авторефераты диссертаций БЕСПЛАТНАЯ  БИБЛИОТЕКА

АВТОРЕФЕРАТЫ КАНДИДАТСКИХ, ДОКТОРСКИХ ДИССЕРТАЦИЙ

<< ГЛАВНАЯ
АГРОИНЖЕНЕРИЯ
АСТРОНОМИЯ
БЕЗОПАСНОСТЬ
БИОЛОГИЯ
ЗЕМЛЯ
ИНФОРМАТИКА
ИСКУССТВОВЕДЕНИЕ
ИСТОРИЯ
КУЛЬТУРОЛОГИЯ
МАШИНОСТРОЕНИЕ
МЕДИЦИНА
МЕТАЛЛУРГИЯ
МЕХАНИКА
ПЕДАГОГИКА
ПОЛИТИКА
ПРИБОРОСТРОЕНИЕ
ПРОДОВОЛЬСТВИЕ
ПСИХОЛОГИЯ
РАДИОТЕХНИКА
СЕЛЬСКОЕ ХОЗЯЙСТВО
СОЦИОЛОГИЯ
СТРОИТЕЛЬСТВО
ТЕХНИЧЕСКИЕ НАУКИ
ТРАНСПОРТ
ФАРМАЦЕВТИКА
ФИЗИКА
ФИЗИОЛОГИЯ
ФИЛОЛОГИЯ
ФИЛОСОФИЯ
ХИМИЯ
ЭКОНОМИКА
ЭЛЕКТРОТЕХНИКА
ЭНЕРГЕТИКА
ЮРИСПРУДЕНЦИЯ
ЯЗЫКОЗНАНИЕ
РАЗНОЕ
КОНТАКТЫ

Астрологический Прогноз на год: карьера, финансы, личная жизнь


Pages:   || 2 |

Художественный мир ю.в. трифонова в контексте городской прозы второй половины xx века

-- [ Страница 1 ] --

На правах рукописи

СЕЛЕМЕНЕВА Марина Валерьевна ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ МИР Ю.В. ТРИФОНОВА В КОНТЕКСТЕ ГОРОДСКОЙ ПРОЗЫ ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫ XX ВЕКА Специальность 10.01.01 – русская литература

АВТОРЕФЕРАТ

диссертации на соискание ученой степени доктора филологических наук

Москва 2009

Работа выполнена на кафедре русской литературы ГОУ ВПО «Московский государственный гуманитарный университет имени М.А. Шолохова»

Научный консультант:

Гречаник Ирина Владимировна доктор филологических наук, профессор

Официальные оппоненты:

доктор филологических наук, профессор Коваленко Александр Георгиевич Российский университет дружбы народов доктор филологических наук, профессор Сигов Владимир Константинович Московский педагогический государственный университет доктор филологических наук, Местергази Елена Георгиевна старший научный сотрудник Институт мировой литературы им. А.М. Горького

Ведущая организация: Российский государственный гуманитарный университет

Защита диссертации состоится «23» октября 2009 г. в 15-00 часов на заседании диссертационного совета Д 212.203. при Российском университете дружбы народов по адресу: 117198, г. Москва, ул. Миклухо-Маклая, д. 6, ауд. 436.

С диссертацией можно ознакомиться в Учебно-научном информационно библиотечном центре (Научной библиотеке) РУДН по адресу: 117198, Москва, ул.

Миклухо-Маклая, д.6.

Автореферат размещен на сайте РУДН (www.rudn.ru) Автореферат разослан «» сентября 2009 г.

Ученый секретарь диссертационного совета А.Е. Базанова кандидат филологических наук, доцент

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

Юрий Валентинович Трифонов, один из крупнейших прозаиков второй половины ХХ столетия, выразитель умонастроений советской постоттепельной интеллигенции, лидер городской прозы, писатель-философ, считал литературную деятельность особой формой самовыражения, которая не приемлет ученичества, не допускает сотворчества и сама по себе является подобием экзистенциальной ситуации, максимально раскрывающей личностный потенциал художника. «Писательство – дело одинокое, личное. Писатель отвечает сам за себя, сам строит свою судьбу»1, – эти строки, написанные Ю.В. Трифоновым незадолго до смерти в 1981 году, сегодня воспринимаются как выражение его творческого и жизненного кредо. Творческая индивидуальность писателя формировалась под влиянием Ф.М. Достоевского, А.П.

Чехова, И.А. Бунина, М.А. Булгакова, М.А. Шолохова, но в основополагающих элементах его «почерк» остался глубоко оригинальным, самобытным, узнаваемым с первых строк. Наследие писателя не вмещается в прокрустово ложе направлений, течений, тенденций, оно формирует особый художественный мир2, который воспринимается как уникальная этико-эстетическая реальность.

В изучении творческого наследия Ю.В. Трифонова можно выделить несколько этапов. Первый этап (1950-е – первая половина 60-х годов) – период единовременных отзывов критики и читательской аудитории на публикацию повести «Студенты», туркменских рассказов, спортивных и путевых очерков. Все публикации этого времени отличались вниманием к идейному содержанию произведений и оценивали точность и достоверность отражения автором советской действительности. На этом этапе ведущими жанрами были рецензия, отзыв, статья, дискуссия, читательская конференция. По справедливому замечанию В.В. Черданцева, «произведения писателя рассматривались в общем русле идейно-художественных исканий советской литературы»3, при этом внимание к творческой индивидуальности Трифонова было минимальным.

Ко второму этапу, начало которого датируется 1969 годом (выходом в печати повести «Обмен» и появлением первых откликов на это произведение), относятся первые попытки аналитического прочтения текстов Трифонова, предпринятые А.Г.

Бочаровым, В.И. Гусевым, Ф.Ф. Кузнецовым, Б.Д. Панкиным. При всей значительности публикаций этого периода нельзя не отметить их ориентации на социальную проблематику «московских» повестей, тенденциозности в интерпретации образов представителей «интеллигенции» и «мещанства», навязывания писателю участия в идейном противостоянии писателей-«деревенщиков» и писателей-«горожан».

Трифонов, Ю.В. Как слово наше отзовется…[Текст] / Ю.В. Трифонов;

сост. А.П. Шитов. – М.: Сов.

Россия, 1985. – С. 130.

Под художественным миром мы, вслед за Д.С. Лихачевым, понимаем «мир действительности в … творческих ракурсах» (Лихачев, Д.С. Внутренний мир художественного произведения [Текст] / Д.С.

Лихачев // Вопросы литературы. – 1968. – № 8. – С. 74). Вместе с тем, понятие «художественный мир Ю.В. Трифонова» предполагает расширение значения, и в этом случае «художественный мир» воспринимается «как синоним творчества писателя» (Чернец, Л.В. Мир литературного произведения [Текст] / Л.В. Чернец // Художественная литература в социокультурном контексте. Поспеловские чтения.

– М., 1997. – С. 32). Мысль о том, что «мир Трифонова» – эстетическая реальность, равновеликая «миру» Платонова или Булгакова, высказывалась такими исследователями, как И.Н. Сухих (Сухих, И.Н.

Двадцать книг ХХ века: Эссе [Текст] / И.Н. Сухих. – СПб.: Паритет, 2004. – C. 513) и Н.Б. Иванова (Иванова, Н.Б. Современная русская проза: метасюжет развития [Текст] / Н.Б. Иванова // Современная русская литература: проблемы изучения и преподавания. – Пермь: Изд-во ПГПУ, 2007. – Ч. I. – C. 5).



Черданцев, В.В. Человек и история в городских повестях Ю.В. Трифонова (Проблематика и поэтика жанра): Дис. … канд. филол. наук [Текст] / В.В. Черданцев. – Екатеринбург, 1994. – С. 3.

Переходными работами, авторы которых обратились к идейно-эстетическим основам прозы Трифонова, выявили и обосновали взаимосвязь между «московскими» повестями и исторической прозой, стали статьи А.Г. Бочарова «Восхождение» (1975) и Б.Д.

Панкина «По кругу или по спирали?» (1977).

Третий этап, начало которого можно условно обозначить концом 1970-х годов, стал временем, когда творчество Трифонова вошло в сферу интересов профессиональных литературоведов. В первых кандидатских диссертациях Э.А.

Алескеровой, И.И. Плехановой, Т.Л. Рыбальченко, С.Р. Смирнова, в концептуальных статьх Л.А. Аннинского, О.А. Кутминой, В.Д. Оскоцкого, Л.А. Теракопяна, А.В.

Панкова намечаются подходы к изучению наследия писателя, и в качестве исследовательских приоритетов обозначаются нравственная проблематика произведений, идейное своеобразие исторической прозы, жанровая специфика и особенности языка рассказов и повестей. К данному этапу относится и публикация первых значительных статей и исследований о Трифонове в зарубежных изданиях.

Статьи Дж. Апдайка, Дж. Спендель, Дж. Гибиана, Н. Натовой показали, что западноевропейскому читателю Трифонов интересен скорее как потенциальный писатель-диссидент, на уровне подтекста выражающий свое несогласие с политикой советской власти, чем как создатель талантливой прозы. В работах других западных славистов (в числе которых С. Маклаффлин, Т. Патера, Л. Шеффлер, Ч. Хаусман) обозначился интерес к жанровому своеобразию и историко-литературному контексту прозы Трифонова. В числе ведущих тенденций западного трифоноведения следует отметить изучение литературной судьбы и репутации писателя, исследование социально политической проблематики его творчества, анализ способов выражения авторской позиции в романистике и публицистике.

На четвертом этапе всплеск интереса к наследию Ю.В. Трифонова был вызван безвременной смертью писателя и острой потребностью оценить его творчество как целостный художественный феномен в контексте русской литературы ХХ века. На наш взгляд, начало четвертого этапа следует датировать 1984 годом – временем выхода в печати первой монографии, посвященной писателю, – книги Н.Б. Ивановой «Проза Юрия Трифонова»4. В дальнейшем этот жанр становится востребованным исследователями, одна за другой издаются монографии Ю.М. Оклянского (1987), Ж. Уолл (1991), Н.

