Философские смыслы поля политики
На правах рукописи
Соловей Ирина Викторовна ФИЛОСОФСКИЕ СМЫСЛЫ ПОЛЯ ПОЛИТИКИ 09.00.11 – социальная философия
Автореферат диссертации на соискание ученой степени доктора философских наук
Ижевск – 2012 Диссертация выполнена в ФГБОУ ВПО «Удмуртский государственный университет»
Научный консультант: доктор философских наук, профессор Ольга Николаевна Бушмакина
Официальные оппоненты: доктор философских наук, доцент Тихонов Геннадий Михайлович доктор философских наук, доцент Поносов Федор Николаевич доктор философских наук, доцент Некита Андрей Григорьевич
Ведущая организация: ФГБОУ ВПО «Вятский государственный гуманитарный университет»
Защита состоится «16» мая 2012 г. вчасов на заседании диссертационного совета Д 212.275.08 при ФГБОУ ВПО «Удмуртский государственный университет» по адресу: 426034, Ижевск, ул.
Университетская, д. 1, корпус VI, ауд. 208.
С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке ФГБОУ ВПО «Удмуртский государственный университет».
Автореферат разослан « » _ 2012 года.
Ученый секретарь диссертационного совета:
кандидат философских наук, доцент О. В. Санникова
ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ
Актуальность темы исследования. В современной социальной философии утверждение «конца политики» указывает на исчерпанность традиционного понимания политики (Ж. Бодрийяр). В марксовской теории политической экономии политическая реальность связана с реальностью экономического производства. В пределах экономической системы политика ограничивается практикой как сферой «действия». В настоящее время социальная реальность «переходит» в новое состояние, где решающая роль принадлежит масс-медиа. В обществе масс-медиа основные понятия марксовской политической экономии – «труд», «производительные силы», «производственные отношения», «классовая борьба» – утрачивают отсылку к реальности экономического производства. Производство включается в систему знаковых отношений как автономную сферу социального бытия.
В обществе масс-медиа политика поглощается средствами массовой информации и утрачивает связь с «действием», то есть становится «без-действенной», что обессмысливает ее существование. В социальной философии исчерпанность традиционного понимания политики завершается утверждением пост-политического мира, в котором политика оказывается самореферентной реальностью.
Самореферентность проявляется как полная автономизация поля политики, в пределах которого «политическое» воспроизводится в структурах дискурсивности. Исчерпанность традиционного понимания политики открывает возможность рассматривать политическую реальность как дискурсивную деятельность. Дискурсивная деятельность всегда саморефлексируется, то есть возвращает себе субъективность в «слове» и «действии» как продуктах осмысленной деятельности поля политики. Утверждение постмодернистской философии о «конце политики», провоцирующее нерефлексируемое ощущение финальности и завершенности политики, оборачивается субъективным «истоком». Возвращение к субъективным «истокам» становится условием сохранения смысла политического бытия в пространстве социальной реальности. Необходимость в философско-герменевтическом истолковании политического бытия обусловлена тем, что философская герменевтика способствует обнаружению новых смыслов концепта «политики» в пост-политическом мире.
Степень изученности и разработанности проблемы. Исследование поля политической дискурсивности предполагает обращение к социально-философским концепциям, содержащим целостное представление политического бытия. В классической философии целостность политического бытия понимается в аспекте тотальности (Г. В. Ф.
Гегель, И. Кант, Г. Фихте и др.). Политическая тотальность обеспечивается присутствием абсолютного субъекта, обладающего абсолютным знанием и наделяющего политическое бытие трансцендентальным смыслом. Реализация трансцендентального смысла в социальной действительности идет по пути достижения идеального социально политического устройства в форме «всемирно-гражданского состояния» (И. Кант), «разумной формы государственности» (Г. В. Ф. Гегель), «бесклассового общества» (К.
Маркс). Изменение социального мира на основе абсолютной идеи наиболее полно реализовано в философии К. Маркса, которая представляет собой организованную в теорию революционную практику преобразования социальной действительности.
Поскольку в марксистской философии «речь идет не о том, чтобы объяснять мир, но о том, чтобы изменить его», постольку философия марксизма открывает понимание политического бытия как классовой борьбы за власть. Представление политического бытия в аспекте классовой борьбы в дальнейшем развивалось в работах Д. Лукача и Л.
Альтюссера. Сведение политической целостности к тотальности завершается установлением в обществе тоталитарных политических практик. Социально-философский анализ «истоков» тоталитарных политических практик присутствует в трудах как зарубежных авторов – Х. Арендт, Р. Арона, К. Г. Баллестрема, Д. Белла, Ф. Фюре, так и в работах отечественных исследователей – С. П. Агаева, Л. М. Барботько, В. А. Войтова, К.
