение народа принесло массу неисчислимых бедствий, отразившихся на неокрепшей детской душе.
Картины голода, холода, сиротства проходят через сознание ребенка.
И самую объективную оценку им может дать «дитя добра и света», который, по воле судьбы, оказался на темной стороне мироздания.
Ребенок не всегда понимает общественно-политическую подоплеку выселения, поэтому многие картины он воспринимает как абсурд. В поэтике детской поэзии о депортации привлекает, прежде всего, ее общечеловеческое содержание, гуманистическая суть, предлагаемая в подтексте возможность обобщать те или иные жизненные явления, анализировать причины человеческих страданий и искать пути избавления от них. Особая художественная ценность этих произведений определяется и тем, что в них устами ребенка звучит идея недопустимости зла, насилия в мире.
Детский фольклор выселения представляет собой важный источник для изучения основ народной педагогики и психологии, тесно связанных со всем укладом жизнеустройства карачаевцев и балкарцев в трагический период народной истории.
Вторая глава «Фольклорная эстетика в народных поэмах и устных преданиях о депортации» состоит из двух разделов: «Народные поэмы о депортации»;
«Устные предания о депортации».
Раздел 1. «Народные поэмы о депортации». В формировании карачаево-балкарской народной поэмы особую роль сыграл архаичный жанр «хапар» – устный рассказ о каком-либо случае, невероятном происшествии, на самом деле имевшем место в действительности.
Другим предшественником «поэмы» являются сказания нартского эпоса, также содержащие в своей основе ярко выраженную событийность, сопровождающуюся медитацией автора или героя.
Следует отметить и третий художественный источник карачаево балкарской народной поэмы – множество ближневосточных дастанов, прямо или косвенно повлиявших на формирование определяющих признаков национальной поэмы. Широко известные в среде карачаевцев и балкарцев поэмы «Тахир и Зухра», «Лейла и Меджнун», «Юсуф и Зулейха», «Сказание о Юсуфе Прекрасном» с их рельефной событийностью, поступательным движением сюжета, «кинематографической» сменой декорации естественным образом формировали эпическое, поэмное мышление в горском эстетическом пространстве.
Важно подчеркнуть, все перечисленные поэмы имеют национально адаптированные художественные версии в карачаево-балкарском фольклоре. В последнее десятилетие, благодаря атрибутивной и эдиционной работе Х. Малкондуева и Б. Тетуева, восстанавливаются подлинные имена творцов-сказителей, воссоздававших древневосточные поэмные предания на национальном языке в соответствии с литературными традициями северокавказских горцев.
Д.-Х. Шаваев – одно из возвращенных имен, полноправно занявшее место на современной литературной арене. Народные поэмы, созданные в 40–60 гг. ХХ столетия в условиях депортации, можно отнести к новейшему фольклору. В их основу положены события, прямо или косвенно связанные с выселением карачаево-балкарского народа. При всей их тематической, композиционной, стилистической вариативности, различии в выборе изобразительных средств, их объединяет свойство эпичности, объективной повествовательности, выражающейся в последовательном изложении цепи событий, воссоздающих микроисторию карачаево-балкарского народа в драматическую эпоху.
Текст народной поэмы «Судьба старой собаки» («Къарт парийни къадары») был записан со слов сказителя Р. Жамурзаева. В основу данной поэмы положено реальное происшествие, имевшее место в 1958 году. Возвращающиеся из чужбины горцы восстанавливают родное село, строят новые дома, облагораживают улицы. Руководство колхоза «Родина» командировало троих работников Исмаила Калабекова, Ачабана Хуртуева и Расула Жамурзаева для закупки партии крупного рогатого скота в Зольский район. Перевалив через горные хребты, уставшие мужчины, наконец, добрались до нужной кошары на Зольском пастбище. Здесь произошло событие, которое потрясло всех присутствующих. Старая собака хозяина кошары Хаути, на слабых, негнущихся ногах доковыляла до Исмаила Калабекова, положила передние лапы на его плечи и начала горько выть, давая всему окружающему миру понять, что через многие годы разлуки она встретила своего любимого друга. Трогательную встречу человека и его четвероногого друга автор описывает с обилием натуралистических элементов.
Кульминационным в поэме является момент, когда наступает время решить, с кем теперь останется Бойнак: вернется с исконным хозяином Исмаилом в Чегем или проведет недолгий остаток своих дней с Хаути, которому он целых 13 лет служил верой и правдой в ответ на доброе к себе отношение.