Колесникофф (1991), Д. Гиллеспи (1992), Э. Никадем-Малиновски (1995), К. Де Магд Соэп (1997), Л. Шеффлер (1998). В 1997 году выходит в печати первое биографическое исследование – работа А.П. Шитова «Юрий Трифонов: Хроника жизни и творчества». На этом же этапе кандидатские диссертации Е.Л. Быковой, Е.А. Добренко, Т.В. Емец, Н.Б.

Ивановой, И.И. Игольченко, М.Л. Князевой, О.А. Кутминой, Лохан Амарджит Сингха, А.А. Мамед-Заде, Сим Ен Бо, В.А. Суханова, В.В. Черданцева, А.В. Шаравина сформировали понятийный аппарат трифоноведения, способствовали уточнению вопросов периодизации, жанрово-стилевой эволюции, идейно-тематического генезиса, лингвостилистического своеобразия творчества Трифонова. Статьи Г.А. Белой, И.А. Дедкова, Л.Л. Кертман, А.Г. Коваленко, В.М. Пискунова, посвященные отдельным аспектам проблематики и поэтики наследия писателя, обеспечили введение основных трифоноведческих концепций в литературно-критический оборот. Вторая половина Следует оговориться, что в 1983 году была издана книга Т.А.Патеры «Обзор творчества и анализ московских повестей Юрия Трифонова» (Мичиган). Эта монография, несмотря на то, что она была написана на русском языке и содержала ряд важных научных наблюдений и выводов, не имела такого резонанса в отечественном литературоведении, как труд Н.Б. Ивановой.

1980-х годов – 1990-е годы – период становления трифоноведения как отдельной литературоведческой отрасли.

Началом современного этапа развития трифоноведения, безусловно, явилось проведение I Международной конференции «Мир прозы Юрия Трифонова» (РГГУ, 1999), в которой приняли участие наиболее крупные отечественные и зарубежные исследователи наследия писателя. Это событие способствовало уточнению основных направлений трифоноведения как литературоведческой отрасли, выявлению особенностей художественного метода писателя, автобиографических мотивов его произведений, осмыслению преемственной связи с русской классической литературой.

Самыми значимыми научными работами, созданными на рассматриваемом этапе, являются монографический очерк Н.Л. Лейдермана и М.Н. Липовецкого «От советского писателя к писателю советской эпохи: Путь Юрия Трифонова» (2001), диссертации Н.А.

Бугровой (2004), В.А. Суханова (2001), историко-биографическое исследование А.П.

Шитова и В.Д. Поликарпова «Юрий Трифонов и советская эпоха: факты, документы, воспоминания» (2006).

В настоящее время можно выделить два перспективных направления развития трифоноведения как литературоведческой отрасли. Первое направление – изучение наследия Ю.В. Трифонова в системно-целостном аспекте. Значительным шагом на пути реконструкции художественной системы писателя стала докторская диссертация В.А.

Суханова «Романы Ю.В. Трифонова как художественное единство» (2001), в которой образцы крупной эпической прозы автора проанализированы с точки зрения идейно тематического, аксиологического, системно-образного и жанрово-стилевого своеобразия, но при этом за пределами исследовательского внимания остались циклы малой прозы, «московские» повести, повесть в рассказах «Опрокинутый дом». Проблема «городская проза Ю.В. Трифонова как художественная система» требует дальнейшего изучения и, прежде всего, в таких аспектах, как эволюция творчества от циклизации к системности, формирование индивидуально-авторского «московского текста», становление историософской концепции, воплощение миропонимания русской интеллигенции постоттепельной поры, генезис новой разновидности полифонического романа.

Второе направление – выявление роли Ю.В. Трифонова в формировании такого литературного явления, как городская проза, т.е. изучение развития писателем традиций урбанистической прозы русской литературы XIX – 1-й половины ХХ веков, сопоставление характера воссоздания общественного, культурного, духовного пространства современного города писателями-«горожанами», выявление особенностей восприятия художественных открытий Трифонова писателями поколения «сорокалетних» и представителями литературы мегаполиса рубежа XX – XXI веков.

В рамках этого направления обозначились такие научные проблемы, как проблема текстов5 русской литературы, проблема типологии и кодификации локальных прочтения городской прозы в геософском ключе, проблема эволюции «московского» и «петербургского» текстов во второй половине ХХ века, проблема соотношения традиционного и индивидуально-авторского компонентов в творчестве прозаиков «трифоновской школы», проблема влияния городской прозы и, в частности, прозы В современном литературоведении локальные тексты принято рассматривать как сверхтексты. Под сверхтекстом при этом понимается «совокупность высказываний, ограниченная темпорально и локально, объединенная содержательно и ситуативно, характеризующаяся цельной модальной установкой, достаточно определенными позициями адресанта и адресата, с особыми критериями нормативного/анормального» (Н.А. Купина, Г.В.

Битенская) (Человек – текст – культура [Текст] / Под ред. Г.В. Битенской, Н.З. Богуславской, И.А. Гиниатуллина. – Екатеринбург, 1994. – С. 215).

Трифонова на современную литературу мегаполиса. Направленностью на решение обозначенных проблем определяется актуальность диссертационной работы.

Целью диссертационной работы является исследование художественного мира Ю.В. Трифонова как идейно-эстетической основы городской прозы 2-й половины ХХ века, определение роли жанрово-стилевых и идейно-художественных исканий писателя в формировании «московского текста» русской литературы и выявление характера влияния городской прозы 1960-80-х годов на литературный процесс рубежа XX – XXI веков.

Эта цель определяет основные задачи исследования:

• рассмотреть городскую прозу как идейно-эстетический феномен русской литературы и как одну из основных составляющих историко-литературного процесса 60-80-х годов ХХ века;

• выявить основные этапы и особенности формирования локальных текстов русской литературы;

• определить критерии принадлежности индивидуально-авторских текстов к «петербургскому» и «московскому» текстам;

• проследить эволюцию поэтики городской прозы Ю.В. Трифонова от «описательной литературы» 1950-60-х годов до «мыслящей прозы» 1970-80-х годов и воссоздать путь писателя от циклизации текстов к формированию художественной системы;

• рассмотреть городскую прозу Трифонова как индивидуально-авторский вариант «московского текста» русской литературы;

• выявить историософские и геософские взгляды Ю.В. Трифонова, определившие своеобразие художественного мира писателя;

• погрузить творчество Трифонова в контекст городской прозы 60-70-х годов ХХ века (прозу Ю.М. Нагибина, И. Грековой, Г.В. Семенова, А.Г. Битова);

• выявить своеобразие поэтики и проблематики прозы В.С. Маканина в аспекте творческого диалога с городской прозой Ю.В. Трифонова;

• проанализировать характер переосмысления идей и образов городской прозы 1960-70-х годов в литературе рубежа XX – XXI веков на примере творчества Е.В.

Гришковца.

Поставленными целью и задачами обусловлен выбор метода исследования – системно-целостного с использованием элементов историко-генетического, историко функционального, сравнительно-типологического методов.

Теоретико-методологическая база исследования разработана на основе трудов ведущих отечественных и западноевропейских трифоноведов Э.А. Алескеровой, Н.А. Бугровой, Е.Л. Быковой, Д. Гиллеспи, Е.А. Добренко, Т.В. Емец, Н.Б. Ивановой, М.Л. Князевой, Н. Колесникофф, О.А. Кутминой, Н.Л. Лейдермана, М.Н. Липовецкого, К. Де Магд-Соэп, Э. Никадем-Малиновски, Т. Патеры, В.М. Пискунова, И.И. Плехановой, В.А. Суханова, Дж. Уолл, Дж. Хоскинга, В.В. Черданцева, Р. Шредера;

исследований литературного процесса 2-й половины ХХ века и городской прозы М.Ф. Амусина, Л.А. Аннинского, В.Г. Бондаренко, Т.М. Вахитовой, В.Е. Ковского, И.Н. Крамова, А.А. Михайлова, А.С.

Немзера, Б.Д. Панкина, И.Б. Роднянской, Д.В. Тевекелян, А.В. Шаравина, работ по семиотике города и типологии локальных текстов В.В. Абашева, Н.П. Анциферова, К. Линча, Ю.М. Лотмана, А.П. Люсого, Н.М. Малыгиной, Н.Е. Меднис, В.Н. Топорова, М.С. Уварова. Значительное влияние на формирование концепции работы оказали труды теоретиков литературы М.М. Бахтина, М. Бютора, В.В.

Виноградова, В.А. Грехнева, М.Н. Дарвина, Вяч. Вс. Иванова, Б.О. Кормана, В.И. Тюпы, Б.А. Успенского, Е.Г. Эткинда, культурологов С. Бойм, Ю.В. Борева, Д.Н. Замятина, Л.Г. Ионина, В.З. Паперного, В.Н. Сырова, М.П. Шубиной, философов и социологов К.З. Акопяна, И.В. Кондакова, В.Ф. Кормера, Л.А. Кошелевой, Ю.А. Левады.

Предметом исследования является художественная система городской прозы Ю.В. Трифонова в аспекте взаимодействия всех ее уровней – родовидового, жанрово стилевого, пространственно-временного, сюжетно-композиционного, системно образного, мотивного, субъектно-речевого. Объектом исследования – влияние городской прозы Ю.В. Трифонова, сформировавшейся в русле традиций «московского текста» русской литературы XIX – 1-й половины XX веков, на литературный процесс 2-й половины ХХ века и роль «московской» прозы Трифонова в становлении творческого почерка «сорокалетних» писателей и представителей литературы мегаполиса.