С. Гаджиева, Э. М. Мирского и др. Современная социальная философия ставит под сомнение трансцендентальный принцип классической философии, который приводит к тоталитарному господству абсолютного субъекта, оправдывающего террор и насилие во имя «будущего» всего человечества. Критика абсолютной субъективности классической философии как источника идеи предельной тоталитарности в политике представлена в работах Т. Адорно, А. Рено, А. Турена, М. Хоркхаймера и др.
Кризис марксизма становится источником структурных изменений идеологической системы в целом. В настоящее время либерализм, марксизм, консерватизм, которые являлись взаимозависимыми частями единой идеологической системы, достигли своих пределов и утратили собственную эффективность и значимость в качестве политических стратегий преобразования социального мира. Исчезновение идеологической интерпретации политического бытия представляется как «завершение политической эволюции человечества» (Ф. Фукуяма). Исследование современного мира после распада идеологической системы отражено в работах зарубежных авторов Э. Балибара, И.
Валлерстайна, Дж. Грея, С. Хантингтона и др. Среди отечественных исследователей необходимо отметить труды Т. А. Алексеевой, К. С. Гаджиева, Б. Г. Капустина, И. И.
Кравченко, О. И. Малиновой, А. С. Панарина и др.
В современной социальной философии целостное понимание социального мира выражает концепция глобализации, формирующая представление о «локальной» политике (З. Бауман, У. Бек, Э. Гидденс, Э. Магрю, А. Негри, М. Хардт, Д. Хелд и др.). «Локальная» политика сводится к практике государственного управления обществом, которая выражается концептом «био-политики». Анализ политического бытия в форме «био политики» присутствует в трудах Дж. Агамбена, С. Жижека, М. Фуко и др. В условиях существования глобального мирового порядка актуальными становятся работы посвященные вопросам политического суверенитета (Дж. Агамбен, А. Негри, М. Фуко, М.
Хардт, К. Шмитт и др.).
В глобальном мировом сообществе политические стратегии представляются в качестве коммуникативных стратегий, которые разворачиваются в масс-медийном пространстве информационного общества (Н. Луман, М. Маклюэн, Ю. Хабермас и др.).
Представление политической реальности в коммуникативном пространстве масс-медиа отражено в работах зарубежных исследователей: Ж. Бодрийяра, П. Вирилио, Г. Дебора и др;
и отечественных авторов: В. М. Березина, М. С. Вершинина, И. И. Засурского, А. И.
Соловьева, А. Р. Тузикова, А. Ю. Шевченко и др. В современной социальной философии переход социальной реальности в информационное состояние приводит к выделению новой формы бытия политики – «трансполитики» (Ж. Бодрийяр). В пределах «трансполитики» стирается различие между реальностью «политического» и действительностью политики, которая оказывается «эффектом» масс-медийного производства «общества спектакля» (Г. Дебор). «Общество спектакля» открывает пространство «зрелищной политики», организованного по законам театрализованного представления. «Зрелищная политика» формирует новые представления о публичной политике и власти, которые отражены в исследованиях представителей зарубежной философии З. Баумана, Р. Ленуара, К. Лэша, Р. Сеннета и др. В современной отечественной социальной философии и политологии проблемы публичной политики рассматриваются в работах С. Ю. Барсукова, О. Бельтюкова, С. Г. Перегудова, В. Б.
Пастухова и т.д. Отсутствие различия между действительностью и реальностью «политического» превращает политику в миф, который производится средствами массовой информации. Мифологический аспект политической реальности как «эффекта» масс-медийного производства представлен в работах И. И. Кравченко, И. С. Маничева, Г.
В. Осипова, И. М. Чудиновой, А. Е. Щербакова, Н. С. Щербининой и т.д. В зарубежной социальной философии политика в аспекте мифологической реальности анализируется в трудах Э. Кассирера, Ф. Лаку-Лабарта, К. Флада и др.
Политический дискурс начинает рассматриваться как рассеянное множество высказываний, содержащих в себе связь языка, идеологии и власти (Р. Барт). Данное понимание политического дискурса присутствует в концепциях представителей французской школы анализа дискурса – П. Анри, К. Ароша, Ж. Гийома, Д. Мальдидье, Ж.-Ж. Куртина, Р. Робена, Ж. Отье-Ревю, М. Пешё, Э. Пульчинелли Орланди, П. Серио, К. Фукса, – которые в своих исследованиях используют понятия «государственные идеологические аппараты» Л. Альтюссера и «дискурсивные формации» М. Фуко.
Политический дискурс задается в «нулевой точке субъективности», где он оказывается дискурсом «субъекта-идеолога». Дискурсивный характер политической реальности анализируется в работах Ш. Муфф и Э. Лаклау, которые в своих исследованиях опираются на концепцию «гегемонии» А. Грамши и «господствующего означающего» Ж.
Лакана.