На следующем этапе освоения анималистической темы художники наполняют зооморфные образы сложными философско психологическими идеями. К примеру, фольклорное произведение – сказительная поэма Р. Жамурзаева «Ёксюз улакъ, иймансыз уучу» («Козленок-сирота, бесчестный охотник»). Композиционно оно распадается на три взаимосвязанные части, в каждой из которых последовательно описывается судьба охотника, обусловленная его бесчестным поступком по отношению к невинным животным.
Текст динаминизирован четкостью авторской позиции сказителя, осуждающего кровожадность и жестокость охотника, бездумно и хладнокровно направляющего ружье в сердце матери козленка.
Во второй части произведения автор подробно рассказывает о тяжелых испытаниях, выпавших на долю «маленького сироты», который прячется среди холодных камней. «Возмездие» – так можно назвать общую идею третьей части поэмы, в которой утверждается мысль о неотвратимости божественной кары. Охотник тяжело заболевает, неожиданный паралич ног лишает его возможности передвигаться.
Горская экологическая этика всегда была чрезвычайно чутка к сфере охоты, пытаясь удержаться на черте «золотой середины», позволявшей не умереть с голоду и в то же время проявить гуманность по отношению к «братьям меньшим». Самое талантливое воплощение данная тема получила в знаменитом стихотворении К. Кулиева «Никогда не буду охотником», с которым перекликается анализируемое нами произведение Р. Жамурзаева. Но здесь, в отличие от кулиевского текста, присутствует иносказательный пласт, формирующий в сознании читателя устойчивую символическую формулу «фауна – народ», «охотник – представители власти».
Значительный интерес в свете исследуемой проблемы представляет творчество карачаевского сказителя Д. Тебуева, исполнителя многочисленных стихотворений, поэм, рассказов. По рассказу Д. Тебуева, это было очень сложное, противоречивое время. С одной стороны, все ликовали после стольких лет ожидания, вернувшись на Родину. С другой стороны, это было время напряженного самоосмысления, самосознания народа, время интенсивного поиска, восстановления разорванных человеческих связей. Рассредоточенный, «рассыпавшийся», изрядно поредевший народ пытался возродить свою целостность через поиск пропавших детей, родителей, братьев, сестер, других ближних и дальних родственников. Мотив «ищу тебя» на время стал самым актуальным и злободневным.
По свидетельству Д. Тебуева, поэма «Къарачайлы чыган къызчыкъ» («Карачаевская цыганская девочка») создана по мотивам одной из таких полулегендарных историй, активно циркулировавших в студенческой среде 50-х годов. «Это одновременно и поэтический вымысел, и правда, – отмечает автор. – Вымысел, потому что его сочинители от первого слова до последнего были свободны в своем поэтическом воображении. Правда, потому, что этот сюжет – реальность для народного духа, народного воображения, это художественное обобщение исторической мысли карачаево-балкарского народа».
Энергичный слог эпического сказания начинается с эпизода, в основу которого положен достоверный факт, зафиксированный карачаево балкарской историографией.
Для сказителей она стала своеобразной архифабулой, породившей множество однотипных художественных текстов, совпадающих в идейно-смысловом комплексе и различающихся в деталях. В рассматриваемой нами версии Д. Тебуева родные долго искали пропавшего младенца, но не нашли. На следующий день проходившие недалеко от этих мест цыгане услышали детский плач и в зарослях крапивы обнаружили маленькую девочку, которая, скорее всего, только-только пришла в себя после оглушения. Цыгане забрали девочку к себе в табор, одарив ее теплом большого семейного очага. Хаосу бытия, злой иррациональной силе, приносящей социальные бедствия, сказитель противопоставляет коренящиеся в сознании простых людей братское чувство к ближнему, чувство интернационализма и веру в окончательное торжество разума и добра.
Еще одна поэма в исполнении Д. Тебуева «Девочка, спасшаяся на дереве» («Зорлукъда терекге тагъылып къалгъан къызчыкъ»), навеяна сказителю реальными конкретными событиями периода репрессии карачаево-балкарского народа. Системообразующим фактором и движущей силой сюжета вновь является история про младенца, спасшегося чудесным образом.
Предыстория события начинается с эпически масштабной картины, запечатлевшей день выселения, 2 ноября 1943 г.
Случившаяся на опасном участке горной дороги автокатастрофа стала источником новых трагических событий, связанных с разрывом семейных уз, крушением человеческих судеб. Среди выживших в автокатастрофе людей оказалась крохотная новорожденная девочка, никем не замеченная среди ветвей дерева.