Материалом диссертации является городская проза Ю.В. Трифонова:

произведения 50-60-х годов ХХ века, в которых происходило формирование городского текста (повесть «Студенты», «туркменская» проза – рассказы и роман «Утоление жажды»), «городские» рассказы 2-й половины 1960-х годов, «московские» повести («Обмен», «Предварительные итоги», «Долгое прощание», «Другая жизнь», «Дом на набережной»), произведения «мыслящей прозы» (романы «Старик», «Время и место», «Исчезновение», повесть в рассказах «Опрокинутый дом»). К анализу привлекаются историческая проза Ю.В. Трифонова («Нетерпение», «Отблеск костра»), публицистика, эссеистика, интервью и анкеты писателя, материалы из архивов журналов «Знамя», «Новый мир», Мосфильма, Союза Советских писателей, Иностранной комиссии ССП, переписка с А.К. Гладковым, П.Ф. Нилиным, Б.А. Слуцким, Е.Д. Сурковым, воспоминания Е.Б. Рафальской. Также в качестве материала исследования выступают произведения Ю.М. Нагибина, И. Грековой, Г.В. Семенова, А.Г. Битова, отражающие своеобразие поэтики и проблематики городской прозы 60-70-х годов ХХ века, проза В.С. Маканина, представляющая собой пример продолжения и переосмысления идей и образов городской прозы писателями «московской школы», произведения Е.В. Гришковца, адаптирующие идейные и художественные принципы городской прозы к реалиям рубежа XX – XXI веков и воссоздающие нравственно-философскую парадигму современного героя-горожанина.

Положения, выносимые на защиту:

1. Тема города, выступившая доминантой тематического диапазона русской литературы XIX – ХХ веков, стала истоком формирования городского текста, представляющего собой совокупность локальных текстов с особым кодом прочтения, мифопоэтической основой, типологией персонажей, поэтикой урбанизма. В XIX веке исключительный статус первого и ведущего сверхтекста русской литературы получил «петербургский текст», в ХХ веке эта позиция была занята «московским текстом», тогда как провинциальные (крымский, орловский, пермский) и западноевропейские (венецианский, флорентийский, лондонский) тексты в литературном процессе XIX – XX столетий существовали как периферийные и недостаточно репрезентативные.

2. Во второй половине ХХ века в русской литературе городской текст был осмыслен как идейно-эстетический феномен и оформлен в виде корпуса текстов городской прозы. Городская проза, длительное время бытовавшая в статусе литературного течения наряду с деревенской, военной и лагерной прозой, представляет собой сложную незамкнутую систему интегрированных текстов, обладающих проблемно-тематической и жанрово-стилевой целостностью. Авторами городской прозы было предложено идейно-художественное осмысление процесса урбанизации, выдвинута особая концепция личности и среды, воссоздано мировоззрение постоттепельной интеллигенции, представлена новая поэтика урбанизма, предложен ряд жанрово-стилевых модификаций повести и романа.





3. Писателем, создавшим художественные ориентиры и нравственно философскую систему координат городской прозы, является Юрий Валентинович Трифонов, творчество которого представляет собой художественную систему с единой повествовательной и мотивной структурой, пространственно-временной организацией, типологией и архитектоникой персонажей, автобиографической основой и историософской концепцией.

4. «Московский текст» Ю.В. Трифонова представляет собой индивидуально авторский вариант «московского текста» русской литературы, созданный с опорой на традиционные мифологемы (Москва – город-лес, город-женщина, город, сожженный пожаром), код прочтения и поэтику урбанизма, но выдвигающий и оригинальную интерпретацию московского топоса – города-дома, отдельные локусы которого – «опрокинутые дома». В городской прозе 1960-70-х годов близкие трифоновскому авторские варианты «московского текста» были созданы Ю.М. Нагибиным.

И. Грековой, Г.В. Семеновым, но в целом наметилась тенденция к унификации различных локальных текстов, о чем свидетельствует близость сюжетных коллизий, типологии персонажей, мотивной структуры «московского текста» Ю.В. Трифонова и «петербургского текста» А.Г. Битова.

5. В «московской» прозе Ю.В. Трифонова воссоздана нравственно-философская парадигма представителя постоттепельной интеллигенции. Герой-интеллигент Трифонова это личность с сознанием» – «двойным (термин В.Ф. Кормера), которая отличается такими качествами, как отказ от общественной деятельности, погруженность в частную семейно-бытовую среду, конформизм, инертность, склонность к компромиссам, разочарованность в идеалах «оттепели» и, вместе с тем, внутренний нонконформизм, скрытое диссидентство, вера в традиционные ценности русской интеллигенции, романтическое (наивное, максималистское, бунтарское) мироощущение.

6. Городская проза стала для Ю.В. Трифонова формой выражения историософских взглядов. Историософская концепция писателя заключается в отказе от антитезы история/современность и утверждении присутствия истории в каждом дне и в каждой судьбе. Трифонов доказывает равнозначность мелочей жизни и масштабных исторических событий в контексте повседневности и считает нитью, неразрывно связывающей историю и современность, человеческую память.

7. Продолжением художественных исканий Ю.В. Трифонова является творчество писателей «московской школы», получившее в критике условное обозначение прозы «сорокалетних». Наиболее последовательное, но при этом творческое и полемическое, развитие идей и образов Трифонова обнаруживается в прозе В.С. Маканина. Писатель, ориентируясь на такие составляющие художественного мира Трифонова, как тема разрушения старой Москвы, тема неудавшейся жизни, тема противостояния поколений, тема смерти как испытания, мотив «убега», мотив жизни-потока, мотив брака-сшибки, создает образ «серединного человека», пытающегося преодолеть «самотечность жизни» и раскрывающего свой истинный потенциал в «конфузных ситуациях». Маканин отказывается от трифоновской концепции Москвы – города-дома и, показывая столицу глазами вчерашнего провинциала, создает образ неприступной Москвы, города крепости, разрушающей привычный уклад и мировосприятие героев.

8. В современном литературном процессе место городской прозы занимает литература мегаполиса – новейшая урбанистическая проза, в которой воссоздается социокультурная среда мегаполиса, формируется новый тип героя – представителя интеллигенции, адаптирующегося к жизни в обществе потребления, раскрываются закономерности между расширением круга общения и усилением чувства одиночества в большом городе, ставится вопрос о сохранении нравственности в условиях научно технического прогресса. Ярким представителем литературы мегаполиса является Е.В.

Гришковец, который переносит коллизии и образы городской прозы Ю.В. Трифонова на новую почву и добивается актуализации традиционных проблем городской прозы в условиях прагматичной урбанистической культуры рубежа XX – XXI веков.

Научная новизна работы заключается в исследовании городской прозы Ю.В. Трифонова как художественной системы, ключевые элементы которой воспроизведены в литературном процессе 2-й половины ХХ века в творчестве писателей-«горожан», в прозе «сорокалетних», в литературе мегаполиса;

в изучении городской прозы как идейно-эстетического феномена, представленного совокупностью локальных текстов;

в реконструкции «московского текста» русской литературы ХХ века (от прозы русского зарубежья до новейшей урбанистической литературы);

в определении места индивидуально-авторского «московского текста» Ю.В. Трифонова в парадигме локальных текстов русской литературы, в изучении литературы мегаполиса как варианта художественной апробации проблематики и образности городской прозы 1960-80-х годов в современном литературном процессе.

Теоретическая значимость диссертации состоит в систематизации городской прозы Ю.В. Трифонова с точки зрения эволюции художественного метода, формирования индивидуального знаково-символьного поля «московского текста», преемственности в воссоздании нравственно-философской парадигмы представителя русской интеллигенции, становления геософских и историософских взглядов писателя;

в обосновании терминологического статуса понятия «городская проза» и переходе от тематического принципа кодификации текстов городской прозы к идейно художественному;

в исследовании жанровой структуры полифонического романа Ю.В.

Трифонова, в выявлении принципов типологии персонажей «московской» прозы, в изучении «московского» хронотопа как особой формы пространственно-временной организации, в воссоздании пути эволюции поэтики урбанизма городской прозы 2-й половины ХХ века.

Практическая значимость диссертации заключается в возможности использования ее материалов в академическом курсе истории русской литературы ХХ века, на факультативных занятиях, спецкурсах и спецсеминарах, в практике школьного преподавания русской словесности, а также в разработке учебно-методических пособий по исследуемой проблематике.

Основные положения диссертационной работы прошли апробацию на научных конференциях разного статуса – международных, всероссийских, региональных, межвузовских, в числе которых «Русское литературоведение третьего тысячелетия» (Москва, МГГУ им. М.А.Шолохова, 2004-2007);

«М.А. Шолохов в современном мире» (Москва, МГГУ им. М.А. Шолохова, 2002- 2006);

«Шешуковские чтения» (Москва, МПГУ, 2004-2008);

«Виноградовские чтения» (Москва, МГПУ, 2004-2007);

«Пушкинские чтения» (Санкт-Петербург, ЛГУ им. А.С.Пушкина, 2005-2008);

«Классические и неклассические модели мира в отечественной и зарубежной литературах» (Волгоград, ВолГУ, 2006);

«Национальный и региональный Космо-Психо Логос» (Елец, ЕГУ им. И.А. Бунина, 2006);

«Эпический текст: проблемы и перспективы изучения» (Пятигорск, ПГЛУ, 2006);

«Дергачевские чтения» (Екатеринбург, УрГУ, 2006, 2008);

«Современность русской и мировой классики» (Воронеж, ВГУ, 2006), «Синтез в русской и мировой художественной культуре» (Москва, МПГУ, 2006 – 2007), международный симпозиум «Время культурологии» (Москва, Российский институт культурологии, 2007), IV Лазаревские чтения (Челябинск, ЧГПУ, 2008), «Художественный текст: варианты интерпретации» (Бийск, БПГУ, 2006-2008), «Интерпретация текста: лингвистический, литературоведческий и методический аспекты» (Чита, Забайкальский гос. ун-т им. Н.Г. Чернышевского, 2007), «Изменяющаяся Россия – изменяющаяся литература: художественный опыт ХХ – начала XXI веков» (Саратов, СГУ, 2008), ежегодные конференции докторантов и аспирантов (Елец, ЕГУ им. И.А. Бунина, 2006-2008).

