Софийность и ее коннотации в русской литературе xix-начала xx веков (поэтика всеединства)
На правах рукописи
Крохина Надежда Павловна Софийность и ее коннотации в русской литературе XIX-начала XX веков (поэтика всеединства) Специальность 10.01.01 – русская литература
АВТОРЕФЕРАТ
диссертации на соискание ученой степени доктора филологических наук
Шуя 2011
Работа выполнена в ФГБОУ ВПО «Шуйский государственный педагогический университет»
Научный консультант: доктор филологических наук, профессор Океанский Вячеслав Петрович
Официальные оппоненты: доктор филологических наук, профессор Дзуцева Наталия Васильевна доктор филологических наук, профессор Минералова Ирина Георгиевна доктор филологических наук, профессор Тихомиров Владимир Васильевич
Ведущая организация: ГОУ ВПО «Волгоградский государственный педагогический университет»
Защита состоится 8 декабря 2011 года в 11.00 на заседании диссертационного совета ДМ. 212.094.04 при ГОУ ВПО «Костромской государственный университет имени Н. А. Некрасова» по адресу: 156961, г. Кострома, ул. 1 Мая, д. 14 а.
С диссертацией можно ознакомиться в научной библиотеке ГОУ ВПО «Костромской государственный университет имени Н. А. Некрасова»
Автореферат разослан «» октября 2011 г.
Ученый секретарь диссертационного совета доктор культурологии, доцент Е. Б. Витель
ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ
Актуальность темы исследования.
В настоящее время, наряду с выявлением православных основ русской литературы, всё более актуальным становится интерес к философии и духовному опыту русского писателя, который породил философскую критику Серебряного века. Ибо «нигде таким интимно-осердеченным образом не связаны художественная словесность и метафизическое философствование, как в русском культурном мире»1. В русской литературе обнаружимы и русская идея, и русское мироощущение, и философия жизни. Можно спорить о православности религиозного сознания русского писателя, но нельзя сомневаться в духовной глубине его художественного мира, возросшего на богатой почве восточно-христианской святости и насыщенного проблематикой западноевропейской культуры. Духовному опыту русского писателя свойственна принципиальная всеохватность, интуиция всеединства. И русские писатели, и русские философы «ищут именно целостности, синтетического единства всех сторон реальности и всех движений духа»2.
Категория софийности – высшей полноты и мудрости жизни – прилагается к эпохе, всё более утрачивающей цельность и единство и всё более взыскующей этой цельности. Этот поиск и создаёт особую духовность русской литературы, исследующей вслед за Пушкиным, онтологическую драму отношений человека с миропорядком, свидетельствуя о взлётах и падениях души человека, ибо «мир есть София в своей основе и не есть София в своём состоянии»3. Русская классика обращает к прирождённому христианству русской натуры, исходит из реальности идеального. Чем ближе к Серебряному веку, тем явственнее переход в контексте «мифопоэтической» и «релятивистской» поэтики к антропокосмизму и нарастание экзистенциально катастрофических тем. Таким образом, в работе исследуется драма развёртывания софийных тем и смыслов, связанных с онтологической переориентацией современного художественного сознания. Закат «ориентации на сакральную традиционность» (В.П. Океанский) порождает поиски новой сакральности в романтической традиции, именуемой в философско эстетических трудах Вл. Соловьёва Софией. В работе исследуется многоаспектное софиологическое видение мира, порождающее поэтику всеединства.
Степень научной разработанности проблемы. В современной научной литературе стало привычным говорить об индивидуальной, или поэтической мифологии, столь характерной для постромантического художественного сознания. В целом ряде работ последнего времени выявляется дальнейшее Океанский В.П. Русская метафизическая лирика XIX в.: Автореф. дис… докт. филол.н. – Иваново, 2003. – С.5.
Зеньковский В.В. История русской философии: В 2 т. Т. 1. Ч. 1. – Л., 1991. – С. 17.
Булгаков С.Н. Свет невечерний: Созерцания и умозрения. – М., 1994. – С.195.
углубление в проблематику взаимодействия литературы и русской религиозной философии (без чего непредставима отечественная литературная традиция) как исследование софийности, софийных мотивов русской литературы (С.Н. Бройтман, М.Н. Громов, Е.Г. Новикова), «поэтической софиологии» русского писателя (В.П. Океанский, И.А. Ширшова), предваряющей и дополняющей теоретическую софиологию Серебряного века4. Но специального исследования, посвящённого рассмотрению русской литературной традиции XIX и рубежа XIX–XX веков в аспекте софийной поэтики всеединства и её взаимодействия с русской софиологией и символистской эстетикой, сегодня нет. В то же время существует множество отдельных работ или разделов в разного рода исследованиях, начиная с философской критики Серебряного века, в той или иной мере затрагивающих софийную проблематику философии всеединства и возможности её художественно-эстетической экспликации в русской литературе. Спорным и открытым является само понимание софийности.
В целом ряде работ последнего времени ставится проблема рассмотрения русской культуры в аспекте софийности (В.В. Бычков, С. Долгополова, Ю.С. Степанов). К проблеме Софии обращаются исследователи древнерусской культуры и литературы (В.В. Бычков, А.Н. Овчинников, М.В. Плюханова).
Исследователи подчёркивают, что образы и идеи Софии-Премудрости сложны, не имеют твёрдого и однозначного истолкования и доныне являются предметом богословских и научных споров. Для одних авторов София неотделима от вечных ценностей русской культуры: «Неизреченную сущность Софии невозможно передать в конечных определениях рассудка, но можно отобразить в художественной, пластической, эстетической форме. Потому наиболее глубокое отражение отечественная софийная традиция нашла в храмостроительстве, иконографии, гимнографии, поэзии, воплощаясь не только вербальными, но и невербальными средствами»5. В работах крупнейшего исследователя православной эстетики В.В. Бычкова «сила древнерусского искусства в его софийности – способности смотреть на жизнь под углом зрения См.: Новикова Е.Г. Софийность русской прозы второй половины XIX в.: Евангельский текст и художественный контекст. – Томск, 1999;
Громов М.Н. Софийные мотивы в творчестве Вяч. Иванова // Вячеслав Иванов – творчество и судьба: К 135-летию со дня рождения / Сост. Е.А. Тахо-Годи. – М., 2002. – С.25-30;
Океанский В.П., Ширшова И.А. Персонологические особенности поэтической софиологии Ф.И. Тютчева // Соловьёвские исследования. Вып. 4. – Иваново, 2002. – С. 178-188;
Ширшова И.А.Поэтическая софиология Ф.И. Тютчева. Дис…канд.филол.н. – Иваново, 2004;
Бройтман С.Н. Софийность в раннем творчестве Б. Пастернака // Вл. Соловьёв и культура Серебряного века. – М., 2005;
Сапронов П.А. Русская софиология и софийность. – СПб., 2006;
Дзуцева Н.В. Поэтика софийности в «Зимних сонетах» Вяч. Иванова // Соловьёвские исследования:
Периодич.сб.науч.трудов. Вып.14. – Иваново, 2007;
Сарычев В.А. Апокалипсис от Софии:
религиозно-художественная концепция книги А. Блока «Стихи о Прекрасной Даме» в контексте софиологии Вл. Соловьёва // Известия РАН. Сер. лит. и яз. – 2008. – №5. – С.3-15 ;
Мещерина Е.Г.
«Се красота из синего эфира…» (к проблеме эстетики цвета в поэзии Серебряного века) // Вестник МГУ. Сер. Философия. –2009. – №1. – С.63-90 и др.
Громов М.Н. Вечные ценности русской культуры: К интерпретации отечественной философии // Вопросы философии. – 1994. – № 1. – С. 59.
вечности и, прозревая в жизненных явлениях сущностные основы бытия, выражать их в цвете, слове, звуке»6. К этому идеалу всегда стремилась русская литература. В работах этого авторитетного исследователя христианской философии искусства именно с софиологией связывается неоправославие Вл. Соловьёва, П. Флоренского, С. Булгакова7. «Неоправославие, особенно в лице Булгакова и Флоренского, наконец ясно осознало и чётко сформулировало идею, которой православное сознание, православная культура по наитию руководствовались на протяжении практически двух тысячелетий и которая особенно ярко и полно была воплощена в древнерусской художественно религиозной культуре»8. Софийное восприятие мира как Премудрости Божией способно вывести современную культуру из кризиса.
Но есть и полярная точка зрения: идея Софии в философии русского Ренессанса – «прелесть», «результат кризиса русской православной культуры»9.
Для С.С. Хоружего, Н.К. Гаврюшина, П.А. Сапронова или В.А. Сарычева проблема софийности – одна из ересей русской философии, проявление александризма и маньеризма Серебряного века. Автору данного исследования ближе всего позиция В.В. Бычкова.
Редуцирующий подход к софийной линии русской литературы и русской софиологии отличает монографию П.А. Сапронова. Выводы автора неутешительны: «Софийность у нас является выражением несостоятельности мужского начала». И распадается в распадающемся мире (в романе Ф.М. Достоевского с их антиномичными героинями «впервые несостоятельность героя производна от несостоятельности героини» ). София вовлекает в свой распад: А. Блок «погружается в неё, распадаясь…сам». В этом контексте литературного крушения софийности русская софиология как её послесловие – «пусто-словие»11. Автор подчёркивает проблемность богословского понимания Софии («Премудрость Божия заслоняет и растворяет в себе второе лицо Троицы»), «её чуждость православию», это «растворение божественного в космическом»12. Критика софийной основы творчества А. Блока характерна для работ В.А. Сарычева13.
Наличие обозначенных полярных точек зрения возвращает к неразработанности и спорности данной темы. Категория софийности ставит непростую проблему развития христианской традиции, породившей Бычков В.В. Духовно-эстетические основы русской иконы. – М.,1995. – С. 111.