Исследование политики как дискурсивной реальности неизбежно отсылает к проблемам языка политики, что потребовало изучения лингвистических проблем в трудах основоположников теоретической лингвистики Э. Бенвениста и Ф. де Соссюра, Р. О.
Якобсона, а также работ по аналитической философии Л. Витгенштейна, Дж. Остина, Р.
Серля, в которых «речевые акты» рассматриваются как особого рода «действие». Среди отечественных исследователей, занимающихся проблемами политического языка и речи, необходимо выделить исследования по риторике «поступка» И. В. Пешкова, политической речи как «действия» О. Аронсона, С. А. Ушакина, Т. В. Юдиной.
Исследование языка в аспекте идеологии и власти представлено в работах Т. Г. Корнейко, Н. А. Купиной, Л. М. Мухарямовой, М. Н. Эпштейна и др. Риторический аспект политического дискурса наиболее полно рассматривается в работах зарубежных исследователей – Б. Кассен, Х. Перельмана, и отечественных авторов – Н. А. Безменовой, В. Гламаздина, И. М. Клямкина, Е. Н. Корниловой, Г. Г. Хазагерова и др. Проблема со общаемости политического «слова» и «действия» излагается в работах Х. Арендт, Х.
Йоаса, П. Рикёра.
Движение современной социальной философии в область языка актуализирует проблему конструированной природы реальности «политического». Данная проблема раскрывается в работах представителей социального конструктивизма – П. Бурдье, Ж.
Бувареса, Ф. Коркюфа, Л. Пэнто, П. Шампаня, и феноменологического конструктивизма – П. Бергера, Т. Лукмана, А. Шютца и др. В отечественной социальной философии политическая реальность в аспекте конструирования рассматривается в трудах А.
Бикбова, Ю. Л. Качанова, В. П. Макаренко, В. С. Малахова, С. П. Поцелуева, Н. А.
Шматко и др.
В современной социальной философии обращение к языковым основам политической реальности раскрывает возможность для герменевтического анализа современного поля политики. Выбор герменевтической традиции в качестве основы данного исследования позволяет проанализировать это направление в работах зарубежных исследователей – Г.-Г. Гадамера, Ж.-Л. Нанси, П. Рикёра, М. Хайдеггера и др.
Среди отечественных авторов необходимо отметить труды таких исследователей как И. В.
Василенко, В. В. Ильина, М. В. Ильина и т.д.
Объект и предмет исследования. Объектом диссертационного исследования является поле политики в структурах философской дискурсивности. В качестве предмета анализа рассматриваются смыслы, манифестированные в политических дискурсах, структурирующих поле политики.
Цели и задачи исследования.
Целью исследования является предъявление философских смыслов политики в структурах философской дискурсивности. Выбор цели обусловлен необходимостью определения границ существования политических смыслов философской дискурсивности в пост-политическом пространстве. Решение данной проблемы существенно для исследования возможностей существования политического дискурса в связи с исчерпанностью традиционного понимания политики как сферы социальной практики и дальнейшего обессмысливания политического бытия в пространстве социальной реальности. Для достижения поставленной цели необходимо решить следующие задачи:
1. Установить определ-и-вание социальной субъективности в пространстве «био политики».
2. Представить трансполитическое бытие социального в медиа-реальности.
3. Задать автономизацию политической субъективности в структурах дискурсивности.
4. Выявить организацию политической субъективности в структурах объективации социальной субъективности.
5. Обосновать политическое представительство на пределе социального представления.
6. Определить социальное единство в стратегиях политического со-общества.
7. Конституировать пределы бытия социальной субъективности в поле политики.
Теоретико-методологические основания и источники исследования. Общей теоретико-методологической основой исследования является целостное представление политического бытия на основе принципа субъективности, который понимается в субъект-объектном тождестве в герменевтическом аспекте, что предполагает самоопределение субъективности в объективированных состояниях, где целостность политического бытия самоопределяется в точках субъект-объектного тождества. В связи с этим наиболее важными являются работы тех исследователей, в которых представлены методологические основания философско-герменевтического подхода. Поэтому большую значимость имеют основные работы М. Хайдеггера, Г.-Г. Гадамера, Ж.-Л. Нанси и П.
Рикёра, выполненные в рамках философско-герменевтической традиции, а также – труды Ф. Шеллинга, с обоснованием метода субъект-объектного тождества.
Использование в рамках философско-герменевтического подхода метода субъект объектного тождества позволяет представить существование целостных состояний политического бытия в субъект-объектных структурах. В данном случае точки самоопределения обнаруживаются как точки границы, где возникает определение целостных состояний политического бытия в структурах языка и мышления. В отечественной философии герменевтическая традиция разрабатывается В. С. Библером (концепция мышления как диалога) и В. В. Бибихиным (концепция тождества бытия и языка). Проблематика политического бытия в аспекте философской герменевтики представлена в работах И. В. Василенко. Соединение герменевтического подхода и шеллингианского метода субъект-объектного тождества в отечественной философии реализуется в работах по социальной онтологии О. Н. Бушмакиной, А. А. Шадрина, М. О.