По материалам диссертации опубликовано 51 работа, в том числе 10 статей в изданиях, рекомендованных ВАК РФ, и 2 монографии. Общий объем публикаций – 74, п.л.

Структура работы: диссертация состоит из введения, четырех глав, заключения, списка литературы, включающего 570 наименований, и трех приложений. В приложениях рассматриваются принципы циклизации малой прозы Трифонова и основные циклические единства 1950-60-х годов, типологическое своеобразие системы персонажей городской прозы Трифонова, выявляются доминантные/периферийные художественные типы и особенности поэтики их воплощения на разных этапах творческой эволюции писателя.

ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ ДИССЕРТАЦИИ Во «Введении» обосновываются актуальность и научная новизна избранной темы, формулируются цель, задачи, положения, выносимые на защиту, определяются теоретическая и практическая значимость, структура работы, характеризуется теоретико методологическая база исследования, выявляются основные этапы изучения творчества Ю.В. Трифонова и актуальные проблемы современного трифоноведения.

Глава I «ГОРОД КАК ТЕМА И ТЕКСТ В РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ XIX – XX ВЕКОВ» посвящена исследованию локальных текстов русской литературы, прежде всего «петербургского» и «московского», подготовивших появление идейно эстетического феномена городской прозы. В первом параграфе «Эволюция городского текста в русской литературе: от образа города к поэтике урбанизма (к вопросу об истоках городской прозы ХХ века)» рассматривается путь художественной эволюции темы города в русской литературе и этапы формирования городского текста. Первым сверхтекстовым единством, получившим в отечественной словесности статус локального текста, стал «петербургский текст». Основы петербургского сверхтекста были заложены в произведениях А.С. Пушкина, М.Ю. Лермонтова, Н.В. Гоголя, показавших своеобразие ландшафта, климата, быта, уклада, нравов и истории Петербурга через призму образов-символов и мифопоэтических элементов. Структурообразующими для «петербургского текста» становятся креационный и эсхатологический мифы:

петербургский миф творения формирует миражный, призрачный, инфернальный колорит Петербурга – города на воде, эсхатологический миф порождает «наводненческий текст», в котором утверждается идея конечности Петербурга и неизбежности гибели города от водной стихии. В программных для «петербургского текста» произведениях «Пиковая дама» А.С. Пушкина, «Княгиня Лиговская» М.Ю.

Лермонтова, «петербургских повестях» Н.В. Гоголя формируется особый петербургский «текст дьявола» (В.Н. Топоров), типологическими признаками которого являются инфернальная аура, обилие изолированных и пограничных локусов, «логика обратности» (Ю.В. Манн), безумие как типичный жизненный итог петербургских мечтателей и честолюбцев.

В первой половине XIX века формируются такие разновидности локальных текстов, как «московский», «крымский», «итальянский» («венецианский» и «флорентийский»), «лондонский» тексты. В основе каждого локального текста лежит миф, обладающий текстопорождающими свойствами, – миф о миражном городе на воде (венецианский текст), миф о третьем Риме (московский текст), миф Тавриды (крымский текст), миф о городе туманов – столице островного государства (лондонский текст), причем из этого ряда периферийных локальных текстов достаточно быстро выделяется «московский текст» как потенциально равнозначный «петербургскому тексту».

Идейно-художественная платформа «московского текста» формируется в творчестве Н.М. Карамзина. А.С. Грибоедова, М.Ю. Лермонтова, М.Н. Загоскина, которое можно рассматривать как прамосковский текст. Мифопоэтическую основу «московского текста» составляют такие мифологемы, как Москва – город на крови, Москва – сакральный город на семи холмах, новый Иерусалим, Москва – третий Рим, Москва – жертва огненной стихии, Москва – воплощение женского начала, мать городов русских. К числу ключевых художественных приемов формирующегося локального текста можно отнести прием панорамы, фольклорные зачины и эпитеты, олицетворение (Москва – матушка, старшая сестра), использование архаичной лексики для воссоздания мироощущения московского жителя, ориентированного на традиционные ценности, систему сакральных локусов (Иван Великий, Сухарева башня, Симонов монастырь). В первой половине XIX века в рамках «московского текста» начинается перевод совокупности топографических, пейзажно-климатических и этнографических характеристик Москвы на знаково-символьный уровень, дающий основание для выделения локального текста.

Начало историософского осмысления антитезы «Москва/Санкт-Петербург» было положено в очерках и статьях по Москве» «Прогулка К.Н. Батюшкова (1809), «Путешествие из Москвы в Петербург» А.С. Пушкина (1833-35), «Петербургские записки 1836 года» Н.В. Гоголя (1837), «Москва и Петербург» А.И.

Герцена (1842). В этих работах на образы Петербурга и Москвы спроецирован ряд бинарных оппозиций, в числе которых новаторство/традиционность, подражательность/оригинальность, исторический вакуум/историческое богатство, динамика/статика, интерес/скука, искусственность/естественность. Общим местом всех первых историософских очерков становится представление Петербурга как чиновничьего города, созданного по европейским лекалам, Москвы – как истинно русского города, оплота традиционности и патриархальности.

Оформителем «петербургского текста» является Ф.М. Достоевский, в творчестве которого утвердились типологические признаки этой разновидности локального текста:

амбивалентный образ Петербурга, выступающий одновременно символом величия и жестокости имперской власти, мотив миражности города, построенного на болоте, герой-идеолог, совмещающий черты мечтателя и подпольного человека, мотив болезни, реализующийся как в значении телесного недуга, вызванного болезнетворным петербургским климатом, так и душевной болезни, спровоцированной миражным характером северной столицы, идея случайного семейства, особая поэтика петербургского климата и ландшафта, формирующая атмосферу неуюта и создающая эффект враждебности среды человеку. Достоевскому удалось создать не просто образ северной столицы, а историософскую концепцию Петербурга – города, историческая миссия которого состояла в установлении прочных связей России с Европой посредством воспроизведения европейской модели жизнеустройства, а философское значение заключалось в доказательстве идеи бытия города, созданного на пустом месте, извлеченного из небытия, и, тем самым, в обосновании легитимности власти царя Петра и введенного им нового жизненного уклада. Достоевский ставит под сомнение исполненность этой миссии, показывая, что Петербург воспроизводит европейскую модель жизнеустройства весьма поверхностно, сохраняя свое, нетронутое европейским лоском «подполье».

Оформителем «московского текста» и создателем его первого индивидуально авторского варианта стал Л.Н. Толстой. Писатель, используя традиционные составляющие московского мифа (Москва – живой организм, сердце России, Москва – воплощение женского начала), выражает свои историософские взгляды: мессианская роль Москвы заключается в сохранении традиций русского народа и основ православной культуры. Космополитизму Петербурга Толстой противопоставляет патриотизм Москвы, а петербургскому индивидуализму – московскую соборность, «петербургскому типу» (идеологу или мечтателю, живущему в социальном и духовном «подполье») у Толстого противопоставлен «московский тип» – человек широкой души, представитель своего рода и выразитель интересов своей семьи, чтящий традиции и прислушивающийся более к порывам сердца, чем к требованиям разума.

На рубеже XIX – ХХ веков в контексте культуры Серебряного века «петербургский текст» переживает эпоху Ренессанса: в прозе А. Белого, Д.

Мережковского, А. Ремизова, поэзии символизма и акмеизма совокупность петербургских мифов и легенд, художественных образов северной столицы, созданных литературой XIX века, оформляется в единый миф Петербурга. В культуре Серебряного века «петербургский текст» не просто создается, но и осознается как эстетическое единство. Хрестоматией «петербургского текста», вобравшей в себя материал таких источников, как городской фольклор, творчество А.С. Пушкина, Н.В. Гоголя, Ф.М.

Достоевского, физиологические очерки, святочные рассказы, становится роман А. Белого «Петербург». В этом произведении подчеркнутая традиционность системы образов, конфликта и коллизий, сочетается с ироническим переосмыслением основных петербургских мифологем, вследствие чего роман воспринимается как итоговое произведение, подводящее черту под идейно-художественными исканиями создателей «петербургского текста» XIX века. Петербург А. Белого – это, во-первых, условный образ-топос, в котором реальная топография соседствуют с ирреальными маршрутами и таинственными локусами, и, во-вторых, модель мироздания, в которой воплощены евразийские идеи писателя. Согласно историософской концепции А. Белого, насильственная европеизация России при Петре I лишь придала стране видимость цивилизованного общества, по сути же российские пространства остались во власти монгольско-туранской стихии, и следствием петровских преобразований явилась лишь утрата страной цельности и самодостаточности. Петербург, задуманный как европейский город, по мысли писателя, заключает в себе восточную душу с ее своеволием, стихийным бунтарством и антииндивидуализм, т.е. выступает символом антиномичности всей России.

В пореволюционные годы отголоски «петербургской» темы звучат в творчестве К.

Вагинова, Е. Замятина, М. Зощенко, Б. Пильняка, но, подобно тому, как исчезает уникальная культурная и духовная атмосфера Петербурга, уходит на периферию «петербургский текст», уступая доминирующую позицию в парадигме локальных текстов «московскому тексту».

Во втором параграфе «“Московский текст” в русской литературе ХХ века» утверждается правомерность выделения «московского текста» как локального текста русской литературы, выявляется круг произведений, формирующих этот сверхтекст, определяются основные критерии включения текстов в «московский» сверхтекст.

«Московский текст» начинает восприниматься в единстве мифопоэтических, топографических и топонимических, ландшафтно-климатических и знаково-символьных составляющих, благодаря появлению в 1-й половине ХХ века «московской» прозы А.

Белого, И.С. Шмелева, Б.К. Зайцева, М.А. Осоргина, А. Платонова, Б.А. Пильняка, М.А. Булгакова, Б.Л. Пастернака, Л.М. Леонова.