Бычков В.В. 2000 лет христианской культуры sub specie aesthetica: В 2 т. Т. 2. – М., 1999. – С. 333, 344 и др.
Бычков В.В. Русская теургическая эстетика. – М., 2007. – С.264-265.
Панищев А.А. Идея Софии в философии русского Ренессанса // Вопросы культурологии. – 2008. – №10. С.70-73.
Сапронов П.А. Русская софиология и софийность. – СПб., 2006. – С.318, 385.
Там же. С.431, 434.
Там же. С.95, 105, 199.
См.: Сарычев В.А. Ал. Блок: Творчество жизни. – Воронеж, 2004. – С. 326, 7;
Сарычев В.А.
Апокалипсис от Софии: религиозно-художественная концепция книги А. Блока «Стихи о Прекрасной Даме» в контексте софиологии Вл. Соловьёва // Известия РАН. Сер. лит. и яз. – 2008. – №5. – С.3-15.
невиданную ранее «культуру развития»14, нового восприятия вечной христианской истины, о чём заговорил Вл. Соловьёв в своих работах.
В своих оценках автор работы опирается на философскую критику Серебряного века, открывшую метафизическую глубину русской литературы. В эту эпоху осмысления онтологизма русской мысли, развития софиологии как самого характерного проявления синтетических поисков Серебряного века – заговорили о софийных началах русской литературы и культуры, софийном опыте русского писателя (А.С. Пушкина, Ф. Тютчева, Ф.М. Достоевского, А. Блока и др.). Проблематика целостности ставила вопрос о софийности искусства, символический подход к искусству вёл к его онтологическому пониманию – в работах Вяч. Иванова, П. Флоренского, С. Булгакова, С. Франка, К. Мочульского и др. Эти интуиции и разрозненные наблюдения русской философской критики требуют своего всестороннего изучения, ибо они обращают нас к проблемам специфики русского духовного опыта, апофатического и универсального. Как отмечает в своей диссертации Н.Г.Коптелова, наследие критики начала ХХ века изучено недостаточно15.
Важным аспектом софийной темы является русская усадьба. Присутствие этого усадебного топоса в русской литературе с его равновеликостью вечного и обыденного, порождает галерею поэтических женских образов – символ русской Вечной Женственности, прославленных русскими писателями и художниками. Мы опираемся на работы, выявляющие растущий современный интерес к философии женственности в творчестве русских писателей (работы Г.Д. Гачева, В.К. Кантора, А. Макушинского, В.И. Мильдона, В.А. Недзвецкого, О.В. Рябова и др.), а также труды русских мыслителей:
Вл. Соловьёва, Н.А. Бердяева, Вяч. Иванова, И.А. Ильина и др.
Целый ряд современных авторов отмечают важность культурного синтеза, создававшегося в эпоху Серебряного века. С другой стороны, полярные оценки софиологии неотделимы от столь же полярных оценок духовных поисков этой эпохи в работах П.П. Гайденко, А. Гениса, М.Н. Громова, И.В. Кондакова, Л.А. Колобаевой, А. Пайман, П.А. Сапронова, В.А. Сарычева, А. Эткинда и др.
Научная новизна диссертации связана с разработкой софиологического подхода к изучению отечественной словесности (работы М.Н. Громова, С.Н. Бройтмана, П.А. Сапронова, Е.Г. Новиковой, В.П. Океанского и др.), рассмотрением русской литературы XIX-начала XX веков в аспекте софийной поэтики всеединства, исследованием художественной философии русской литературы конца Нового времени в её переходе от классической поэтики века XIX-го к неклассической поэтике Серебряного века. Онтологический подход в работе соответствует одной из важнейших тенденций развития отечественной Бурлака Д.К. Метафизика культуры. – СПб., 2009. – С.205.
Коптелова Н.Г. Специфика рецепции русской литературы XIX века в критике Д.С.Мережковского (1880-1917 гг.): Автореф. дис… докт. филол.н. – Кострома, 2011. С.6.
культуры и помогает вскрыть топику вербального творчества в его всеединстве.
Вл. Соловьёв предстаёт в работе центральной фигурой, связующей романтическую традицию XIX века с эпохой символизма, поэтическую софийность и теоретическую софиологию.
Объектом исследования является корпус художественных текстов поэтов и писателей XIX века, поэтов-символистов и постсимволистов, выявляющих разные грани софийной поэтики всеединства.
Предметом исследования в диссертации являются софийные темы и мотивы русских писателей, предвосхищающие и дополняющие опыты отечественной софиологии;
развитие софийных тем и мотивов в их многообразном проявлении на уровне поэтики, мироотношения и типологии художественного сознания.
Цель и задачи работы. Целью данной работы является софиологическая экспликация русской литературы от А.С. Пушкина до Б. Пастернака и Г. Иванова, выявляющая онтологические и синтетические поиски русских писателей, целостное осмысление поэзии Серебряного века в аспекте софийной поэтики всеединства.
В связи с этим ставятся следующие исследовательские задачи:
1) обозначить проблему софийности русской литературы и культуры в современной науке;
2) раскрыть суть и истоки образа-идеи Софии;
3) рассмотреть проблему софийности литературы и искусства в работах Вл. Соловьёва и его продолжателей, представителей софийно-теургической эстетики Серебряного века и связь этой проблемы с космическим мироощущением мыслителей и поэтов Серебряного века;
4) выявить основные аспекты софийной поэтики всеединства:
космологический, символический, эстетический, эсхатологический и др.;
5) показать динамику софийных тем и мотивов в русской литературе XIX века, соотнесенность софийных и катастрофических тем, обретение софийного времени в поэзии А.С. Пушкина, М.Ю. Лермонтова, Ф.И. Тютчева, А.А. Фета, в романах Ф.М. Достоевского;
6) сопоставить романтический и кенотический сюжеты русского усадебного романа и рассмотреть трансформацию темы Вечной женственности в русской литературе (в романах И. Гончарова, Ф. Достоевского, в «грозном космосе» И. Бунина) в связи с кризисом усадебного топоса и домашнего мира;
7) выявить трансформацию софийных тем в поэзии Вл. Соловьёва, обозначающей переход к поэтической культуре Серебряного века: творение софийного космоса в теургической поэзии Соловьёва, явление гностической Софии, подверженной катастрофам и падениям;
8) дать анализ своеобразия софийного космоса К. Бальмонта, Вяч. Иванова, Б. Пастернака;
9) выявить эсхатологические метаморфозы Софии и нарастание экзистенциально-катастрофических тем в поэзии А. Блока, М. Цветаевой, Г. Иванова;
10) показать космогонию и эсхатологию целого в поэзии Серебряного века как важнейшие аспекты софийной поэтики всеединства.
Теоретические и методологические основы исследования.
Теоретической основой исследования являются труды по софийной проблематике крупнейших отечественных учёных С.С. Аверинцева, В.В. Бычкова, А.Ф. Лосева, Ю.С. Степанова, В.Н. Топорова. Методология исследования восходит к разысканиям русской философской критики Серебряного века. Труды Вл. Соловьёва, Вяч. Иванова, С. Булгакова, П. Флоренского, С. Франка, К. Мочульского и др. интересны формированием онтологического подхода к пониманию литературы и искусства (из коего проистекает самая проблема софийности), герменевтического изучения художественного текста в широком культурфилософском контексте.
Предлагаемый метод анализа – литературно-философская герменевтика в её исконном значении искусства истолкования и понимания, сочетание структурного анализа текста с типологическим подходом к художественным явлениям. Важными в работе являются методы «глубокой семиотики», связанные с работами П. Флоренского, М.М. Бахтина, позднего Ю.М. Лотмана и обращённые к пространственно-временной организации художественного целого.
В связи с активизацией интереса к духовному опыту русского писателя заметной научной новацией за последние годы является становление онтологического подхода к русской литературе – в работах Ю.М. Лотмана, В.С. Непомнящего, Л.В. Карасёва, О.В. Сливицкой, В.П. Океанского, И.А. Едошиной, Т.А. Касаткиной и др. Речь идёт о существенном изменении гуманитарной стратегии, рождении новой методологии анализа классического, хорошо знакомого текста, в которой «многое ещё недопонято, не прописано.., не взято во внимание»16, как подчёркивает один из инициаторов онтологической поэтики Л.В. Карасёв. Онтологическая поэтика, по Карасёву, – это путь от поверхности текста к глубинам стоящей за ним жизни, путь от знаков – к веществу, пространственно-вещественной явленности мира, не просто интерес к вещи и телу, а постижение тайны, загадки, метафизики их бытия, путь от универсальных архетипов – к индивидуальной мифологии художника. Вслед за мифологией, художественное сознание становится местом разрешения глубинных онтологических противоречий. В этом смысле онтопоэтика универсальна. Она изучает тип бытийной ориентации, художественный мир писателя. Классический текст предстаёт как «эмблема определенного типа жизнестроительства или смыслополагания». Поэтика текста перерастает в его метафизику. Онтопоэтика обращается к Карасёв Л.В. Онтология и поэтика // Вопросы философии. – 1996. – № 7. – С. 80.
культурфилософским и сакральным смыслам текста, реализуя назревшую в науке потребность культурологических обобщений.
С.Н. Бройтман в своих работах ставит проблему исследования поэтики, реализующего не поверхностные, а «глубинного…слоя фундаментальные смыслы произведения», выявляющие движение русской поэзии от классической к неклассической поэтике (от Пушкина к символизму и постсимволизму) как переход к мифопоэтическим и онтологическим принципам видения целого. Этот глубинный слой поэтики, обращающий к символике и архетипам, и является в контексте поисков синтетического миропонимания софийной поэтикой всеединства.