Касимова, Д. А. Колбина, В. А. Колчиной, А. В. Мерзлякова, О. В. Соколовой, Н. Б.
Поляковой, Э. Р. Рогозиной, Т. И. Сайтаевой, А. В. Яркеева и др.
В настоящее время поле смыслов бытия «политического» открывается в пространстве «между» «био-политикой», как политикой жизни, и «транс-политикой», целостное осмысление которого возможно только с «мета-политической» – как собственно философской – позиции. Основным для данного исследования становится концепт «мета-политики», разработанный А. Бадью. В «мета-политике» политическая деятельность понимается широко как политический «праксис», в пределах которого она приобретает значение дискурсивной деятельности (К. Касториадис). Смысл дискурсивной деятельности самоопределяется в точках со-общаемости «слова» и «действия». В поле политического «праксиса» «действию» возвращается его первоначальное значение «», под которым понимается деятельность мышления. В связи с этим актуальными для данного исследования оказываются работы М. Хайдеггера и Х. Арендт, где мышление рассматривается как «действие».
Деятельность мышления объективируется в структурах языка, открывающего поле «пойесиса». В пределах поля «пойесиса» автореференциальная автономность языка, его замкнутость на самом себе, позволяет представлять реальность «политического» исходя из самого себя как «слова». Основой для анализа «пойесиса» языка политики послужили концепции «логологии» Б. Кассен, «мифо-пойесиса» Ф. Лаку-Лабарта и «эстетического бессознательного» Ж. Рансьера.
Поле политики как пространство деятельности мышления и языка возникает на пределе человеческого бытия, где предел рассматривается как точка «поворота», возвращающая политическую субъективность в процесс существования общества. В современной социальной философии понятие «предел» как «граница» социального бытия имеет политический смысл и соотносится с ситуацией «чрезвычайного положения». В целостном подходе правовые аспекты «чрезвычайного положения» рассматриваются в работах К. Шмитта. Философское понимание «чрезвычайного положения» как границы социального бытия представлено в трудах Дж. Агамбена, В. Беньямина и С. Жижека. В настоящее время «чрезвычайное положение» становится доминирующей управленческой парадигмой современной «био-политики». В пределах «био-политики» превращение временной и исключительной меры в управленческую технологию радикально преобразует структуру и смысл социального бытия. Здесь «чрезвычайное положение» предъявляется как граница исчерпанности правовой компетенции, на которой устанавливается зона неопределенности между жизнью и правом. Бытие границы рассматривается как бесправное право, персонифицируемое в точке суверена (К. Шмитт), и правовое бесправие, выраженное фигурой «homo sacer» (Дж. Агамбен).
В современных социальных исследованиях фигура «homo sacer» становится основополагающей, поскольку указывает на состояние «исключения», которое становится «местом» самоопределения политического бытия в структурах социальной субъективности. Философско-герменевтический подход открывает возможность выявлять смыслы политического бытия на пределе социальной субъективности. В состоянии предела социальная субъективность предъявляется в поле политики в форме манифестации, протеста, и социального «без-молвия». Разработка концептуальной схемы исследования была бы невозможна без анализа этих форм политического бытия, которые присутствуют в работах С. Жижека, Н. Лумана и П. Шампаня и др. В настоящее время манифестацию и протест можно рассматривать в качестве «нулевого» «политического со общения», обращающего общество к самому себе с радикальным вопросом о смысле политического бытия.
Смысл политического бытия «исключенных» из поля представительства социальных индивидов определяется «именем». Современная концепция «имен» политики А. Бадью и С. Лазарюса способствует пониманию процесса именования/называния как процесса мышления, предъявляющего себя в тождестве «слова» и «действия». Объективация «имени» в категориях/понятиях языка политики рассматривается в работах П. Бурдье, который исследует процесс номинации как проявление позиции власти в структурах политического дискурса. В поле политики «имя» открывает пространство дискурсивного представления концепта «во-этой-политики» (А.
Бадью).