В революционную и пореволюционную эпоху в литературе оказываются востребованными все московские мифологемы, в частности, миф творения и его частные варианты – миф о строительной жертве, миф о клятвопреступлении и ритуальном убийстве (Москва – город на крови), миф о Москве – третьем Риме (Москва – город-храм), эсхатологический миф (гибель старой Москвы в эпоху революционных преобразований). В «московском тексте» 1-й половины ХХ века отчетливо прослеживается антитеза двух образов – Москвы православной и Москвы светской, антихристианской. Образ Москвы – центра русского православия, оплота соборности, хранилища древностей и традиций был создан в литературе русского зарубежья (в творчестве Б.К. Зайцева, М.А. Осоргина, И.С. Шмелева), образ Москвы – центра индустриализации, гигантской стройки, оплота мирового социализма стал знаковым в советской литературе (в прозе А. Платонова, Л. Леонова). Особняком в «московском тексте» ХХ века стоят произведения А. Белого, не стремящегося ни к идеализации Москвы уходящей, ни к утверждению Москвы советской, Б. Пастернака, который рисует Москву как условно-сказочное пространство, и М. Булгакова, воссоздающего советскую Москву в неомифологическом ключе.

«Московский текст» литературы русского зарубежья отличается тяготением к иконописной цветописи (преобладанию золотого, белого, небесно-голубого тонов), к воссозданию палитры вкусов блюд православной обрядовой кухни, к одорической гармонии, состоящей в использовании запахов-ароматов. Такой художественный код призван сформировать идиллическую картину Москвы уходящей. Герой прозы русского зарубежья – праведник, который воспринимает заповеди православия как личные жизненные принципы и следует им неукоснительно, демонстрируя образчик гармонии духовного и телесного бытия воцерковленного человека. В прозе русского зарубежья древняя столица по степени идеализации приближается к Граду Небесному, а за счет тщательности воссоздания быта и уклада она остается земным городом, «матушкой Москвой».

Культу Дома литературы русского зарубежья в советском «московском тексте» противопоставлена апология бездомья: семейственность и патриархальность уступают место одиночеству и странничеству, имя предков забывается, его функцию выполняет имя-символ, условной заменой дома становится город Москва. Герои «московского текста» А. Платонова, забывшие свои настоящие имена, не имеющие прошлого, стремятся преодолеть нормативность городского социума с помощью постоянных метаморфоз профессионального, семейного и личностного статуса. В романе «Счастливая Москва», представляющем собой развернутую мифологему «женщина город», героиня-сирота, названная именем столицы, следует заветам пролетарской культуры и усваивает новую роль женщины в обществе, несовместимую с материнством. Из двух традиционных полюсов мифологемы «женщина-город» (город дева и город-блудница) Москва выбирает вторую модель поведения, и совершает не восхождение к святости материнства, а падение в бездну греха, т.е. трагически не совпадает с традиционным для русской культуры образом «Москвы-матушки».

В это же время в отечественной литературе создаются образы Москвы – старухи (А. Белый, «Москва»), Москвы – мистерийного пространства (М. Булгаков, «Мастер и Маргарита»), Москвы – леса (Б. Пастернак, «Доктор Живаго»). А. Белый рисует образ города, оставленного Богом, пребывающего в хаосе животных инстинктов и плотских страстей, и, как следствие, художественный код романа формируют экспрессионистическая цветовая палитра и совокупность запахов-миазмов, свидетельствующих о нравственном и интеллектуальном разложении столицы. Писатель создает гротескный образ физически и духовной умирающей Москвы и не видит возможностей для возрождения столицы, поэтому завершает свою книгу описанием глобальной катастрофы – мощного взрыва, уничтожившего город. М.А. Булгаков стремится к созданию образа Москвы советской, вписанной в контекст вечности, и, как следствие, сочетает социальную мифологию 30-х годов ХХ века с архетипами и мифологемами древних культур, с традиционными образами русской и мировой литературы. В «московском тексте» Булгакова Москва советская (бесовская) заслонила собой Москву древнюю (православную), силы зла подчинили себе даже тех героев, которые призваны искать истину и служить силам света, в обезбоженной Москве, попавшей во власть дьявола, единственным оплотом духовности является любовь. В романе «Мастер и Маргарита» огонь становится основанием для формирования индивидуально-авторского эсхатологического мифа о советской Москве, сожженной за неправедный образ жизни ее обитателей. «Московский текст» Б.Л. Пастернака отличается совмещением конкретно-исторических реалий с мифологической и сказочной образностью. Мифопоэтическое восприятие Москвы нагляднее всего отражено в романе «Доктор Живаго», где в качестве сюжетообразующих выступают такие традиционные мифологемы «московского текста», как «город-лес» и «город женщина». Мифологема «город-лес» связана в сознании писателя с эпохой революционных катаклизмов, когда архитектурное и ландшафтное своеобразие города нивелируется, и передвижение по столице превращается в блуждание по лесу и магическое кружение на месте под воздействием инфернальных сил. Пастернак весьма традиционен в восприятии Москвы как воплощения женственности, он выстраивает цепочку Россия – Москва – Лара, в которой каждая составляющая по-своему воплощает архетип женщины. Москва в романе «Доктор Живаго» становится объектом двойной рефлексии: Пастернак создает художественную концепцию столицы, его герой Юрий Живаго – историософский образ Москвы в стихотворениях и статьях.

К середине ХХ века «московский текст» оформился как локальный текст русской литературы со своим знаково-символьным полем. Критериями выделения «московского текста» служат: во-первых, лексический состав произведений, составляющий художественный код прочтения: слова с семантикой цвета, вкуса, запаха, звука;

слова, называющие предметы и понятия православной культуры;

слова-топонимы;

слова, обозначающие специфику московского ландшафта;

во-вторых, мифопоэтическая основа произведений, включающая такие мифологемы, как Москва – град Божий, Москва – город на крови, Москва – сердце России, Москва – Феникс, возрождающийся после гибели в огне пожаров, Москва – город-лес и город-женщина;

а также топологические параллели «Москва – третий Рим», «Москва – град Китеж», «Москва – новый Иерусалим», «Москва – новый Вавилон»;

в-третьих, тип героя – праведника в миру (в «московском тексте» литературы русского зарубежья) или духовного странника (в «московском тексте» советской литературы);

в-четвертых, поэтика урбанизма, представленная в советской литературе городскими индустриальными пейзажами, совокупностью названий-аббревиатур, антитезой «домики старой Москвы/районы новостроек».

В третьем параграфе «Формирование городского текста в прозе Ю.В. Трифонова 1950-60-х годов» рассматривается путь творческой эволюции писателя от первой попытки воплощения образа Москвы до создания авторского варианта «московского текста».

Москва как топографический и духовный центр, идейно-философское ядро всего творчества Трифонова впервые обозначается в дебютной повести «Студенты». В этом произведении столица выглядит парадной, ее достопримечательности описаны в духе экскурсионного комментария, в поле зрения повествователя попадают только центральные локусы (Кремль, Пушкинский музей, библиотека имени Ленина, гостиница «Москва», Третьяковская галерея) и локусы новостроек. Своеобразие пространственной организации текста состоит во введении антитез «Москва/Ташкент» (городов, контрастных по таким критериям, как «родной/чужой», «цивилизованный/дикий»), и «Москва/дачное место» (локусов, противопоставленных как урбанизированная среда/природа). Зарисовки Москвы в «Студентах» можно рассматривать как прамосковский текст Трифонова, в котором сделана попытка создания пространственного образа столицы, обозначены художественные координаты московской топографии, а также намечена оппозиция Москва/чужой город.

В «туркменском цикле» Трифонов отходит от художественных исканий в рамках «московского текста» и обращается к поэтике южного урбанизма. Ключевая пространственная оппозиция цикла «город/пустыня» усложняется за счет введения в текст противопоставления столичного туркменского топоса (Ашхабада) и маленьких городов (Небит-Дага, Кум-Дага, Казанджика). Ашхабад представлен в «туркменском» цикле как далекое, почти иллюзорное пространство большого города. Маленькие города в «туркменском цикле», на первый взгляд, созданы по модели хронотопа «провинциальный городок», но, при всех формальных совпадениях (цикличности времени, локальности пространства, повторяемости событий), они не являются провинциальными городками: жителя пустыни тяжелые климатические, бытовые и психологические условия обязывают ежедневно принимать решения, проявлять активную жизненную позицию. Трифонов, рассматривая разные пространственные образы, утверждает, что человек несет в себе тот локус, который ему присущ, и проецирует свое душевно-духовное пространство на окружающий мир. В «туркменском цикле» впервые появляется персонаж, по своим нравственным и душевным качествам принадлежащий к художественному типу интеллигента-неудачника, жизнь которого является чередой компромиссов со временем, с властью и с самим собой, – Саша Зурабов («Утоление жажды»). Жизненное кредо героя звучит как апология конформизма, а определяющей чертой его личности и судьбы является недовоплощенность.

Избрав город в качестве объекта художественного исследования, Трифонов находит компромисс между необходимостью изображать быт и стремлением размышлять о бытии. Писатель утверждает, что «чистого» быта, свободного от человеческих эмоций, взаимоотношений, поступков, не существует, и ставит перед собой задачу – искать психологические и философские глубины в бытовой сфере.

Трифоновым движет не привязанность к быту, а понимание невозможности существования человеческой духовности, нравственности, психологии в разреженной пустоте, лишенной бытовой составляющей: «“Быт” – это великое испытание. Не нужно говорить о нем презрительно как о низменной стороне человеческой жизни, недостойной литературы. Ведь “быт” – это обыкновенная жизнь, испытание жизнью, где проявляется и проверяется новая, сегодняшняя нравственность. Взаимоотношения людей – тоже быт»6.