Интересны подходы тех учёных, которые развивают принципы отечественной философской критики. Сейчас всё больше растёт интерес к художественной философии русских писателей, «художественной метафизике».
В определении М.Н. Эпштейна, это «постижение мира как целого», «познание непостижимого». Метафизические смыслы любую «подрывают идеологическую трактовку произведения, основанную на прямых писателя»18.
высказываниях М.Н. Эпштейн называет свой метод предполагающим взаимодействие сознания и «апофатическим», бессознательного, слова и молчания. Вопросы исследования «поэтической эсхатологии», «поэтической софиологии», «экзистенциологии» и «мирологии» русского писателя интересно заявлены в работах В.П. Океанского.
Философия XX века от антропоцентризма возвращается к онтологизму.
Оттого так велик интерес к онтологической проблематике, «поэтической онтологии» (Ю.М. Лотман) в современной исследовательской литературе.
Восходит эта проблематика к философии Серебряного века и его философской критике. Так, Вяч. Иванов писал об «онтологическом реализме» Достоевского, С. Булгаков исследовал «онтологическую природу слова». С.Л. Франк в своих работах с «космически-религиозным чувством» связывал своеобразие русской религиозности и отечественной литературной традиции, исследуя это чувство в творчестве А.С. Пушкина, Ф.И. Тютчева, Ф.М. Достоевского, Л. Толстого.
Проблема софийного прочтения творчества Достоевского поставлена К. Мочульским. Все эти суждения русской философской критики требуют своего дальнейшего изучения. Одно из современных определений русского реализма – «онтологический», раскрывающее софийно-христианские корни нашей литературы. Софийность – одна из наших духовных черт тесно связана с русским космизмом. Русскую литературу возможно анализировать с точки зрения той синтетической философии всеединства, которая зарождается в русском религиозно-философском ренессансе.
Научно-теоретическая значимость работы определяется разработкой следующих положений, выносимых на защиту:
Бройтман С.Н. Тайная поэтика Пушкина // Бройтман С.Н. Поэтика русской классической и неклассической лирики. – М., 2008. – С.85.
Эпштейн М.Н. Слово и молчание: Метафизика русской литературы. – М., 2006. – С.7, 15-16.
В основе русской литературы лежит христианский онтологизм: мир 1.
воспринимается как творение, художник свидетельствует о высшем, софийном замысле каждого предмета и явления. Русская литература, возросшая на почве иконического мышления, ориентирована на образ Божий в человеке, его софийное назначение, на воплощение идеального замысла в реальном мире.
Потому можно говорить о софийности русской классической литературы.
Образ Софии явился не только посредником между человеком и 2.
Богом, но и звеном сопряжения различных образов мира в переходном XIX веке, ибо «мир есть София в своей основе и не есть София в своём состоянии» или «становящаяся София», по мысли С.Н.Булгакова. Образ Софии то связывается с двойственной Мировой душой, способной к падению и просветлению, то с преображённым миром и человеком. В этой двоякости и текучести Софии присутствует контаминация христианского космизма и новоевропейского бесконечного и релятивного космоса. В космическом мироощущении русских мыслителей и поэтов конца Нового времени сложно переплетаются два образа космоса: грозный, бесконечный космос, превышающий человека и творимый софийный космос, пронизанный красотой и гармонией.
Глубинный слой поэтики, реализующий фундаментальные смыслы 3.
произведения, выявляющий переход к мифопоэтическим и онтологическим принципам видения целого, обращающий к символике и архетипам, и является в контексте поисков синтетического миропонимания софийной поэтикой всеединства. Онтологическая парадигма мироотношения, в которой всё взаимосвязано и человек – часть целого, и порождает софийную поэтику всеединства с её космизацией человека и эсхатологией преображения.
Важнейшими аспектами софийной поэтики всеединства являются 4.
антиномизм мировосприятия, сочетающего полярности по принципу «и-и»;
обретение мирового сознания и христианский космизм;
культ Вечной Женственности, приобщающей к сокровенной женственности бытия как мировой гармонии;
возвышение художественно-эстетического, артистического начала в культуре, способного подняться над всеми полярностями;
символическое обоснование искусства, восходящего от реального к реальнейшему;
экзистенциально-эсхатологическое и апокалиптическое переживание истории, чувство храмовости мира. Важнейшими коннотациями Софии, открывшейся русской мысли на исходе Нового времени, являются антиномизм, антропокосмизм и эсхатологические смыслы, которые воплощались в символике Вечной Женственности, обретении софийного времени, усадебном топосе, цельной женской натуре, творении софийного космоса. В составе классической поэтики можно говорить о драме софийных тем и смыслов (ибо мир в реальном состоянии – антисофиен), обретении софийного времени и топоса (усадебный топос и его метаморфозы).
Своеобразие софийных тем и мотивов русской литературы XIX 5.
века связано с противостоянием поэтической софиологии катастрофическому чувству жизни, с обретением софийного времени – в творчестве А.С. Пушкина, М. Лермонтова, Ф. Тютчева, А. Фета, Ф.М. Достоевского.
Топосом Вечной Женственности является прежде всего софия 6.
усадебной жизни, с её равновеликостью вечного и повседневного, воплотившаяся в поэтической галерее женских образов А.С. Пушкина, И.А. Гончарова, И.А. Тургенева, Л. Толстого, И. Бунина.
Русский усадебный роман сочетает романтический и кенотический 7.
сюжеты. Первый связан с катастрофизмом, образами искусства и художника, второй – с цельной женской (или женственной) натурой, воплощающей христианство в миру.
Символизм как миропонимание, утверждаемый русскими 8.
символистами и теоретиками символизма, с их поисками неохристианского возрождения акцентирует двойственность христианской традиции: онтологизм и пафос мироприятия, восходящий к Ветхому Завету, и апокалиптика неприятия и преображения человека и мира. В теории эту двойственность христианского космизма и творческой эсхатологии воплотили Вяч. Иванов и А. Белый, С.Н. Булгаков и Н.А. Бердяев. Космогония и эсхатология целого являются двумя важнейшими аспектами софийной поэтики всеединства поэзии Серебряного века, в которой явственно присутствуют две линии «архаистов» и «апокалиптиков».
«Архаисты» – поэты лиро-эпического склада, с их доминирующим 9.
всерадостным «Да» миру и жизни, утверждают светлый космизм (космотеизм) мировосприятия. Такова поэзия Вяч. Иванова, К. Бальмонта, Б. Пастернака. Но дух переходного времени больше определяет творчество «апокалиптиков», поэтов лиро-драматического и трагического склада, с их напряжённым антиномизмом мироотношения, трагической раздвоенностью, апокалиптическим восприятием истории, чутких к расколам мировой и национальной психеи. Такова поэзия А. Блока, М. Цветаевой, Г. Иванова.
10. В софийном мироощущении Ф.М. Достоевского и названных поэтов Серебряного века рождается новая сакрализация человека и мира. В софийном опыте художника можно видеть то новое восприятие вечной христианской истины, о чём размышлял Вл. Соловьёв, связывая его с новыми формами теофании, сакральной способностью видеть высшее, божественное начало в реальных, земных проявлениях. Вселенская церковь обогащается новым моментом мистического имманентизма. Носителем искомого религиозного синтеза является прежде всего поэт, художник, чувствующий живую ткань единого целого.
Теоретическая значимость работы определяется тем, что на основе полученных в диссертации результатов появляется возможность развития нового направления исследования русской литературы и культуры в аспекте софийной поэтики всеединства, а также дальнейшего изучения целого ряда поставленных в работе проблем: антикризисный потенциал русской словесной культуры;
философия русских писателей;
русская картина мира, связанная с космизмом, онтологизмом и эсхатологией отечественной интеллектуальной традиции;
переход от классической к неклассической поэтике;
духовные искания Серебряного века (поиски синтеза).
В работе обосновывается софийность русской литературы конца Нового времени как поэтика всеединства. Выявляются её основные аспекты:
антиномический (двойственность мироотношения), космологический (тема Вечной Женственности, Матери-Земли, утверждение космичности художественно-поэтического сознания, поиски мирового сознания), национально-почвенный (кенотический герой, усадебный топос), любовно романтический (романтическая философия любви и её драма в антисофийном мире), диалогический (брачная тайна мира и духовно-душевного состава человека), эстетический (культ красоты и художника, чуткого к этой спасительной красоте), символический (восхождение поэта от реального к реальнейшему), экзистенциально-эсхатологический (апокалиптика кризиса и преображения), экклезиологический (чувство храмовости мира). В составе классической поэтики говорится о драме софийных тем и смыслов (ибо мир в реальном состоянии – антисофиен), обретении софийного времени и топоса, раскрывается трансформация темы Вечной женственности в связи с кризисом усадебного топоса и домашнего мира, выявляются романтический и кенотический сюжеты русского усадебного романа. Вл. Соловьёв предстаёт в работе центральной фигурой, связующей романтическую традицию XIX века с эпохой символизма, Софию поэтическую и теоретическую. Сопоставляется софийный космос К. Бальмонта, Вяч. Иванова, Б. Пастернака и исследуются эсхатологические метаморфозы Софии и нарастание экзистенциально катастрофических тем в поэзии А. Блока, М. Цветаевой, Г. Иванова.
Онтологический подход в работе соответствует одной из важнейших тенденций развития отечественной культуры и помогает вскрыть топику вербального творчества в его всеединстве.