Анализ пространства публичного дискурса представлен в концепциях «агонизма» Ш. Муфф и «политического не-согласия» Ж. Рансьера. Позитивность данных теорий заключается в том, что они способствуют обнаружению предела как точки «поворота», возвращающей социальную рефлексию в поле политического дискурса. Философско герменевтический метод Г.-Г. Гадамера позволяет представить публичный дискурс в структурах диалога. Политический диалог понимается как вопросно-ответная целостность, которая разворачивается в границах гетерономного поля политической аргументации через точку «Я». Необходимость обращения к диалогической традиции обусловлена тем, что здесь преодолевается ограниченность и неполнота полемического дискурса в политике. Недостаточность полемики, как формы ведения публичного дискурса, заключается в том, что она, с одной стороны, основывается на методе противоположностей Г. В. Ф. Гегеля (тезис-антитезис), а с другой стороны, инициирует появление абсолютного «Я» (И. Фихте), что неприемлемо в контексте данного исследования. Полемика, базирующаяся на логике противоположностей, задает политический дискурс в состоянии раз-ногласия как такого радикального не-согласия, которое предъявляет социальное со-общество на пределе понимания. Практические аспекты ведения полемики наиболее полно рассматриваются в работе С. И. Поварнина, который в своих рассуждениях использует философские положения И. Фихте и Г. Гегеля.
В пространстве диалога социальное со-общество рассматривается как со-общество «согласия не-согласных» или «не-согласия со-гласных», которое определяется в акте сопротивления, где социальный индивид отваживается на поступок мышления, тем самым утверждая себя в качестве гражданина, ведущего политический «образ жизни», который, начиная с греческой философии, называли « ». Основанием анализа политической жизни как « » послужили работы современных зарубежных исследователей Дж. Агамбена, Х. Арендт, Э. Берти, Ж.-П. Вернана, Б. Кассен, в которых переосмысливается греческое понимание политической жизни. В пределах философско герменевтической традиции целостное понимание политического бытия позволяет представить его через точку единства естественной жизни (zoe) социального индивида и политической жизни (bios) гражданина, где реализуется суверенное право на жизнь как осмысленное социальное существование политического субъекта.
Данное диссертационное исследование выполнено в стиле герменевтической традиции, ориентированной на самоопределение смыслов философских категорий в процессе разворачивания философской дискурсивности. Это значит, что до-определение и пере-определение основных понятий необходимо для самопредъявления смыслов центральных категорий в границах данного исследования.
Научная новизна основных результатов исследования заключается в постановке проблемы смыслов поля политики в онтологическом аспекте.
Герменевтический подход в границах принципа целостности позволяет рассматривать политическое бытие в тождестве с языком и мышлением, а метод субъект-объектного тождества открывает возможность устанавливать структуры самоопределяющейся субъективности. Выделяются следующие положения, содержащие новизну исследования:
1. Установлено, что социальная субъективность определ-и-вается в пост человеческом пространстве «био-zoe-танато»-политики между граничными точками абсолютного субъекта как суверена и «нулевого» индивида как «homo sacer», объективируясь в технологических «действиях» «антропологической машины», производящей бессмысленное существование социального «тела-рода» как «тела коматозника».
2. Представлено, что трансполитическое бытие социального опустошается в субъективированной «зрелищной политике» замкнутого медиа-производства потока самореферентных «образов» «общества спектакля», лишенных смысла, а саморефлексирующая социальная субъективность оборачивается как «мета-политика» в точке политического субъекта, определяющего неопределенность «политического».
3. Задана автономизация политической субъективности в структурах дискурсивности через предельные точки политического логоса и пафоса, где «слово» самопредъявляется как манифестация «нулевой» социальной субъективности поля политического мышления, или самодействия «праксиса», формирующего политический «образ жизни», в котором именующее «слово» является «действием» самополагающего бытия политики как поименованного пространства категоризованной социальной субъективности.
4. Выявлено, что политическая субъективность организуется в структурах социальной дискурсивности, объективированной в нормативных «действиях» дискурса инструкции как «эффекта» без-деятельности управленческой деятельности бюрократического государственного аппарата, конституирующего различие «homo sucer» и «homo sacer» как терроризм нерепрезентативного социального в риторическом поле предписаний анонимного трансцендентального субъекта.
5. Обосновано, что политическое представительство задает бытие социального целого в частях, где индивидуальная субъективность на пределе делегируется не представимому трансцендентальному субъекту, конституированному в тотальной способности видения как нулевой субъективности или самоочевидности социального в доксическом пространстве, ограниченном точками ортодоксии и гетеродоксии, а не очевидность оборачивается в структурах индивидуальной субъективности как возможная невозможность существования политического самопредставления социального целого через точку политического субъекта.
6. Определено, что социальное единство задается в демонстративных стратегиях протеста и со-гласия как точках самоопределения «политического со-общества».
7. Показано, что пределами бытия социальной субъективности в поле политики являются точки объективации, задающие субъекта политики как циника, устанавливающего точку анти-политики в автоматизме повседневной жизни индивидуального кинического «тела» и субъективации автономии социального тела как «тела-мышления», или персонифицированного политического «слова-действия».
Теоретическая и практическая значимость полученных результатов.