В «городских» рассказах Трифонов обозначил ряд нравственно-философских проблем и символических образов, давших импульс дальнейшей художественной эволюции писателя. В их числе проблема неудавшейся жизни («Вера и Зойка»), мотив исчезновения людей в условиях исторического безвременья («Голубиная гибель»), мотив «хорошей жизни», оставшейся в прошлом («В грибную осень»), символический образ времени – «темной ветровой силы» («В грибную осень»), интегральный образ городской толпы, ассоциирующийся с хаотичным потоком («Путешествие»), образы людей, «умеющих жить» («В грибную осень», «Голубиная гибель»). Художественные открытия, сделанные в процессе создания «городского» цикла, стали знаком трифоновского стиля и заложили основы восприятия творческого наследия писателя как единой художественной системы.

Вторая глава «ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ МИР “МОСКОВСКИХ” ПОВЕСТЕЙ Ю.В. ТРИФОНОВА КОНЦА 1960-Х – 1-Й ПОЛОВИНЫ 1970-Х ГОДОВ» посвящена исследованию поэтики и проблематики «московских» повестей «Обмен», «Предварительные итоги», «Долгое прощание», «Другая жизнь» и «Дом на набережной» в системно-целостном аспекте, способствующем выявлению общих мотивов и образов, проблем и конфликтов, единства пространственно-временной организации.

В первом параграфе «“Московский” хронотоп Ю.В. Трифонова как художественная модель социокультурной среды России конца 60-х – 70-х годов ХХ века» совокупность пространственно-географических образов в единстве их топографических и знаково-символьных функций, вписанная в конкретно-историческое и бытийное время, рассматривается как хронотоп «московский» Ю.В. Трифонова.

Москва Трифонова – это город-дом, полный сакральных локусов, связанных с детскими и юношескими воспоминаниями, и пространственных образов, значимых в контексте истории поколения и страны. Если Москва в целом – это «город-дом», то частные московские локусы – это, как правило, «опрокинутые дома», в каждом из которых разворачивается своя семейная драма, обусловленная как атмосферой непонимания в семье, так и трагическими событиями российской истории.

Непременными составляющими городских пейзажей в «московских» повестях становятся толпа, теснота, преобладание высотных зданий и забетонированного пространства, цветовая гамма, включающая все оттенки серого. В формировании художественного пространства «московских» повестей участвуют не только локусы городской среды – дома, парки, дороги, метро, но и внутренние локусы – комнаты, квартиры. Основу художественной структуры каждой из повестей «московского пятикнижия» составляет пара пространственных образов, один из которых можно условно обозначить как локус хорошей жизни с атмосферой благополучия и взаимопонимания, другой – как локус изгнания или локус отверженных, куда герои вынужденно перемещаются после завершения хорошей жизни: «дом на Сретенском бульваре/дом на Башиловке» («Долгое прощание»), «квартира-мастерская на Трифонов, Ю.В. Как слово наше отзовется…[Текст] / Ю.В. Трифонов;

сост. А.П. Шитов. – М.: Сов.

Россия, 1985. – С. 88.

Сущевской/квартира на Шаболовке» жизнь»), на («Другая «дом набережной/Дерюгинское подворье и дом у заставы» («Дом на набережной»).

В «московском» хронотопе Ю.В. Трифонова соединено бытовое (частное) и бытийное (экзистенциальное) время. Во всех повестях «московского» цикла на первый план выходит время бытовое (частное) – время повседневных дел, которого всегда не хватает и которое четко распланировано. Бытийное (экзистенциальное) время присутствует во всей художественной ткани произведений, поскольку судьба каждого персонажа не замыкается рамками его жизни, а воспроизводит и передает опыт предыдущих поколений потомкам, и этот опыт кардинальным образом влияет как на ход истории, так и на мир повседневности. Во временной структуре «московского» цикла также выделяется идиллическое и авантюрное время. Идиллическое время – это время жизни в отчем доме, которое присутствует в воспоминаниях о детских годах.

Идиллическому времени противопоставлено авантюрное время испытаний на чужбине.

В прозе Трифонова авантюрное время – это время «убегов» главных героев из дома за пределы московского топоса. Время «убега» – это зона риска болезни или смерти, время беззащитности героев, которое завершается с возвращением в московское пространство.

В системе персонажей «московских» повестей присутствуют герои бытового времени, которые не мыслят себя и свою жизнь вне рутины повседневности, и герои экзистенциального времени, которые обладают ретроспективным мышлением и способностью извлекать уроки из прошлого, но, несмотря на столь существенные отличия, эти персонажи в равной мере – обитатели бытовой и бытийной сфер жизни.

Во втором параграфе «Категория повседневности в “московских” повестях» повседневность рассматривается как центральная художественная и нравственно философская категория творчества Ю.В. Трифонова, синтезирующая бытовое и бытийное содержание жизни. Из всех, предложенных русской и западноевропейской философской мыслью концепций повседневности (Э. Гуссерля, А. Шюца, М. Хайдеггера, А. Лефевра, Б.В. Маркова, Е.В. Золотухиной-Аболиной), Трифонову ближе всего представление А. Лефевра о повседневности как «локусе творчества».

В «московских» повестях своеобразной точкой отсчета в реконструкции повседневности 50-70-х годов ХХ века становится квартирный вопрос. Каждый герой Трифонова приносит свою жертву ради решения «квартирного вопроса»: предает близкого, отказывается от призвания, ведет тяжбы с чиновниками, имитирует чувства, которых не испытывает, но, как правило, эти жертвы бессмысленны, поскольку решенный «квартирный вопрос» не обеспечивает душевного равновесия и не создает атмосферы для творчества.

В развитии действия произведений особую значимость приобретает поэтика «мелочей жизни». Бытовые мелочи служат в повестях Трифонова особой сигнальной системой: деталь одежды, предмет обихода, жест, запах играют роль авторского комментария, дополняют, конкретизируют произносимые героями слова. Через призму мелочей в «московском» цикле отчетливее видятся отношения между членами семьи, проявляются скрытые мотивы поступков, обнаруживается перспектива (или бесперспективность) брака. В сознании героев «московских» повестей многие понятия и категории, которые традиционно принято относить к «высоким» («любовь», «творчество», «вдохновение», «вера»), представлены как нарочито приземленные, погруженные в быт явления: целью защиты диссертации становится не демонстрация своих научных достижений, а получение ста тридцати «кандидатских» рублей в месяц;

мерилом родительской любви является устройство ребенка в английскую спецшколу или престижный институт;

интерес к букинистическим книгам и старинным иконам определяется не духовными потребностями, а модой.

Поэтика «мелочей жизни» предполагает осмысление писателем феномена пошлости. Сущность этого феномена заключается в неуловимой трансформации общих мест культуры в шаблоны и клише, в профанации высоких материй. Из всех, предложенных отечественной классикой интерпретаций феномена пошлости, Трифонову ближе других оказались взгляды А.П. Чехова и М.А. Булгакова. У Чехова писатель усвоил интерпретацию пошлости как неотъемлемой составляющей семейного уклада, домашнего уюта, у Булгакова – принцип осмеяния пошлости советской полуинтеллигентной «образованщины» (дельцов и бюрократов из мира науки, культуры, искусства).

При анализе категории повседневности затрагивается такая проблема, как несоответствие атеистического мировоззрения Ю.В. Трифонова и глубинного идейно философского содержания его произведений. Писатель не имел возможности впитать основы религиозности в домашней среде, но он усвоил высокие нравственные принципы и интуитивное стремление к истинной духовности посредством знакомства с классической литературой и восприятия системы христианских мотивов и образов у писателей-классиков Ф.М. Достоевского, Л.Н. Толстого, А.П. Чехова, И.А. Бунина.

Повседневность у Трифонова вбирает в себя как высокое, так и ничтожное, его герои, страдающие от неразрешенного «квартирного вопроса», от засилья «мелочей жизни» и от скуки обыденного существования, в этом же повседневном локусе находят источники творческой энергии, вдохновения, любви, сострадания, следовательно, в отношении писателя к повседневности более отчетливо выражена тенденция к ее реабилитации, нежели к дискредитации. Трифонов наделяет своих героев свойством восприятия мелочей как «великих пустяков жизни», т.е. амбивалентным отношением к повседневности, совмещающей в себе скуку обыденности и тепло семейственности, однообразие быта и радость творчества.

Третий параграф «Русская интеллигенция постоттепельной эпохи в осмыслении Ю.В. Трифонова» посвящен исследованию индивидуально-авторской художественной концепции интеллигенции постоттепельной эпохи, которая представляет собой исследование морально-этического потенциала интеллигентов шестидесятников, вступивших в полосу кризиса – политического (в масштабе всей страны), идеологического (в масштабе своей социально-духовной прослойки) и психологического (в масштабе своего внутреннего мира).

Дискуссии о предназначении русской интеллигенции, определившие развитие русской общественной мысли в ХХ веке, приобретали особую остроту в моменты политических и идеологических кризисов. Объектом художественного исследования Ю.В. Трифонова является кризис рубежа 60-70-х годов ХХ века, заключавшийся в том, что отечественная интеллигенция, еще недавно воодушевленная демократическими преобразованиями «оттепели» и иллюзией начала коррозии тоталитарной системы, испытала жесточайшее крушение идеалов, и в этой атмосфере приобрела такие качества, как пассивность, равнодушие, цинизм и фаталистическое предощущение распада себя как идейно-социальной общности. Писатель откликнулся на эту трагическую метаморфозу и внес свой вклад в отечественное «интеллигентоведение» циклом «московских» повестей.

Интеллигентность в понимании Трифонова – это совокупность моральных качеств, наличие определенной жизненной позиции и особого мироощущения, «это три миропонимание»7.

понятия вместе: образованность, душевные качества, Характерообразующим свойством русской интеллигенции постоттепельного периода писатель считал конформизм, подразумевая под этим понятием стремление приспособиться к обстоятельствам, занять удобную нишу в социуме и в семье, избежать участия в общественно-политической жизни общества. Типичное состояние интеллигента постоттепельной поры Трифонов обозначил как «разжижение духа»: за этой метафорой кроется указание на потерю духовно-нравственных ориентиров и глобальное разочарование в общественных идеалах как таковых. Главная интеллигентская нравственная максима постоттепельной поры была сформулирована Трифоновым повести в «Обмен», открывшей «московский» цикл: «…нет ничего более мудрого и ценного, чем покой, и его-то нужно беречь изо всех сил»8. Такую жизненную позицию Трифонов объясняет, во-первых, генетической памятью (страхом повторных репрессий);

во-вторых, сложившимися общественно-политическими обстоятельствами, при которых инициативность, прямолинейность, свободомыслие не являются общественно одобряемыми качествами.