Научно-практическая значимость. Результаты исследования:
1. являются частью реализации проекта «Герменевтические исследования макрокультурного кризиса и антикризисного потенциала русской словесной культуры», осуществляемого кафедрой культурологии и литературы ФГБОУ ВПО «ШГПУ» под руководством проф. В.П.Океанского в рамках федеральной целевой программы «Научные и научно-педагогические кадры инновационной России» (2009 – 2013 годы). В рамках этого проекта опубликован ряд работ по диссертации. Автор работы является старшим научным сотрудником «Центра кризисологических исследований» при кафедре культурологии и литературы ФГБОУ ВПО «ШГПУ».
2. Могут быть использованы при подготовке научных трудов, в общих курсах по истории русской литературы и культуры, при дальнейшей разработке софиологического и онтологического подхода к изучению нашей словесности.
3. Могут быть представлены в виде вузовского спецкурса или спецсеминара для студентов-филологов и культурологов «Антикризисный потенциал русской словесной культуры: софийная поэтика всеединства».
Достоверность научных положений и выводов диссертации обеспечивается фундаментальным характером поставленной проблемы, её обоснованностью, выбором необходимых для её решения методов исследования, апробацией полученных результатов.
Апробация результатов исследования. Основные положения диссертационного исследования были изложены в форме докладов на различных научных конференциях и семинарах в период 1994–2011 гг. в Иванове, Шуе, Москве, С-Петербурге, Владимире, Астрахани, Пензе: научный семинар «Соловьёвские исследования» (ИГЭУ, 2000–2011), международные конференции «Вл. Соловьёв и философско-культурологическая мысль XX века» (ИГЭУ, 2000), «Россия и Европа в XXI веке и наследие Вл. Соловьёва» (ИГЭУ, 2003), «Философия В.С. Соловьёва в истории мысли и современных дискуссиях» (ИГЭУ, 2008), «Философия В.С. Соловьёва в межкультурной коммуникации» (ИГЭУ, 2010), «К. Бальмонт и мировая культура» (Шуя, 1994), «Роман Достоевского «Идиот» и мировая культура» (ИвГУ, 1999), «Художественный текст и культура» (Владимир, 1999), международный симпозиум «Глобальный культурный кризис Нового времени и русская словесность» (Шуя, 2006), «Проблематика имяславия в контекстах древних и новых: международный научный семинар» (Иваново-Шуя, 2009), «Идеи космизма в философии, науке и искусстве. История и современность:
международная научно-общественная конференция» (СПетербург, 2009), «Антикризисный потенциал русской интеллектуальной культуры конца Нового времени» (Иваново-Шуя, 2010, 2011), «Творчество К.Д. Бальмонта в контексте мировой и региональной культуры» (Шуя, 2010);
всероссийские конференции «К. Бальмонт, М. Цветаева и художественные искания XX века» (ИвГУ, 1996, 1998, 1999, 2003), «Потаенная литература» (ИвГУ, 1999, 2001, 2003), «Синтез в русской и мировой художественной культуре» (МПГУ, 2001, 2004, 2006, 2007), «Мир и язык в наследии отца Сергия Булгакова» (Шуя, 2007), «Куприяновские чтения» (Иваново, 2009), «Бальмонтовские чтения» (Шуя, 2009,2010,2011);
региональные конференции «малые жанры» (ИвГУ, 1999, 2001), проблемно интеллектуальный семинар «Проект – Перекресток» (Иваново – Шуя, 1998– 2001), областной межвузовский методологический семинар «Актуальные проблемы теории и истории культуры» (ИГХТУ, 1999), «Дети и сказка в культуре, кинематографии и литературе» (Иваново, 2002, 2003), Шереметевские чтения (Иваново, 2003), «Методические чтения памяти В.П. Медведева. Проблемы анализа литературного произведения в средней школе» (ИвГУ, 2004–2005), «Проблемы литературного образования: школа – вуз» (Шуя, 2005, 2007) и др.
Основные положения диссертации отражены, а отдельные более подробно развёрнуты в 64 публикациях (3 монографии, статьи) общим объёмом 79 п.л.
Структура работы. Диссертация состоит из Введения, 5 глав, Заключения, Библиографического списка. Общий объём текста – 383 страницы.
Список литературы включает 489 наименований.
ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ
ВВЕДЕНИЕ «Проблема софийности русской литературы и культуры в современной науке» – носит теоретико-методологический характер.
Обосновывается актуальность темы, определяются цель и задачи, предмет и методология исследования, анализируется литература по исследуемой проблеме, показывается степень её разработанности, определяется новизна, теоретическая и практическая значимость результатов исследования, логика построения работы.
ГЛАВА ПОЭТИКА ВСЕЕДИНСТВА:
1 «СОФИЙНАЯ ТЕОРЕТИЧЕСКОЕ ВВЕДЕНИЕ» раскрывает истоки и содержание образа идеи Софии;
рассматриваются: проблема софийности в литературе и искусстве в трудах Вл. Соловьёва и его продолжателей, представителей софийно теургической философии Серебряного века, её связь с космическим мироощущением мыслителей и поэтов этого времени;
основные аспекты софийной поэтики всеединства.
Раздел 1.1. «Онтология Софии: София Божественная и космическая» содержит разные определения Софии – это начало, сообщающее материи смысл, глубину, связывающее земное бытие с миром высшим, постижение божественной основы мира, видение преображённого мира, интуиция целостности человеческого, божественного и природного. Творчество, не потерявшее свою метафизическую основу, веры в реальность сверхчувственного мира, своей цельности и чувства священного, может быть названо софийным. Выявляются библейские и древнерусские истоки софийного чувства, на почве которого способно вырасти цельное софийное мироощущение, восприятие мира в аспекте софийности, суть которого – преклонение, благоговение вопреки видимой скудости вещей. Гностики, каббала и опирающаяся на теософскую традицию свободной религиозности эпоха романтизма (в которой художник становится творцом собственного мира) вносят в древний лиро-эпический образ Софии-мироустроительницы драматические смыслы. Миром правит не только Логос, но и Эрос. Речь идёт о мире в широком смысле как тотальности (а не порядке и согласии), где сопряжены космос и хаос. Возникает эротическая символика двойственной Мировой Души, способной к падению и просветлению. Образ мира связывается не с гармоническим аполлоническим космосом в эллинском понимании (упорядоченное, украшенное, пронизанное Логосом целое), но с бесконечностью и непостижимостью – прерогативами божественного абсолюта (в мистическом богословии восточной церкви). Мистика Софии, способной сопрягать различное, порождает восходящий платоновский эрос, находящий свое воплощение в романтическом культе Вечной Женственности, музы, «вечной подруги» и возлюбленной. Потому можно говорить о текучести и многосмысленности софийных тем и мотивов в русской литературе ХIХ-ХХ веков, о присутствии среди них древнерусских и гностических коннотаций, романтических и апокалиптических смыслов. Идея-образ Софии явилась не только посредником между человеком и Богом, но и звеном сопряжения различных образов мира в переходном XIX веке. Если ницшеанская религия жизни отвергала христианскую традицию, соловьёвская мистика Софии сопрягала православную Софию-Премудрость Божию, богочеловеческую Софию с двойственной Мировой душой, космической Софией. В этой двоякости и текучести Софии осуществляется переход от христианского тео антропоцентризма к бесконечному и релятивному новоевропейскому космосу.
Романтическая традиция в её контаминации на русской почве с традициями православной святости: онтологической направленности русской религиозности, порождающей пасхальный тип культуры с его идеей преображения – воплощает себя в философии всеединства, идее Софии или «свободного синтеза», в определении Вл. Соловьёва. Особая синтетичность отечественной литературной традиции XIX в. порождает проблему софийного видения человека и мира. Это способность видеть в каждой вещи её софию, мудрое, божественное, метафизическое предназначение или измену этому назначению, своему пути. Любой предмет можно созерцать в полноте его божественного предназначения. У каждого предмета есть своя софия, которая может быть проявлена – светом любви, а может остаться непроявленной, сокрытой. В софийных интуициях рождается новая сакрализация мира и человека. В софийном опыте художника, преодолевающем хаос (ибо мир в реальном состоянии – антисофиен), можно видеть то развитие христианского мира, о котором размышлял Вл. Соловьёв, связывая его с новыми формами теофании, способностью видеть высшее, божественное начало в реальных, земных проявлениях.
Раздел 1.2. «Вл. Соловьёв и софийно-теургическая эстетика о софийности литературы и искусства. Софийность в космическом мироощущении русских мыслителей и поэтов Серебряного века» посвящён рассмотрению соловьёвской идеи софийности искусства. Соловьёвская интуиция Софии, являясь истоком софиологии и софийно-теургического синтеза Серебряного века и одновременно главным символическим образом его поэзии, связывает софиологию теоретическую и поэтическую софийность, соединяя эпохи романтизма и символизма. Утверждая софийность искусства, Вл. Соловьёв создавал ту новую, жизнедейственную эстетику, новое мироощущение, осознававшее символизм и диалогизм искусства и подлинного человеческого существования, которые и были для мыслителя выявлением «истинного христианства». Новоевропейская тенденция десакрализации культуры сменяется возвращением к сакральному.
В софиологических трудах Вл. Соловьёва, Вяч. Иванова, А. Белого, П. Флоренского, С. Булгакова почитание Вечной Женственности, софийные истоки творчества неотделимы от главных христианских догматов о преображении твари и воплощении божества. Искусство, осознающее свою софийность, несоизмеримо только с эстетическими категориями и превышает свои десакрализованные границы. Таким образом, утверждалась преображающая, просветляющая природа искусства и выявлялись эсхатологические замыслы восточного христианства. Для С.Н. Булгакова это истина христианского космизма. Для Н.А. Бердяева новая христианская духовность имеет творческую природу. В эпоху открытия космической бесконечности необходимо творческое усилие человека. Экзистенциально эсхатологическая метафизика Бердяева (вслед за Соловьёвым) превращает человека и художника в творца софийного космоса. Возможно говорить о софийности русских писателей, выявляющей своеобразие онтологизма русской литературы.