Теоретическая значимость работы определяется постановкой проблемы поля политики, заданной в границах философской герменевтики. Философско-герменевтический анализ современных концепций «био-политики» и «транс-политики» обнаруживает существование политического бытия на пределе социальной субъективности. В структурах «био-политики» пределы социальной субъективности маркируются точками абсолютного субъекта как суверена и «нулевого» индивида как «homo sacer». В структурах субъективности социальное бытие самоопределяется в состоянии суверенного отвержения через точку индивида, где «тело», лишенное субъективности, оборачивается субъективностью, лишенной «тела». В со-бытии предельности индивид становится сувереном для самого себя, утверждающим автономность жизни на символическом уровне существования в структурах мышления и языка.
Философско-герменевтический анализ современных форм представления политики в пространстве медиа-реальности открывает возможность исследовать процесс производства «зрелищной политики» и показать, что в условиях «транс-политики» действительность политики является всего лишь «эффектом» символического производства самореферентных «образов» «общества спектакля».
Исследование способов самопредъявления политического бытия на пределе социальной субъективности создает возможность рассматривать дискурсивные формы обращения социальных индивидов. Анализ манифестации, протеста и социального «без молвия» может послужить теоретической основой для дальнейшего исследования проблем современной политики.
Разработанная в процессе исследования концепция политического дискурса позволяет показать, что смысл политического «слова» и «действия» определяется «именем», отсылающим к самому себе как самореферентному понятию. В данном случае точкой тождества «имени» = «имеет-ся» оказывается мышление, устанавливающее рефлексивную со-общаемость «слова» и «действия». В философско-герменевтическом подходе поле политики понимается как пространство политического дискурс, которое открывается «именем». Здесь «имя» является высказывающей себя мыслью или высказыванием, смысл которого интерпретируется ретроспективно в суждении, утверждающем или отрицающем высказанную мысль. Смысл дискурсивной деятельности самоопределяется в точке саморефлексии потока субъективности как точке политического субъекта, конституирующего смыслы политического бытия в «месте» представления «имени».
Политика жизни, открывающая пространство мышления существованием, сама становится воплощением «идеи» политического «образа жизни», требующего присутствие мышления в каждый момент жизни. Существование политического субъекта рассматривается как осмысленное существование гражданина, который мышлением со противляется без-мысленному существованию де-политизированного общества.
Результаты диссертационного исследования могут послужить теоретической основой для дальнейшего анализа социальных проблем современности, связанных с осмыслением правовых, экономических, национальных, религиозных проблем, которые в настоящее время приобретают собственно политическое значение. Материалы и выводы диссертации могут быть использованы в дальнейших философских, социологических и политологических исследованиях, направленных на изучение современных проблем политики. В области образования материалы и выводы диссертации могут применяться в качестве теоретических оснований при разработке лекционных курсов по гуманитарным дисциплинам – философии политики, социологии политики, теоретической политологии.
Положения, выносимые на защиту:
1. Устанавливается, что в глобализованном мире социальная целостность определяется через тождество политического и правового существования.
2. Социальная реальность информационного общества представляется как медиа реальность, а действительность политики становится «эффектом» символического производства.
3. Политическая реальность задается как социальная субъективность, самоопределяющаяся в структурах политической дискурсивности.
4. Политическое бытие самополагается как концептуаль 5. ное поле в границах «праксиса» и «пойесиса».
6. Бытие социального целого самопредставляется через точку индивидуального субъекта.
7. Социальное единство «политического со-общества» предъявляется в структурах публичного диалога, разворачивающегося в границах гетерономного поля политической аргументации.
8. Смысл социального бытия определяется в тождестве реальности политического мышления и политического «действия».
Апробация работы. Основные положения и выводы работы излагались автором в спецкурсах «Философия политики», «Теория массового общества в современной философии», «Русская идея: философско-политический аспект», «Коммуникативные технологии конструирования политической мифологии», которые читаются в Институте социальных коммуникаций Удмуртского государственного университета, а также в ряде статей, выступлений на международных, российских и региональных конференциях:
«Возрождение России: общество – управление – образование – культура – молодежь» (Екатеринбург, 2005), «Политическая культура и политические процессы в современном мире: методология, опыт, эмпирические исследования» (Екатеринбург, 2005), «Государство и общество: философия, экономика, культура» (Москва, 2005), «Кросс культурные исследования: методология, опыт эмпирического анализа» (Екатеринбург, 2005), «Проблемы текста в гуманитарных исследованиях» (Москва, 2006), «Политические процессы и политические институты: тренды и локализация» (Екатеринбург, 2006), «Коммуникативная природа человека» (Ижевск, 2006), «Природа человека: пол и гендер» (Ижевск, 2007), «Продвижение имиджа регионов России (продвижение имиджа Удмуртии: опыт и перспективы)» (Ижевск, 2007), «Современные социально-политические технологии» (Ижевск, 2008), «Социальный мир человека» (Ижевск, 2008), «Профессия «Журналист»: вызовы XXI века» (Ижевск, 2008), «Творческая природа человека» (Ижевск, 2009), «Современные социально-политические технологии: смыслы и ценности» (Ижевск, 2009), «Актуальные проблемы журналистики в новом тысячелетии» (Ижевск, 2009), «Социальная теория и проблемы информационного общества» (Ижевск, 2009), «Социальная онтология в структурах теоретического знания» (Ижевск, 2010), «Социальная онтология в структурах теоретического знания» (Ижевск, 2011).