Герой-интеллигент Трифонова – это, как правило, неудачник, не добившийся сколько-нибудь заметного результата в профессии, не нашедший счастья в семье и не обретший согласия с самим собой. Неудачами Трифонов проверяет своего героя: меру его таланта, способность служить этому таланту, готовность отстаивать свою правоту до конца, склонность к компромиссам, и для героя, прошедшего эту проверку, писатель вводит определение «счастливый неудачник». Согласно трифоновской диалектике, неудачник может быть счастлив своим внутренним успехом, не имеющим социального и профессионального признания, – ощущением верности своим принципам, радостью подлинного научного открытия, творческим горением, любовью.

Трифонов постоянно «ловит» своих героев на тяге к самонаблюдениям в ущерб активной деятельности. С профессиональной точки зрения все протагонисты «московских» повестей – созерцатели, представители творческих профессий: Виктор Дмитриев («Обмен») – инженер, Геннадий Сергеевич («Предварительные итоги») – переводчик, Григорий Ребров («Долгое прощание») – драматург, Сергей Троицкий («Другая жизнь») – историк-архивист, Вадим Глебов («Дом на набережной») – филолог.

Система самооценок героя-интеллигента и его реальное положение в обществе и семье, как правило, не совпадают, что становится причиной раздвоенности, расщепленности персонажей. Двойственность представителей интеллигентской прослойки проявляется, во-первых, в ношении маски непризнанного гения при внутренней неуверенности в своих способностях;

во-вторых, в подмене бытийного аспекта жизни бытовым, т.е. в уравнивании в системе ценностей квартирного вопроса и научной работы, престижной должности и личного счастья, и, в-третьих, в следовании принципам «двойного сознания» (В. Кормер), т.е. во внешнем послушании и демонстрации лояльности при внутреннем неприятии власти.

В «московских» повестях Трифонов вводит индивидуально-авторское определение типичной модели поведения представителя интеллигенции – «убег». Под «убегом» подразумевается такая форма самопознания, которая предполагает дистанцирование от привычного круга общения, временный разрыв семейных уз и погружение героя в собственный внутренний мир. Местом, где спасается трифоновский неудачник, может быть библиотека, дача, Дом работников культуры, то есть Трифонов, Ю.В. Как слово наше отзовется…[Текст] / Ю.В. Трифонов;

сост. А.П. Шитов. – М.: Сов.

Россия, 1985. – С. 348.

Трифонов, Ю.В. Собр. соч. в 4 т. [Текст] / Ю.В. Трифонов. – М.: Худ. лит., 1985-87. – Т. II. – С. 8.

пространство с иной, не домашней и не рабочей обстановкой, где герой получает возможность побыть наедине с самим собой. Из неосознанного, импульсивного порыва «убег» в прозе Трифонова превращается в осмысленный, идейно нагруженный поступок, способ сохранения цельности и независимости своего внутреннего мира. Все герои интеллигенты «московских» повестей – люди, погруженные в книжную среду, а, следовательно, имеющие «цитатное» мышление, постоянно ищущие аналоги своим мыслям и поступкам в литературе и искусстве. Трифонов констатирует, что насыщенность речи цитатами – не только признак образованности и высокой культуры, но и своеобразная маска, за которой можно спрятать свое не слишком яркое и выразительное «я». Погружение в литературу, искусство, науку героев Трифонова может рассматриваться как разновидность «убега» из мира повседневности.

Героям-неудачникам в художественной структуре «московских повестей» противопоставлены герои, умеющие жить. Общий архитектонический прием обусловливает появление таких пар персонажей, как «Геннадий Сергеевич/Гартвиг» итоги»), прощание»), («Предварительные «Ребров/Смолянов» («Долгое «Троицкий/Климук» («Другая жизнь»), в которых герои противопоставлены не по принципу «талант/бездарность», а по критерию «умения/неумения жить». «Умеющие жить» носят маски представителей интеллигенции (Лена Лукьянова – переводчик («Обмен»);

Гартвиг – сотрудник университета («Предварительные итоги»), Смолянов – драматург («Долгое прощание»), Гена Климук – ученый секретарь вуза («Другая жизнь»), Вадим Глебов – филолог («Дом на набережной»)), но не обладают качествами подлинных представителей этой общности. Почти все «умеющие жить» – самозванцы, присваивающие себе чужой талант, чужих жен, чужое место в жизни. Трифонов видит ошибку своих героев-интеллигентов в том, что они недооценивают «умеющих жить», не видят в них опасной разрушительной силы и прозревают в тот момент, когда трагические последствия уже необратимы.

Повести «московского цикла» представляют собой художественное исследование человеческой жизни в аспекте повседневности. Опираясь на поэтику «мелочей жизни», Трифонов реконструирует повседневность 60-х – 70-х годов ХХ века как бытийно бытовую среду обитания, в которой сосуществуют сакральное и пошлое, высокое и низкое, талантливое и бездарное. Таким же амбивалентным, как среда обитания, является герой Трифонова – представитель постоттепельной интеллигенции, «счастливый неудачник», носитель «двойного сознания», которое заключается в сочетании конформистского поведения и нонконформистского характера, внутреннего неприятия власти при внешнем послушании и демонстрации лояльности к советскому политическому режиму.

Третья глава «ПОЭТИКА ГОРОДСКОЙ ПРОЗЫ Ю.В. ТРИФОНОВА РУБЕЖА 1970-80-Х ГОДОВ КАК ОТРАЖЕНИЕ ИСТОРИОСОФСКИХ ВЗГЛЯДОВ ПИСАТЕЛЯ» представляет собой исследование жанровой природы, сюжетно-композиционного своеобразия, субъектной организации и поэтики урбанизма «московской» прозы конца 1970-х – начала 1980-х годов в свете историософских исканий Трифонова.

В первом параграфе «Жанровое своеобразие “мыслящей прозы”» романы «Старик», «Время и место», «Исчезновение» и повесть в рассказах «Опрокинутый дом» рассматриваются как завершающий этап исканий Ю.В. Трифонова в рамках городской прозы.

Роман «позднего» Трифонова с точки зрения субъектной организации может быть назван полифоническим романом, поскольку все его персонажи равнозначны в праве высказывания от первого лица или посредством несобственно-прямой речи: в романе «Старик» исторические главы насыщены голосами Павла Летунова, Аси Игумновой, Сергея Кирилловича Мигулина и других участников событий;

в романе «Время и место» в общем хоре солируют голоса главного героя Саши Антипова и героя-повествователя Андрея. В экспозиции звучит авторский голос, который затем совершенно стихает, предоставляя право поочередного высказывания Антипову и Андрею;

в «Исчезновении» помимо голосов Игоря Баюкова – ребенка, подростка, взрослого (последний голос максимально сближается с безличным повествователем) звучит речь его родных и близких. В этом полилоге голос автора доминирует (неявно, не в прямом высказывании, а на уровне композиции, мотивной структуры, субъектной организации). Субъектная организация романов Трифонова представляет собой особый род полифонии – сочетании голосов героев, имеющих равные права на самовыражение и оценку другого, при условии объединяющей и доминирующей роли голоса автора. Использование столь сложной формы полифонии свидетельствует о том, что Трифонов переосмыслил художественную структуру полифонического романа, привнес в нее свое индивидуально-авторское начало и создал произведения, в которых наличие множества равноправных точек зрения героев не умаляет роли автора, в которых полифония субъектов речи не исключает монологизма художественной концепции и стержневой идеи текста.

Творчество «позднего» Трифонова облекается в форму жанра философского романа. Основу философской системы писателя составляет идея всеединства: «…жизнь – такая система, где все загадочным образом и по какому-то высшему плану закольцовано, ничто не существует отдельно, в клочках, все тянется и тянется, переплетаясь одно с другим, не исчезая совсем…»9. Романы «необъявленной трилогии» «Старик», «Время и место», «Исчезновение» и повесть в рассказах «Опрокинутый дом» являются развернутым художественным обоснованием этой идеи всеединства.

Произведения Трифонова рубежа 70-80-х годов ХХ века образуют художественное единство, представляющее итог философских исканий писателя в виде целостной системы взглядов, в основе которой идеи бытия как неделимой жизне-смерти, связующей экзистенциальность и повседневность, памяти как нити, протянутой через поколения, творчества как квинтэссенции пережитых страданий, истории как присутствия прошлого в настоящем, времени как потока, безвозвратно уносящего в прошлое события, людей, политические режимы.

Следует отметить наличие в романах рубежа 1970-80-х годов жанровых признаков исторического романа. Сверхзадача «мыслящей прозы» Трифонова – показать прошлое в настоящем – определила ее художественное своеобразие, а именно, непротиворечивое сочетание хроникальности и документальности, присущих историческому повествованию, с авторскими вольностями стилевого и композиционного характера, свойственными городской прозе («Старик»);

совмещение событий частной жизни героев и поворотных событий российской истории при условии их равнозначности в контексте потока времени («Время и место»);

создание ситуации диалога, в условиях которой воспоминания повествователя-ребенка комментирует повествователь-взрослый («Время и место», «Исчезновение») Каждый герой Трифонова – это «частный человек в истории» (А. Латынина): независимо от того, погружен ли он мыслями в прошлое или живет заботами настоящего, его судьба оказывается на перекрестке исторических событий малого или вселенского масштаба. Трифонов «выламывается» из узких рамок жанра исторического романа и создает произведения, которые в равной мере можно назвать и Трифонов, Ю.В. Собр. соч. в 4 т. [Текст] / Ю.В. Трифонов. – М.: Худ. лит., 1985-87. – Т. III. – С. 521.