В христианской традиции мир – «становящаяся София», ибо в мировом бытии смешаны бытие и небытие, София и меон, божественная основа и ничтожество. Потому и важным становится усилие человека по устроению и преображению мира. Если подчёркивать романтические истоки софийной тематики, то, разумеется, София предстаёт русским софиологам и поэтам в образах вечно-женственного начала (мать-земля, возлюбленная, невеста, жена).
Если связывать софийность мира с исихастской традицией, то очевидно, что её апофатические и энергийные представления органичны для софийной тематики, стремящейся связать трансцендентное и имманентное. Сущность Божественного абсолюта непостижима, трансцендентна миру, но проявляется в мире в виде божественных имён и энергий. Из апофатической концепции сущности вытекает энергийная и символическая концепция имени С.Н. Булгакова: «В словах содержится энергия мира» («Философия имени») и энергийные определения Софии – «энергия Логоса в мире», «божественные энергии, струящиеся в мир» («Свет Невечерний»).
Русская культура дольше всего сохраняет синтетические задания Нового времени. Замыслы синтеза отражают процесс глобальной переориентации европейского художественного сознания с классических антропо- и логоцентрических позиций на позиции онтологические: целое – мера всех вещей, человек – хранитель бытия, которые всегда главенствовали на Востоке как откровение божественного. К всеохватности стремится новоевропейское искусство в своих высших достижениях. Важнейшим принципом мироотношения становится двуединство полярностей. Но децентрация отношений человека и тотальности делает возможность синтеза проблематичной. Ницше и Соловьёв были двумя великими современниками, существовавшими в противоположных духовных измерениях. Если идеи Ницше обозначают слом европейской традиции, переход к биокосмической парадигме мышления, Соловьёв ищет органический синтез божественного – человеческого – космического, возрождая символическое миропонимание, ставя проблему нового восприятия вечной христианской истины.
Софийно-теургическая мысль Вяч. Иванова, А. Белого, П. Флоренского, С. Булгакова и др. в поисках нового синтетического миропонимания утверждала онтологическую концепцию творчества. Ядром этих исканий стала теологема Софии. Художник «являет предвечный замысел в преходящих личинах мира»19. «Поэт… – свидетель горнего мира»20. Мироутверждающее, космически ориентированное христианство русская философская критика Серебряного века находила в русской литературе – в творчестве А.С. Пушкина, М.Ю. Лермонтова, Ф.И. Тютчева, Ф.М. Достоевского и др.
Софийное мироощущение определяет онтологическую поэтику русской литературы. Раздел 1.3. рассматривает «Основные аспекты софийной поэтики всеединства (софийность и её образные смыслы)». (1) Антиномический, противоречивый характер софийного чувства. София есть носительница идеи всеединства в её конкретном выражении и несёт в себе всю полноту единого и многого, универсального и индивидуального, божественного и человеческого, идеального и реального. Мир целостен, и потому «истина есть антиномия» (П. Флоренский). Поэтика оксюморона определяет уже творчество А.С. Пушкина - «светлая печаль». Не Аполлон и Дионис (форма-бесформенность) противостоят друг другу в русской литературе, но София и меон, то есть чувство богооставленности и софийное чувство богоприсутствия, преображения. Нарастает трагическая двойственность мироотношения, раскрытие двойной природы всего сакрального (Достоевский, Блок).
(2) Космологический аспект – культ Вечной Женственности, Матери Земли, стирающий грань между человеческой и мировой душой. Одним из открытий Серебряного века было утверждение космичности художественно поэтического сознания, восприятие мира как единого целого, в котором всё связано со всем. Космическое чувствование вещей превращает художника в мифотворца (о чём немало писал Вяч. Иванов), восходящего от реального к реальнейшему. Космическое, мировое сознание противопоставляется индивидуализму и атомизму Нового времени. В космическом мироощущении русских поэтов и мыслителей конца Нового времени сложно переплетается бесконечный, релятивный космос, превышающий человека и творимый софийный космос, пронизанный красотой и гармонией. В космизации человека счастье бытия перевешивает все реальные беды и утраты.
Иванов Вяч. Чурлянис и проблема синтеза искусств // Иванов Вяч. По звёздам. Борозды и межи. – М., 2007. – С.487.
Булгаков С. Жребий Пушкина // Пушкин в русской философской критике: Конец XIX – первая половина XX вв. – М., 1990. – С. 279.
(3) Национально-почвенный аспект. Важным воплощением Вечной Женственности, Матери-Земли является душа народа. Культ смиренного, кроткого героя, неотделимого от тихой, скудной природы, определяет русскую литературу. Д. Мережковский писал о «естественном христианстве» с его кенотизмом и духовной стойкостью как Софии русской природы и русского национального характера. Пушкинская Татьяна – открытие нового софийного образа человека в русской литературе. Важнейшим воплощением «вечной России», «внутреннего и внешнего домоустроения» становится в XIX веке усадебный топос. С миром «дворянских гнёзд» связан софийный женский образ души усадьбы, уездной русской барышни – «символ русской вечной женственности» (В. Кантор), запечатлённый А.С. Пушкиным, И. Тургеневым, И. Гончаровым, «естественной, как сама жизнь» (И. Гончаров).
(4) Любовно-романтический аспект. Центральная любовная коллизия русского романа связана с поисками смысла жизни (её высшей софийной полноты) и, как правило, трагична как антиномическое столкновение героя, принадлежащего десакрализованному, меональному миру и софийного женского образа, воплощение Вечной Женственности. Женщина в контексте философии всеединства становится хранительницей тайн жизни и смерти.
Русский писатель воспроизводит трагедию любви в антисофийном мире. Эта любовная коллизия тяготеет к драме монологизма – разминовения, непонимания героев, принадлежащих разным социокультурным мирам как выражение внутреннего раскола души России.
(5) Диалогический аспект. Идеал русского писателя – софийная личность, связанная с Матерью-Землей, остро ощущающая красоту мира, брачную тайну мира и духовно-душевного состава человека. Эта сакрализация мира и человека порождает «основной миф русской литературы» – вечное стремление вечно мужественной формы, творческой потенции бытия к спасительной и освобождающей Вечной Женственности, которая способна пробудить живую жизнь и живую душу – «высшее, что дано человеку» (В. Кантор). «Я есть Ты».
Индивидуалистическая антропология сменяется диалогической. Тема Вечной Женственности порождает равноправие я и ты, диалогизм поэтического сознания – поэзии Вл. Соловьёва, А. Блока.
(6) Эстетический аспект. Последнее слово в мирооправдании романтика принадлежит эстетике. Романтики верили, что «мир спасёт красота», ибо она божественна, софийна. Поэт софиен, он – «сын гармонии», послушный «веленью Божию». Софийность Пушкина – прежде всего в гармонии его классической формы, которая всегда о целом. Все эпохи расцвета художественной культуры в своем пан и мета-эстетизме создавали особую игровую, артистическую атмосферу, в которой остро осознавалась целостность и сакральность творимой человеком культуры.
(7) Символический аспект. Эта мета-восприимчивость поэта возрождает символическое мироотношение, окрылённое чувство прозрачности мира, сочетания индивидуального-мирового, обыденного-возвышенного.
(8) Экзистенциально-эсхатологический аспект. В русской литературе осуществляется переход от трансцендентного христианского сознания к экзистенциально-обострённому и апокалиптическому переживанию христианства (о чём писал Н.А. Бердяев). Творческая эсхатология, искание нового Града, культурно и социально-активного христианства сочетается с чувством тотального кризиса культуры, катастрофическим мироощущением.
(9) Экклезиологический аспект – образ мира как вселенского храма, чувство храмовости мира.
Символизм как миропонимание, утверждаемый русскими символистами и теоретиками символизма, с их поисками неохристианского возрождения акцентирует двойственность христианской традиции: онтологизм и пафос мировосприятия, восходящий к Ветхому Завету, и апокалиптика неприятия и преображения человека и мира. В теории эту двойственность воплотили Вяч.
Иванов и А. Белый, С.Н. Булгаков и Н.А. Бердяев. В поэзии Серебряного века явственно присутствуют две линии архаистов и апокалиптиков. Есть художники, наиболее способные к космогоническому расширению культурных смыслов и кодов. И есть художники, чуткие к эсхатологической драме культуры.
Важнейшими коннотациями Софии, открывшейся русской мысли на исходе Нового времени, являются антиномизм, антропокосмизм и эсхатологические смыслы, которые воплощались в символике Вечной Женственности, обретении софийного времени, усадебном топосе, цельной женской натуре, творении софийного космоса. В составе классической поэтики можно говорить о драме софийных тем и смыслов (ибо мир в реальном состоянии – антисофиен), обретении софийного времени и топоса (усадебный топос и его метаморфозы).
ГЛАВЫ 2 и 3 посвящены динамике и драме софийных тем и смыслов (обретению софийного времени и топоса) в творчестве русских писателей XIX в.: ГЛАВА 2 «ОБРЕТЕНИЕ СОФИЙНОГО ВРЕМЕНИ» и ГЛАВА «УСАДЕБНЫЙ ТОПОС И ЕГО МЕТАМОРФОЗЫ».
Романтизмом поставлена проблема творимой жизни. Преклонение перед божественной красотой и полнотой бытия создаёт софиологию мгновения – обретение софийного времени в высшие минуты жизни: в любви, в творчестве, в переживании красоты человека и природы. Софийная тема преображения – «идеалреализм»21 русской литературы прежде всего восходит к художественному миру А.С. Пушкина, с которого и начинается исследование.