Структура диссертации.
Работа состоит из введения, четырех глав, заключения и библиографического списка, включающего 387 наименований использованных источников.
ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ
Во введении обосновывается актуальность темы диссертационного исследования, определяется степень ее разработанности, формулируются цели и задачи исследования, исходные теоретико-методологические установки, раскрывается научная новизна и практическая значимость исследования.
В первой главе «Онтология субъективности поля политики» рассматривается существование политического бытия на пределе социальной субъективности в конструктах «био-политики», «транс-политики» и «мета-политики».
В первом параграфе «Определ-и-вание социальной субъективности в пространстве “био-политики”» устанавливаются способы самоопределения социальной субъективности на пределе правовой регламентации в состоянии «чрезвычайного положения». В правовых границах политическое бытие маркируется точками – суверена, как абсолютного субъекта, и «homo sacer», предъявляющего состояние «нулевой» социальной субъективности. Если в точке суверена политическое бытие находится в ситуации «лишенности» жизни как «чистое» право, то в точке «homo sacer» политическое бытие существует в состоянии «лишенности» прав как «голая жизнь», которая включается в пространство суверенной власти абсолютного субъекта. Власть превращается в инстанцию надзора и контроля над жизнью «социального тела» на уровне его биологического/природного существования.
В варианте «био-политики» границы политического бытия – « » и биологической/природной жизни – «zoe» полностью совпадают и перестают различаться в «голой жизни» «homo sacer». В пределах «био-политики» существование «социального тела» предъявляется через состояния «нулевой» субъективности, которые представлены жизнью «антропологической машины» и «коматозника-запредельщика» (Дж. Агамбен). В жизни человека как вида «антропологической машины» предел социальной субъективности обнаруживается в рационализированной жизни машины и социальном инстинкте жизни, как проявлении социального бессознательного. Социальная субъективность «коматозника-запредельщика» предъявляется через «тело» неспособное выполнить самостоятельно ни одной жизненной функции. «Тело» «коматозника запредельщика» является «телом» лишенным субъективности или «нулевым» объектом био-политического управления, обозначающем предел «заботы» власти о «социальном теле» общества. «Homo sacer» как пограничная фигура не отсылает больше ни к человеку, ни к животному, но только к самому себе как «чистому» понятию языка, которым обозначается зона «чрезвычайного положения».
В ситуации «чрезвычайного положения» социальное бытие находится само с собой в отношении отвержения. Суверенное отвержение означает одновременно «быть в чьей либо власти» и быть предоставленным самому себе в праве на самоопределение. В ситуации «чрезвычайного положения» право и жизнь отождествляются в состоянии само закония социального бытия, которое реализуется в праве на самоопределение. В состоянии автономной целостности социальное бытие обретает политический суверенитет в структурах субъективности. Социальное бытие «захватывает» себя как целое через точку единства жизни и мышления (М. Хайдеггер). В со-бытии предельности социальное бытие само-полагает свою суверенность в точке реализации права жизни на осмысленное существование. В состоянии суверенной отверженности «тело», лишенное субъективности, оборачивается субъективностью, лишенной «тела», преодолевающей ограниченность биологического/животного существования «голой жизни».
Самоопределение социального бытия реализуется через точку индивида, который становится сувереном для самого себя, утверждающим автономность жизни на символическом уровне существования в структурах мышления и языка. Суверенитет индивида по отношению к самому себе подобен решению верховной власти о «чрезвычайном положении», которое устанавливается на границе, где право жизни как право на жизнь подвергается «исключению».
Во втором параграфе «Трансполитическое бытие социального в медиа реальности» рассматривается существование политического бытия в форме «транс политики», возникновение которой обусловлено наступлением информационного состояния общества. В информационном обществе реальность «политического» представляется «эффектом» знакового производства, где она поглощается тем, что ее производит – средствами массовой информации. В системе масс-медийного производства «политическое» оказывается означающим, лишенным реального социального означаемого. Отсутствие реального означаемого превращает «политическое» в «симулякр» (Ж. Бодрийяр), который бесконечно воспроизводится во множестве моделей/копий, продуцирующих на пределе гипер-реальность «политического», открывающую пространство видимости «общества спектакля» (Г. Дебор). «Общество спектакля» построено на формах желания, инициируемых «зрелищной политикой». Здесь мышление замещается «соблазном», а слово сводится к визуальному «образу». В «транс политике» «политическое» предъявляется на пределе мышления и языка, где оно оказывается нерефлексируемой реальностью знакового производства. Отсутствие рефлексии, как возможной «остановки» процесса «скольжения» знаков, приводит к тому, что действительность политики полностью замещается иллюзорной реальностью «политического», которая оказывается более реальной, чем сама действительность.