историческими, и современными. Писатель идет от мелочей повседневности (семейных ссор, имущественных споров) к вечным темам (старости, смерти, вины, долга, памяти), от скрупулезного описания настоящего к разгадыванию тайн прошлого.

Художественное своеобразие философских романов Трифонова определяет поэтика автобиографизма. Автобиография была для писателя одним из важнейших объектов художественной рефлексии, что объяснимо и временем, в которое ему выпало жить и работать, и судьбой его семьи. Вписанная в контекст истории страны и соотнесенная с универсальными категориями «судьба», «память», «вечность», автобиография становится ключевым источником тем, образов, мотивов творчества Трифонова. Отдельные попытки включения в художественную ткань произведений автобиографических фактов были предприняты в повести Трифонова «Студенты» (1950), в романе «Утоление жажды» (1959-62), в «московских» повестях и, главным образом, в повести «Дом на набережной» (1976), но все же с полным правом говорить о поэтике автобиографизма в прозе Трифонова можно только применительно к «необъявленной трилогии» – романам «Старик», «Время и место», «Исчезновение», которые близки рассматриваемому жанру с точки зрения коллизий основного сюжета (реконструкции биографии писателя в судьбах главных героев), атмосферы эпохи (реконструкции времени в памяти героя), позиции автора (погруженности в действие, взгляде изнутри). В рамках творческого пути писателя отчетливо прослеживается трансформация функций поэтики автобиографизма: в прозе 1950-60-х годов писатель стремился к включению в текст автобиографических фактов, а в зрелой философской прозе – к осмыслению трагических изломов жизни своего поколения посредством исследования собственной анкетной и духовной биографии.

В романах Трифонова 1970-80-х годов обнаруживаются черты уникального жанра, которому сам писатель дал определение «роман-пунктир». Эта жанровая модификация отличается тем, что каждая глава такого романа – «новелла, которая может существовать отдельно, автономно, но одновременно все главы связаны друг с другом»10. В романах «Старик», «Время и место», «Исчезновение» пунктирный характер повествования определяет логику чередования голосов персонажей, наличие временных пропусков в их судьбах, обусловливает новеллистичность и самодостаточность каждой главы.

Полифоническое начало, автобиографизм и пунктирный характер повествования определили своеобразие не только крупных эпических произведений Ю.В. Трифонова, но и такого синтетического жанра «мыслящей прозы», как повесть в рассказах «Опрокинутый дом». Эта жанровая дефиниция отражает синтез масштабного замысла (совместить прошлое и настоящее, воссоздать с помощью памяти о других важные моменты своей судьбы) и малого объема текста;

тонкого лиризма и эпического размаха сюжетных линий;

«вечных тем» и сиюминутных подробностей;

эссеистической свободы движения мысли повествователя и связанности рассказов, прочно скрепленных лейтмотивом памяти и голосом автора.

Во втором параграфе «“Московский текст” Ю.В. Трифонова: поэтика урбанизма и геософия художественного пространства в “необъявленной трилогии” (“Старик”, “Время и место”, “Исчезновение”)» проводится исследование «мыслящей прозы» в метагеографическом и геософском аспектах, позволяющее рассмотреть Москву как пространственный образ и как образ-культуроним (топос в аспекте его историко-культурного и духовного содержания), а также выявить своеобразие интерпретации Ю.В. Трифоновым основных мифологем «московского Трифонов, Ю.В. Как слово наше отзовется…[Текст] / Ю.В. Трифонов;

сост. А.П. Шитов. – М.: Сов.

Россия, 1985. – С. 333.

текста» русской литературы. В «мыслящей прозе» показаны разные лики Москвы – времени политического террора, военной поры, оттепельной эпохи, которые дополняют друг друга и соединяются в «московском тексте» Трифонова по принципу исторической и мифологической преемственности (смена политического курса влечет за собой смену ведущей мифологемы и доминирующих знаково-символьных черт).

В романе «Старик» художественное пространство организовано таким образом, что центром разворачивающихся событий является дача, а топос Москвы долго остается на периферии. Дачный локус соотносится с Павлом Евграфовичем Летуновым и воспринимается как обитель старости, Москва – с Олегом Васильевичем Кандауровым и соотносится с такими качествами как молодость, здоровье, сила, динамика, практицизм и эгоизм. Дача Летуновых, дом Аграфены Лукиничны, революционный Петербург, станица Михайлинская, современная Москва не воспринимаются как составляющие единого художественного пространства, поскольку они не скоординированы в хронотопе романа – либо разъединены во времени (Москва/Петербург и Михайлинская), либо изолированы в пространстве (Москва/Соколиный Бор). Для картин Москвы, охваченной кольцом пожара, характерно сочетание мифопоэтических (обмелели озера, река обнажила камни, птицы не пели) и сугубо урбанистических признаков апокалипсиса (мгла была похожа на ядовитый газ, едва сочилась вода из кранов). Традиционная для «московского текста» мифологема сожженной Москвы у Трифонова наполнена ироническим содержанием: образ-символ огня соотнесен в романе «Старик» с костром революции, от которого в современной жизни остались только легенды (легендарный образ Летунова и легендарная история Мигулина), не востребованные поколениями детей и внуков. По мысли Трифонова, те идеи и программы, которые вдохновляли первых революционеров, показали свою безжизненность и неприменимость в повседневной жизни. «Отблеск костра», «Нетерпение» и «Старик» – это цепочка произведений позволяет проследить эволюцию историософских взглядов Трифонова: от восхищения личностными качествами революционеров первого призыва к пониманию ошибочности ряда программных идей и форм их воплощения в жизнь и, наконец, к признанию банкротства радикальной революционной идеологии.

Если в романе «Старик» отправной точкой является мифологема о «сожженная Москва», то в романе «Время и место» – мифологема «город-лес». В воссоздании образа Москвы-леса Трифонов идет вслед за Б.Л. Пастернаком. «Лесной» (естественный, органичный, природный) характер Москвы, контрастирующий с искусственностью Петербурга – важная составляющая московского мифа, которую Пастернак и Трифонов используют для того, чтобы подчеркнуть, что духовная неразрывность героев со столицей (несмотря на фактические отъезды как Юрия Живаго, так и Саши Антипова) указывает на их самобытность, эмоциональность, естественность душевных движений, развитую интуицию, т.е. качества, соответствующие их основному топосу.

Каждый образ, воссоздающий городское пространство в романе «Время и место», – Тверской бульвар, Литературный институт, Большая Бронная, Дом на Трубной, Белорусский вокзал, Даниловский рынок, Якиманка, Солянка, Пресня, – является образом-культуронимом, который выступает отражением геософских взглядов Трифонова. Совокупность образов-культуронимов формирует неповторимый «трифоновский» ландшафт Москвы. Ключевыми образами-культуронимами, служащими пространством развертывания основных событий двух сюжетных линий романа, являются квартира на Большой Бронной (локус писателя Киянова) и дом на Трубной (локус Саши Антипова). Дом на Большой Бронной, бывший свидетелем литературного успеха наставника Саши Антипова, созерцает и закат его писательской карьеры. Такой архитектонический прием – описание судьбы дома как отражения судьбы его хозяина – весьма характерен для «позднего» Трифонова: практически все центральные объекты городского ландшафта в романе «Время и место» выполняют свидетельскую миссию по отношению к героям и к самому времени. Дом на Большой Бронной выступает пространственным образом-двойником дома на Тверском бульваре (в первых главах романа) и дома в районе аэропорта (в главе, рассказывающей о последних днях жизни Киянова): в первом случае этот образ воплощает все признаки дома, во втором – превращается в «опрокинутый дом», где кончается сначала слава, а затем и жизнь героя.

Дом на Трубной иерархически возвышается над прочими пространственными образами, стягивает многие нити повествования и выводит роман на уровень историософских обобщений. Этот дом – символ смерти, дом-соглядатай похорон Сталина в «ледяном марте» пятьдесят третьего года и, одновременно, символ жизни, поскольку в день «мертвой смерти» в доме на Трубной Саша Антипов принимает решение сохранить жизнь своего будущего ребенка. Противопоставляя смерти человека, лишившего его отца, жизнь своей дочери, герой отделяет себя от скорбящей толпы, отставляет за собой право быть личностью в эпоху доминирования коллективного начала.

В романе «Исчезновение» главный образ-культуроним, раскрывающий историософскую концепцию Трифонова, – дом на набережной. В «Исчезновении» ему удалось «договорить» то, что не вошло в одноименную повесть. Для Трифонова дом на набережной – это гигантское транспортное средство, салон-вагон, сочетающий в себе черты традиционного дома (комфортабельность внутренней обстановки, уют и наличие привычных вещей) и транспортного средства (нестабильность, неукорененность в пространстве). В «портрете» дома концентрируются признаки советской урбанистической культуры, или «культуры два» (В. Паперный). Основные свойства «культуры два» – вертикальность и перемещение ценностей в центр – определяют принципы постройки и бытования дома на набережной как идеального небоскреба для первых лиц советского государства. Идеал быстро обнаруживает двойственность, поскольку сочетает в себе черты парадиза и загробного мира, причем парадиз воспринимается как прелюдия к гибели или лишению свободы. В «Исчезновении» Трифонов разграничивает понятия дом-жилье и дом-строение, соотнося первое с семьей, с домашним очагом, с детством Игоря Баюкова, второе – с помпезным зданием, с властью и привилегиями, со страхом и массовым террором, с взрослой жизнью героя.



Pages:   || 2 |
 

Похожие работы:





 
2013 www.netess.ru - «Бесплатная библиотека авторефератов кандидатских и докторских диссертаций»

Материалы этого сайта размещены для ознакомления, все права принадлежат их авторам.
Если Вы не согласны с тем, что Ваш материал размещён на этом сайте, пожалуйста, напишите нам, мы в течении 1-2 рабочих дней удалим его.