Сюжетная линия в поэме связана с образом русской женщины, которая, бродя по осеннему лесу, услышала слабый младенческий голос. Женщина подобрала девочку, удочерила и за 14 лет проживания с ней полюбила ее как своего собственного ребенка.
Наступает 1957 г. – время возвращения реабилитированного народа на Родину. Время самоопределения и национального самосознания выражается в интенсивном розыске без вести потерявшихся лиц, восстановлении межличностных связей, воссоединении семей, устройстве на работу или учебу. Далее сказитель крупным планом описывает встречу карачаевцев с русской семьей. Большая трагедия расколотого карачаевского мира теперь отзывается трагедией для сердца русской матери. Для нее тоже девочка-найденыш стала родной, и разлука с ней равносильна потере смысла жизни.
По-своему трагичен и момент встречи матери-карачаевки с родной дочерью, каждая из которых говорит на своем языке. «Но есть язык слез, язык сердец, понятный каждому», – уточняет информатор.
Возникшую философско-нравственную дилемму благополучно разрешает народная мудрость в лице старейшин карачаевского рода, вынесших справедливое постановление о законном праве девочки обладать двумя матерями, каждая из которых отныне будет считаться родной.
В концовке данной поэмы выражаются гуманистические принципы сказителя, видящего выход из социально-исторического кризиса в преодолении разобщенности людей, утверждении интернациональной дружбы, в мирном коллективном сосуществовании разноплеменных народов под знаменем человеческого братства.
Подобных историй в народной памяти сохранилось немало, и то, что передал сказитель, можно назвать созданием типических характеров и типической художественной ситуации, реальность которой легко подтверждается на историографическом материале. Информатор намеренно не наделяет именами своих героев, подчеркивая собирательный характер образов, прототипы которых живут среди калмыков, немцев, русских, карачаевцев, балкарцев, чеченцев, ингушей.
Такого рода легендарные рассказы, граничащие с жанром «магического реализма», имеют широкое хождение в народе, становясь питательной средой для художественных текстов. Как мы убедились, несколько таких народных поэм исполнены сказителями Р. Жамурзаевым и Д. Тебуевым, воплотившими в фольклорные тексты величие народной мысли.
В личном архиве Х. Малкондуева хранится уникальный текст «Манас», созданный безымянным карачаево-балкарским сказителем по аналогии с известным киргизским героическим эпосом. Отрывок из данного произведения опубликован в журнале «Нюр» («Свет», 2009. №4). По свидетельству теоретиков эпоса, текст классического «Манаса» отличается большой вариативностью: зафиксировано около 20 вариантов классического «Манаса» в записи второй половины XIX и начала XX века. «Манас» характеризуется самым большим объемом среди известных эпических произведений в мировой культуре.
Известно, что в экстремальных жизненных условиях народный ум подсознательно ищет опорные точки в древних сказаниях, в мифологических преданиях, притчах и легендах. Из «архивов сознания» извлекаются истины, запечатленные в исторических словесных памятниках. Наблюдается своеобразная активизация мифологического мышления, усиливается интерес не только к произведениям нартского эпоса, но и к эпическим текстам других народов. Об этом можно судить по появившимся в годы депортации двум карачаево-балкарским стилизациям киргизского героического эпоса «Манас»: детским и взрослым вариантам.
В самом первом предложении «кавказского» «Манаса» в единую художественную точку стягиваются Карачай и Киргизия. Сказитель в характеристике карачаево-киргизского Манаса особо подчеркивает мобильность, подвижность героя, – черты, приобретающие особую привлекательность в условиях ограниченного территориального передвижения спецпоселенцев в местах нового обитания. В описании коня Манаса поэтизируются крылья, дающие возможность преодолевать большие расстояния.
Конь Манаса сравнивается с «горной ланью», «змеей», «рыбой», «лаской». Это образы, показывающие магическую способность коня перевоплощаться и приобретать черты, сообразные определенной природной среде (горам, лесу, воде, земле). В том или ином контексте в поэме упоминается множество географических объектов – Минги тау, Бештау, крымские, татарские, ногайские, киргизские земли, Алтай, реки Итиль, Анасай, Калмыкия. Данный топонимический ряд воспроизводит, с одной стороны, эпическую масштабность деяний героя, с другой, – в нем просматривается авторская идея всечеловеческого братства.