Раздел 2.1. «Софийное слово А.С. Пушкина (софийный дар творчества)» связывает проблему софийности творчества Пушкина с софийным пониманием Поэта и Поэзии, способностью охватить всю полноту и целостность жизни и бытия. Тема преображения, возрождения и пробуждения души – определяющая в пушкинском творчестве. Слово Поэта онтологично:
О чём размышляет В.С. Непомнящий со ссылкой на Л. Шестова (Непомнящий В.С. Русская картина мира. – Л., 1999. – С.42).
Поэт вступает в диалог с судьбой и предвосхищает реальное течение событий.
Пушкинская софийность с его трансцендентным пониманием красоты ориентирована на православную святость. Созерцательно-кенотическая софийность самоотречения и смирения увенчивает многосложный духовный мир пушкинской поэзии. Пытаясь объять целое, поэт неизбежно приходит к апокалиптической теме смерти-возрождения, заявленной в стихотворении «Пророк», где явлена мистерия целостного преображения личности.
Пушкинский пророк примиряет теистическую идею с обретением космического сознания. В творчестве Гёте и Пушкина европейская литературная традиция возвращается к своим индоевропейским, архаическим корням, в частности, в способности сочетать полярности.
Пушкин, наделённый высшим онтологическим даром охвата полноты бытия, сочетает кенотическую софийность самоотречения и смирения с раскрытием антиномической природы сущего, апокалиптическую тему смерти воскресения – крестный путь поэта-пророка с преображающим «Божественным Глаголом» Поэта, ибо поэт – «свидетель горнего мира», по слову С.Н. Булгакова. Вслед за Пушкиным русская литература исследует онтологическую драму мира, драму утраты человеком софийного мировосприятия и причастности поэта софийности мира, сакральности бытия.
Раздел 2.2. «Софиология мгновения в поэзии М. Лермонтова, Ф. Тютчева, А. Фета» обнаруживает в трагической, амбивалентной поэзии названных авторов присутствие софийного чувства. Полнота мгновения, приобщающего вечности, порождает лермонтовское бесстрашие. Подобно Достоевскому, Тютчев – не только поэт хаоса и бездны, но славословит Бога в творении, символическую причастность поэта жизни природы. В поэзии Тютчева начинает размываться грань между человеческой и мировой душой, живущих по единым мистериальным законам дионисийской жажды жизни и отрешения от жизни. Пафос поэзии Тютчева – в единении с миром, в преодолении типично романтического разлада с целым (самораскрытие личности ведёт к единению с жизнью мировой). Смысл поэзии Фета – феноменологическая явленность богатства Божьего мира, состояний природы и любовных переживаний. Миг пробуждения души преображает самые обыкновенные предметы, рождая чувство включённости в бытие вместо романтико-модернистского ощущения изгнанности и потерянности.
Раздел софийном мироощущении в романах 2.3. «О Ф.М. Достоевского» выявляет перерастание поэтического софийного чувства в романах Достоевского в цельное софийное мироощущение. Благодать радости бытия почти запредельна для героев Достоевского, пребывающих в мире апокалиптическом, где ослабевают источники жизни. Современному человеку, утратившему цельность и благообразие своей жизни, недостаёт «веселия духовного». Но катастрофическому миру в романах писателя противостоит софийный опыт их автора и его восторженных героев, которые переживают мгновения «мировой гармонии», открывают тайну Матери-Земли, света и радости. Эти высшие мгновения и рождают софийное мироприятие Достоевского: «Неужели в самом деле можно быть несчастным…». Красота обыденна и божественна. Народным праведникам писателя, созданным вне строгой церковно-монашеской традиции, открывается мистическое единство мира, тайна христианского космизма.
Анализируется софийная тема в романе «Братья Карамазовы» – «в самом софийном» произведении писателя (В.Н. Топоров). В софийном восприятии русской литературы центральной становится тема обновления и воскресения героя, устремления к новой жизни (свершившегося или несвершённого). Этот образ нового человека – преодоление пугающей писателя и открытой им карамазовской широты русского человека. Именно в романе Ф. Достоевского рождается тот христианский космизм, то софийное мироприятие, которое определит пути поэзии Серебряного века. Поэтическая софиология мгновения в романах Достоевского перерастает в софийное мироощущение, противостоящее их катастрофической реальности. Богоприсутствие вступает в спор с богоотсутствием – такова центральная коллизия русского онтологического реализма XIX века.
ГЛАВА 3 рассматривает «УСАДЕБНЫЙ ТОПОС И ЕГО МЕТАМОРФОЗЫ». Важнейшим аспектом софийности русской литературы является тема Вечной Женственности, воплощённая в галерее поэтических женских образов, порождённых софийным духом усадебной жизни, сокровенных хранительниц христианской традиции в миру. Топосом Вечной Женственности является прежде всего софия усадебной жизни, с её равновеликостью вечного и повседневного. Драматическое развитие этой темы связано с закатом усадебной культуры и кризисом домашнего мира.
Раздел 3.1. анализирует «Романтический и кенотический сюжеты русского усадебного романа». Русский усадебный роман сочетает романтический и кенотический сюжеты. Первый отсылает к западной романтической философии любви, второй – к древнерусским житийным мотивам. В реальном антисофийном мире возможна лишь софиология мгновения, открываемая герою русского романа прежде всего в любви. В рамках реалистической парадигмы мышления доминанта романтического сюжета ведёт к катастрофическому развёртыванию романа. Своим романом «Евгений Онегин» Пушкин инициирует синий цвет крыльев русского Эроса, неотделимого от жизненных катастроф и неудач героев. К «естественному христианству» тяготеет пушкинский образ Вечной Женственности с его смирением и отрешением от жизни. Высшим воплощением мужского начала в усадебном топосе является образ художника. Модель русского романа с его реальным и возможным (софийным) сюжетами предвосхищает «Смысл любви» Вл. Соловьёва.
В трилогии И.А. Гончарова явственно обозначается напряжение между двумя софийными сюжетами – романтическим и кенотическим, которое и составляет важнейшее своеобразие русской софийности XIX века. Раздел 3.2.
«Обломов как софийный герой» посвящён софиологии жизни и смерти в романе И.А. Гончарова, пробуждения и угасания души героя. Обломов – редкий герой в русской литературе, связанный с женским рядом цельных натур, свершивший полный круг своей жизни. В романе осуществляется поэма любви, приобщающая героев к «поэтическому идеалу жизни», софии «поющего сердца» (И.А.Ильин). И герой бежит от жизни, замыкаясь в обломовском, инерционном существовании. Романтический сюжет побеждается обломовским бесстрастием и спокойствием. В этой логике сюжета «долгий навык ко сну» (В.К. Кантор) спорит в романе с аскетическим смирением героя. Роман свидетельствует о несоизмеримости мужского и женского начала в эпоху апокалиптического времени. Женские образы романа воплощают неодолимое течение реки-жизни, Вечно Женственное начало, влекущее к пробуждению души и угасание душевных сил в неподвижном укладе жизни, возвращающем героя в вечный круговорот Матери-Земли: софиологию жизни и софиологию смерти. София усадебной жизни предстаёт амбивалентной как устроение души и дома в единстве с миром и топос духовной независимости, но также как инерция и застой жизни.
Наиболее остро напряжение между романтическим и кенотическим сюжетами воплощено в катастрофическом романе Достоевского с его полярными и расколотыми героями, с его противостоянием софийного замысла («мир спасёт красота») и антисофийного течения событий (гибель красоты).
Раздел 3.3. «Тема Вечной Женственности в романе Ф.М. Достоевского «Идиот» продолжает заявленную тему, что образом русской Софии, русской вечной женственности становится разбитая жизнь героини (а с ней и героя).
Дается анализ онтологического сюжета романа «Идиот» – романа о судьбе и назначении красоты, где содержится знаменитая теодицея Достоевского «Мир спасёт красота!» и вопрошание: «Какая красота спасёт мир?». Красота, способная преображать мир, искажается миром. Важны в романе образы искусства – ещё одно воплощение прекрасного. Они не спасают героев Достоевского, но символически углубляют мир романа. Искусство приобретает онтологическую ценность. Образы искусства предвосхищают и объясняют течение событий. Реальный женский образ и образы искусства символически дополняют друг друга. Роман повествует о расколотости национальной психеи и бесполезных усилиях христоподобного героя кому-либо помочь и кого-либо спасти.
С разрушением усадебного строя жизни начинается редукция темы Вечной Женственности в русской литературе. Для писателя XIX века, в пределах реалистической парадигмы мышления жизненные противоречия остаются неразрешимыми. Рождается новый, неклассический космос с его двуединством гармонии и хаоса. Жизнь утратила свою цельность и тайну своей Божественной Премудрости. Женские образы воплощают стихию жизни, её наивысшую полноту или её оскудение. В прозе И. Бунина (Раздел 3.4.
«Женские образы в «грозном космосе» И. Бунина») разрушение эпического космоса усадебной жизни порождает несоизмеримость человеческой и мировой жизни, маргинального героя, который выпал из стабильного, гармонического существования. Любовь в мире Бунина теряет свою извечную способность соединять людей, а женщина – свое извечное назначение гармонизировать бытие. Маргинальный герой Бунина обречён Бездне-Праматери. Женские образы воплощают стихийный и непредсказуемый поток становления. Вечно Женственное, обречённое распаду и саморазрушению, доминирует в мире Бунина, где мужественное оформление хаоса невозможно в силу разрушенности эпически уравновешенного космоса. Художественная философия Бунина – мудрость Екклесиаста. В «грозном космосе» Бунина герой погружён в извечный круговорот бытия, в котором неизменно чередуются тьма и свет, жизнь и смерть, восторг и ужас. Лучшие минуты жизни маргинального героя писателя связаны с полуденным солнцем любви. Жизненная целостность распадается. Жизнь маргинального героя прозы И. Бунина сжимается до границ короткого рассказа о его нелепой жизни и нелепой любви. Собрать мир в единое целое оказывается возможным лишь для поэтической философии.