Описывая чудесные годы младенческих лет Манаса, автор использует гиперболизированные образы, подчеркивающие супернормативность его эпических качеств. Этот необыкновенный ребенок еще не научился ходить, но уже умеет лихо скакать на лошади. Каждая стрела его лука является прицельной: «останавливает оленей, волков». Выйдя на охоту, без добычи маленький герой не возвращается, привозя «водруженные на шею коня» трофеи. Манас–ребенок отличается не только боевым искусством, на народном празднике «Улакъ» он проявляет также свои неординарные музыкальные и танцевальные способности. В пять лет, по словам сказителя, чудесный малыш «способен поднять камень величиной с себя». В шесть лет на степных просторах ему удается «догнать и распугать волчью свору». Семилетний Манас одним взмахом кнута «разбил реку Анасай на два рукава».
Для эстетики эпоса почти обязательным является поэтизация военных доспехов героя. В карачаево-балкарском эпосе большое внимание уделяется описанию магического меча Манаса. По общепринятой эпической традиции описывается все военное снаряжение Манаса, в том числе лук и стрелы, которые также изображаются с преувеличением их магических свойств. В характеристике стрелы автор обращает внимание на все его компоненты, вплоть до мельчайших деталей;
он поэтизирует место стыка бронзового наконечника с деревянной частью, сделанной из ивового дерева. «Ива с бронзой соединились навек», – отмечает автор, подчеркивая прочность стрел Манаса.
Сравнительно-сопоставительный анализ карачаево-балкарского «Манаса» с первоисточником показывает общность в воспроизведении устойчивых стержневых событий эпоса, художественных приемов (внешняя и внутренняя рифмовка), образный ряд, стихотворный размер, гиперболизация, олицетворение предметов военного снаряжения и т.д.). По объему, масштабности, естественно, эти два эпических текста не сопоставимы. Карачаево-балкарский вариант адаптирован к эстетическим потребностям спецпоселенцев, чье художественное сознание остро восприимчиво к образам народных заступников, к идеям наказуемого зла и торжеству справедливости.
Обращает на себя внимание и композиционное построение карачаево-балкарского «Манаса» с его подчеркнуто «возвращенческим финалом». Пройдя сто дорог, столкнувшись в противоборстве с вражескими полчищами и победив их, Манас благополучно возвращается в родной аул, где его встречают с чашей бозы (легкий хмельной напиток – Б.Б.) как победителя. На наш взгляд, подобная концовка имела огромное идейно-воспитательное значение для спецпоселенцев, чьи сердца наполнялись верой и надеждой на скорое возвращение на историческую родину.
Обнаруженные и описанные на сегодняшний день народные поэмы о депортации представляют собой образец уникальной художественной субкультуры в системе национальной поэзии.
Раздел 2. «Устные предания о депортации». Важным художественным документом во время выселения, зафиксировавшим константы духовного порядка, является фольклор о депортации.
Сказители пытались сразу же вести историческую летопись, содержанием которой были не столько факты, сколько освещение этих фактов с народной точки зрения. Цикл преданий, сгруппированных вокруг исторических событий и связанных с депортацией народа, отличает ярко выраженный трагический пафос, обусловленный онтологическим положением человека.
Основное назначение предания (таурух) – сохранять память о национальной истории. Его историзм обусловлен стадиальным состоянием фольклора данного этноса. Свою трактовку жанра предания дает в книге «Эстетика фольклора» В.Е. Гусев, который считает, что «предания связаны с историческим прошлым, являются своего рода поэтической историей народа и выполняют образовательно воспитательную функцию, формируя историческое сознание масс и вместе с тем развивая эстетическое восприятие ими своего исторического опыта».
Известный ученый выделяет в жанре преданий следующие виды: эпонимические – о происхождении рода, племени, народа;
топонимические – о географических названиях, связанных с деятельностью действительных или вымышленных исторических лиц;
собственно исторические – о памятных событиях в жизни народа – переселениях, войнах, восстаниях и т.п;
а также героические, свидетельствующие о деятельности и смерти выдающихся исторических лиц, народных героев и т.д.
Если историки карачаево-балкарского устного народного творчества до сих пор могли обходиться без «фольклора выселения», то теперь исследователь, пожелавший рассмотреть художественную природу фольклора, не может не изучить его «как исторически развивающее явление, а всю совокупность его признаков как динамическую структуру» (В.Е. Гусев). Фольклор отражает особенность мировидения, психический склад, обычаи, верования, художественное мышление – все то, что составляет дух народа. Трудно переоценить его познавательное, идейно-воспитательное и эстетическое значения.
Трагедия депортации обусловила появление жанра исторических преданий. В них звучат мотивы, образы и идеи, созвучные новой исторической обстановке. Большое развитие получают идеалы консолидации народа, разбросанного в степях Средней Азии и Казахстана.