Кенозис, романтический катастрофизм и артистизм русского усадебного романа находят своё завершение в блоковском творчестве – «Стихах о Прекрасной Даме» и развёрнутой русской теме его поэтических книг и циклов.
Лишь через женственность человек приобщается к жизни космоса.
Русская литература XIX века в своём постижении сокровенной женственности бытия (онтологическом реализме, который находил Вяч. Иванов в творчестве Достоевского) неизменно приходит к идеализации женского образа, воплощения в миру высших христианских принципов. Но жизнь утратила свою цельность. Софийное назначение человека остаётся возможным сюжетом русского романа. Софийность – в чувстве бытийности, открывающейся лирическому герою русской поэзии как софиология мгновения и герою русского романа – в переживании любви как могучего онтологического начала, связующего человека с миром. Женский образ, разомкнутый в бесконечность, становится воплощением двоящейся природы, судьбы, тайной игры жизни и смерти, стихийного и непредсказуемого потока становления. В поэзии Серебряного века всю эту многосложность женского образа воплотит прежде всего поэзия А. Блока.
Софиологическая тема в русской литературе XIX века развёртывается как противовес катастрофическому чувству жизни, чувству бездны, хаоса и богооставленности, обостряя этот катастрофизм. Поэзия Соловьёва и его философия всеединства обозначают переход к Серебряному веку. Идея и образ Софии становится воплощением искомого «свободного синтеза». В своей эстетике Соловьёв ставит, а в поэзии воплощает теургическую задачу творения софийного космоса. Поэт становится теургом – продолжателем божественного творчества, раскрывая божественный замысел, искажённый миром.
ГЛАВЫ 4 и 5 посвящены анализу поэтики всеединства, космогонии и эсхатологии целого в поэзии Серебряного века.
ГЛАВУ 4 «ТВОРЕНИЕ СОФИЙНОГО КОСМОСА» открывает раздел 1 «София в теургической поэзии Вл. Соловьёва», где выявляется трансформация софийных тем в поэзии Вл. Соловьёва, обозначающей переход к поэтической культуре Серебряного века. Центральная софийная тема, «отзвук гармонии святой», противостоит в поэзии Соловьёва не реальному катастрофическому чувству жизни, но «обманчивому миру» теней, «суетных тревог». Центром софийной темы для поэта-теурга уже не является реальный женский образ. За реальными чертами образа женской красоты проступает безмерное (столь любимое эпохой символизма) – образ мистический, божественный или всемирно-природный. Пафос этой поэзии – освобождение от земного плена, пробуждение от житейского сна. Поэт-теург в полном смысле – создатель нового мира. В теургической поэзии не может быть раздвоения между житейским сознанием и поэтическим творчеством ( в чём Соловьёв упрекал Пушкина). Центральная тема Вечной Женственности порождает поэзию вечной мужественности, сочетающей античную героику с христианской апокалиптикой. В своём софийном чувстве эта поэзия воплощает «свободный синтез» религии и искусства, пафос «вселенского xристианства».
Теургический порыв преображения порождает «блаженство примиренья» всех мыслимых полярностей в поэзии творца философии всеединства, создавая поэтику оксюморона и противоречия, столь любимую поэтами Серебряного века. Поэзия Соловьёва обращена к чуду богоявления и прославляет божественную силу любви в человеческой душе. Софийная тема редуцирует мировой и личный катастрофизм в поэзии Соловьёва. Здесь доминирует «святая красота», «святая гармония» и «нездешний свет», всемирное, вечное, универсальное. В соловьёвской Софии важен принцип текучести – перетекания природно-космического образа в женственно-прекрасный и божественно абсолютный. Всемирное, вечное, универсальное доминирует и в поэзии «архаистов» – К. Бальмонта, В. Иванова, Б. Пастернака.
В разделе 4.2. «Софийный космос К. Бальмонта» даётся попытка определения особого места поэзии Бальмонта в истории русского символизма, далёкой от душевного разлада и трагизма своих современников. Поэт говорил о своей отличительной цельности, стихийности, органичности. Природу этой поэзии нужно искать в исконной причастности к романтико-пантеистической традиции, лиро-эпическом складе поэтического мышления и особой тяге к свободному синтезу как выражению духа времени. Это поэзия, в которой «я» ощущает себя равновеликим миру. Поэт готов воспеть каждый миг бытия и каждое незаметное явление природной жизни. Онтологизм этой поэзии, развёртывающейся по принципу «и-и», стирает все традиционные дуальные модели сознания. Поэтическое «я» Бальмонта органично осознает себя в образах природных стихий. Все природные стихии прославляет поэт как отражение вечной красоты природы и певучей магии поэтического слова. Но особенно важен в его поэзии архетип солнца, солнечного пути – солнечная мудрость всеединства. Солярный космос Бальмонта создаётся единством поэтического-детского-первозданного. Бальмонт синтезирует в своей поэзии черты всех новых художественных движений своего времени (будучи «поэтом без истории») – символизм реалистический и импрессионистический (миг и вечность), органицизм, артистизм и ретроспективизм модерна. Важнейшим способом расширения сознания оказывается мир культуры, в котором, как и в мире природы, полярности равноценны. В лиро-эпическом космосе Бальмонта индивидуальное «я» в своём расширении постигает как равновеликое этому «я» и космическое целое в его стихийных первоосновах, и всечеловеческий космос культуры. Поэт воплотил онтологическую эстетику эпохи (поиск синтеза), вдохновляясь древними космогониями и «горными вершинами» мировой культуры. Софийно-теургический синтез, питающий эту поэзию, сочетает мироприятие, мотивы восхождения и возвращения.
Раздел 4.3. «Поэтическая софиология Вяч. Иванова» посвящён поэзии В. Иванова. Именно в ней обнаружима целостная поэтическая софиология как продолжение христианского космизма Ф. Достоевского. Назначение поэта, по Иванову, – «славить мир», видеть вещи в их божественной славе. Поэзия софийна. «Поэтом тот родится, с кем/ София вечная играла». Поэт – тот, кто славословит. Стихи Иванова с их радостным благоговением содержат славословия, гимны красоте и творчеству, пламенеющему сердцу и христианской тишине, вечной памяти и своим современникам. Тайна красоты – в сочетании горнего и дольнего, в мироприятии. Его поэзия возрождает «старинную истину» мистериальной Греции: мистическое тайновидение неотделимо от прославления всеединства мира. Древние «хвалений голоса» поэт слышит в современной музыке. Поэт, ведомый вечной Софией, в земном прозревает вечное, душу вещей. У вещего поэта обострены все чувства. Мир прозрачен. Ему внятен символический язык природы. Всего важнее здесь, как в герменевтике М. Хайдеггера, поэтическое вслушивание в потаённость бытия.
Чуткому поэту открывается тайна тишины. В этой благоговейной тишине раскрывается софия родной природы. Тихая природа трезвит душу.
Раскрывается соборность, храмовость мира. Поэт причастен тайной жизни природы, мир вкушается. Важен в этой поэзии словообраз мёда, медвяности мира.
Насколько дионисийская тема двойственной Мировой Души, диалог с хаосом, доминируя в современном художественном сознании, вытесняет в поэзии А. Блока первоначальную вечную Софию, настолько поэзию Иванова определяет преображение дионисийских мотивов в софийные, обретение всерадостного Да. Восторженное чувство бытийности, открываемое на мгновение народным праведникам Достоевского, переполняет эту поэзию. В поэзии Иванова с её блаженным восхвалением творения реализуется учение старца Зосимы о любви к земле, христианский космизм. Центральный образ поэтического тайновидения мира – утверждение Ты еси – женственной ипостаси души, не знающей грани между микро и макрокосмом. Исполненный закон любви побеждает смерть в этой поэзии. Поэзия Иванова – мир возрождений и метаморфоз, узнаваний и прославлений. «Вечная память» синхронизирует всю историю мировой культуры. Воплощением этой культурно-исторической памяти становится «вечный город» – Рим, в котором поэт осознает себя новым Энеем, Фениксом, подобно Риму. Поэту открывается «нежная тайна» мира: «мир от вечности – брак, и творенье – невеста».
Продолжателями поэтической софиологии Вяч. Иванова будут постсимволисты: тема души, исполненной «и ясностью, и мудростью» в поэзии Н. Гумилёва. Тема ассоциативной культурно-исторической памяти будет доведена до виртуозности в поэзии О. Мандельштама. В чувстве бытийности, радостного благоговения Иванов близок к творчеству Б. Пастернака.
В разделе 4.4. «Софиология детства в поэзии Б. Пастернака» выявляется, что в творчестве Б. Пастернака обнаружима целостная софиология детства. Все высшие ценности данного поэтического мира связаны с детством:
свежесть, первозданность мировосприятия, обращённость его поэзии к детству мира, первозданному хаосу, начальному дню творения, тождественность мира и сознания, беззаветность любви, катастрофичность мироощущения. Пастернак обладает особым онтологическим даром восприятия мира как тайны. Мир и сознание тождественны, в поток бытия погружает язык метафоры – метаморфозы. Этому языку открыта «существованья ткань сквозная», единство частного и мирового, оптически-явленного и потаённого. Его философия жизни восходит к толстовской способности одухотворения всех подробностей жизни.
Жизнь – лабиринт сцеплений, творимый библейской Софией-художницей с её радостным приятием мира и игрой жизненных сил. Мир становится обживаемым домом в этой поэзии, которая соревнуется со свежестью и игрой жизни. Пастернак близок к М. Шагалу (в своём «хасидизме») – в сочетании священного и обыденного, в своём ощущении, что Бог проявляется в простых, обыденных вещах. Софиология детства – сохранённого рая цельности и атмосфера чуда – определяет поэзию Пастернака. Его софиологию детства можно сочетать с евангельским заветом «будьте как дети» и видеть в его поэзии проявление христианского космизма, то развитие христианского мира, о котором размышлял Вл. Соловьёв – способность видеть высшее, божественное начало в реальных, земных проявлениях. В то же время высшая органичность, спонтанность, метафоризм пастернаковской поэзии свидетельствуют о переходе от христианской онтологии Софии – к витальной онтологии целого, столь характерном для художественного сознания XX века. В пастернаковской софиологии детства воплощается софиология жизни как важнейший завет русской литературы.
ГЛАВА 5 «ЭСХАТОЛОГИЧЕСКИЕ МЕТАМОРФОЗЫ СОФИИ» обращена к творчеству поэтов, чутких к метаморфозам космической Софии.
Софийные начала творчества делают писателя особенно восприимчивым к состоянию мировой души и национальной психеи в их сложном взаимодействии с личными, экзистенциальными переживаниями.
Софиологические мотивы связаны с обострённостью экзистенциальных тем в русской литературе. Экзистенциальная модель сопрягает реальную катастрофу и экзистенциальное обретение героя, метафизическую победу ценой потери всего дорогого. Экзистенциальные мотивы тесно связаны с важнейшими для русского писателя апокалиптико-эсхатологическими темами. Софийные поиски целого неотделимы от обнаружения онтологической расколотости национальной психеи и двойственной космической Софии в поэзии А. Блока.
Метаморфозы души отменяют все классические полярности в поэзии М. Цветаевой. Становится возможной софиология отчаянья Г. Иванова.
В разделе 5.1. «Софийная апокалиптика А. Блока» анализируется катастрофическое чувство жизни, апокалиптическое мироощущение эпохи, чувство истории, переживаемой как апокалипсис, которые наиболее полно воплотились в поэзии А. Блока. Как никто из своих современников, Блок творчески претворяет завет Вл. Соловьёва о диалоге поэта с мировым женственным началом. Именно поэт способен воплотить, увидеть образ Божий и вместе с тем образ бытийно-космический в конкретном женском лице.
«Стихи о Прекрасной Даме» возвращали Блока к истокам новоевропейской поэтической традиции. С мистической интуиции женственности мира начинался ренессансный апокатастасис. В ренессансной поэтической философии мир как согласие целого получает светлый лик Прекрасной Дамы, чистое присутствие которой несёт свет, весну, тишину. Этому лику Блок останется верен, несмотря на все свои земные паденья и изменения небесных сфер. К этому образу Хранительницы-Девы восходят важнейшие вечно женственные образы поэта: Родины, Богоматери, мировой музыки. Мистерия и трагедия этого диалога, раскрывающего мировую двойственность, трагическое сознание неслиянности и нераздельности всего, создаёт уникальный религиозно-художественный мир Блока. Антиномичность отношения к миру неотделима от двойственности главенствующей апокалиптической темы Блока – и катастрофической, и просветлённой. Творчество А.Блока начинается с темы религиозного преображения жизни, нового Иерусалима, приобщения к несказанной, вечно-женственной сущности мира. Поэту открывается софийный замысел творения, рождающий художественно-восторженное отношение к миру. Но логика мистерии содержит «из света в сумрак переход»: «Мир устроен так, что не могут не выступить на сцене тёмные силы там, где началась мистерия» (А.Блок).
В поэзии А. Блока софийная тема не противостоит катастрофическому чувству жизни (как у А.С. Пушкина или Ф.И. Тютчева), не редуцирует мировой и личный катастрофизм (как у Вл. Соловьёва или Вяч. Иванова), но углубляет его и сама становится катастрофичной. Именно Блок вводит в русскую литературу тему Софии, подверженной катастрофам и падениям. Космическая София Блока, чуткость поэта к расколам и раздвоениям Мировой души и национальной психеи рождает двойственное отношение к мировым явлениям.
Всемирное чувство поэта открывает стихийный облик мира. Открытие бесконечного, релятивного мироздания составляет основное содержание блоковской поэзии. Это открытие, определяющее пути искусства Нового времени, создаёт и в поэзии Блока антиномические отношения человеческого и космического, антропного и божественного. Стихийно-катастрофический образ мира порождает обострённый антиномизм блоковского мировосприятия. Из интуиции космической Софии, подверженной катастрофам и падениям, Блок создаёт богатейшую неомифологию метаморфоз хаосогенной Мировой души.
Всё двулико, всё двойственно в мире Блока, сопрягающем верность и измену, спасение и гибель, радость-страданье. Воплощением двуединства полярностей блоковского космоса становится двойственная героиня его поэзии: софийная героиня превращается в носительницу стихии, а в стихийной героине возможно пробуждение софийных смыслов. Важно понять путь от гармонии к хаосу и нарастающий мрак в душе Блока как часть его трагического пути поэта апокалиптика, в котором свет и тьма, спасение и гибель антиномически сближены;
понять космическую Софию Блока как часть его апокалиптического мироощущения. В хаосе стихии расслышать мировую музыку, откровение самозаконной творческой души, пребывающей в особом музыкальном измерении, в котором сливаются «радость-страданье», «Всё – музыка и свет».
Стихийный, вьюжный облик мира находит своё конечное воплощение в буйстве народной стихии. «Двенадцать» Блока – ярчайший пример радикального поэтического авангарда. Апокалиптический образ «мирового пожара» и мировой вьюги строится методом деструкции человеческой (авторской) меры. Смысл блоковского приобщения к стихии – выявление её теоморфного образа, явление софийного образа внутри мета-антропной стихии.
В мире, утратившем человеческую меру в эпоху «крушения гуманизма», поэт увидел незримое пребывание Христа. Но утрата человеческой меры – в смерти авторского голоса, в явлении сниженного женского образа – означает для Блока разрушение целого, мировой музыки.
Раздел 5.2. «Тайновидение души в поэзии М. Цветаевой» посвящён софийным темам цветаевской поэзии. Контрастный, многоголосый мир М. Цветаевой обращён к раскрытию самого тайного в человеке – мира его души. Для неё поэт – «сновидец» и «тайновидец». «Души бессмертный дар» определяет завораживающую магию и энергетику цветаевского творчества.
Здесь нет границ между личной и мировой душой. Поэтический миф М. Цветаевой – не трагическое блоковское раздвоение между спасением и гибелью, но драма осуществления души, наперекор всему, в её природной полноте и антиномичности, гордыне и самоотдаче. Зрелое творчество Цветаевой начинается с осознания своей главной темы – жизнь души.
Тайновидение души не знает никаких ограничений места и времени. Её ненасытную жажду жизни раскрывает многоимённый образ Психеи – любящей, самой жизни, а обречённость на нерастрату, заочность – образ Сивиллы, «выбывшей из живых», поэтического голоса. «Двуединая суть» этой поэзии сочетает жизнь и смерть, мужское - женское, дух - плоть, небо - землю. Душа в своей многосоставности и всемирности нейтрализует все различия, создающие классический поэтический космос. Они легко переставляются местами.
Притяжение и отталкивание – двуединая суть цветаевского отношения к любому предмету. Архаическое тайновидение души базируется на изначальной, первичной и самой жёсткой оппозиции в истории культуры – своё-чужое. Именно эта оппозиция структурирует экзистенциальное творчество постсимволистов. Острейшее сознание падшести мира определяет цветаевское творчество: мир выпал из своего первозданного, целостного состояния. Чужое – здешнее, лживое, «слишком человеческое». «Я» и мир в этой поэзии пребывают в драматическом соперничестве и противоборстве. Всё внешнее, втягиваясь в круг души, становится своим, освоенным, символически-родственным.
Самодостаточность и самоотверженность души в цветаевской поэзии находит свое наиболее полное воплощение в темах детства и материнства.
Детство – «хранительная сень» этой поэзии. Пределом своего, родного – полноты бытия – становится рай собственного детства и детство собственного чудо-ребенка. Любить для Цветаевой (вслед за Вл. Соловьёвым) – «видеть человека таким, каким его задумал Бог»: любовь софийна. Материнская любовь – абсолют этой поэзии. Только эта любовь окончательно делает другое своим.
Любовь матери к сыну – высшая мера любви в этой поэзии. Сюжет мать и сын – важнейший для Цветаевой. Сын – самая совершенная поэма. Страстное материнство Цветаевой глубоко архаично и связано с образами Матери-Земли, образами защиты и возврата в исток жизни и смерти.
Раздел 5.3. «Экзистенциальное собирание мира в поэзии Г. Иванова» рассматривает динамику софийной темы в творчестве Г. Иванова, бывшего для своих современников «поэтом в химически чистом виде». Первоначальные мотивы модерна с его органицизмом и безграничным кругом любви, в который входят всё новые символистские именные ряды, уравнивают природу и культуру. Мир модерна переплетается с миром восточной газели, и поэзия вновь содержит «хвалу цветам и именам». Поэзия Г. Иванова интуитивно обращена к мифопоэтическому и восточному пониманию жизни: всё существующее непостоянно, но самый принцип возникновения-исчезновения вечен. Ретроспективизм, заложенный в природу поэтического дара Г. Иванова, предопределял экзистенциальный ретроспективизм его эмигрантской лирики, когда поэт обретает способность говорить от лица своего поколения.
Жизненная катастрофа превращает Г. Иванова в поэта, экзистенциально чуткого к антиномическим первоначалам человеческого существования.