В симуляционном пространстве гипер-реальности «политического» субъект является всего лишь «пустым» знаком или «нолем», не имеющим никакого значения.
Превращаясь в «пустой» знак субъект становится неразличимым в структурах «транс политики». Субъективность «растворяется» в потоке сознания как непосредственного пере-живания произведенных «обществом спектакля» иллюзорных «образов».
Исчезновение границ между иллюзорной реальностью «политического» и действительностью политики инициирует появление «транса», характерного для сумеречного помрачнения сознания, аналогичного состоянию безумия. В иллюзорном мире встреча с действительностью как сферой непосредственного «действия» вызывает «шок» и/или «оцепенение». Состояние «оцепенения» носит характер «остановки» нерефлексируемого потока сознания. В момент «остановки» поток сознания возвращается к самому себе потоком субъективности как деятельности мышления. Возвращение как состояние «поворота» оказывается саморефлексивным актом мышления, который появляется на пределе социального существования. В обществе рефлексия возникает тогда, когда социальное бытие встречается с действительностью, затрагивающей основы как социальной жизни в целом, так и жизни конкретного человека. В точке рефлексии дистанция между действительной реальностью и реальностью иллюзорной устанавливается таким образом, что сама точка различения становится имманентной точкой субъективности. В потоке рефлексирующей субъективности как точке субъекта обнаруживаются два аспекта существования – иллюзорной реальности, порождаемой «словами», и действительной реальности, отсылающей к сфере «действия».
В состоянии предела реализуется движение «перехода» от «транс-политики» к «мета-политике» (А. Бадью). Если «транс»-политика обозначает процесс «перехода»/«переступания» за пределы, где «политическое» вытесняется потоком нерефлектируемой реальности знакового производства, то «мета»-политика обозначает движение «перехода» к субъективной реальности. В пределах «мета-политики» «политическое» утрачивает смысл «транс»-цендентной реальности и возвращается к самому себе как реальности «мета»-физической, сущность существования которой заключается в деятельности мышления как субъективной деятельности, которая самоопределяется в точке саморефлексирующего субъекта.
В третьем параграфе «Автономизация политической субъективности в структурах дискурсивности» рассматривается поле политики на пределе субъективности политического «слова» и объективности политического «действия». Формой политического «действия», лишенного субъективности «слова», оказывается манифестация. В данном случае манифестация, как способ обращения, становится предельным политическим «словом» социальных индивидов, утративших в пределах «био-политики» право «голоса». Поскольку манифестация является формой обращения, постольку в манифестации «слово» не отделено от «действия», то есть оно высказывает себя полностью «социальным телом» «толпы». «Социальное тело» «толпы», возникающее вне пределов социального порядка, является социальной целостностью, предъявляющей собственную субъективность в «слове», которое, показывая, высказывает себя полностью.
На пределе социального существования появляется высказывание и/или говорение, которое существует на до-языковом уровне. Такое до-языковое «слово» является «словом» без речи. Отсутствие связной речи указывает на то, что манифестация является «чистым» бесструктурным потоком бессвязных звуков, которые издаются «толпой».
«Социальное тело» «толпы» в «слове» без речи как бы непосредственно предъявляет то, что «уже-существует» в реальности. На «нулевом» уровне социальной субъективности как природном состоянии через «социальное тело» высказывается действительность жизни.
В пост-политическом пространстве формой политического «слова», утратившего связь с «действием», является поэтическое «слово». Сфера «пойесиса» открывается на пределе объективности политического «действия». Отход от действительности политики означает возвращение к «политическому» «истоку», который, начиная с греческой философии, обнаруживается в поэтическом языке как словесном искусстве (Ф. Лаку Лабарт). Автономность поэтического языка, его «замкнутость» на самом себе открывает ему неограниченные возможности представлять «политическое» исходя из самого себя как «слова». Обращаясь к самому себе как «слову», поэтический язык существует в состоянии само-обращения или «поворота», где само «место» «поворота» обозначается греческим словом «троп». В сфере поэтики «действием» оказывается лингвистическое «действие» языка, производящего тропологические фигуры.
В пост-политическом пространстве поле политики открывается «между» объективированным в форме манифестации «словом», существующим как бесструктурный поток бессвязных звуков и/или возгласов, и субъективным «действием» поэтического языка. Рефлексируемая со-общаемость между «словом» и «действием» устанавливается мышлением в точке «имени», которое задает целостное представление, где целое всегда едино или единственно как понятие «вот-этой-политики». Сущность «вот-этой-политики» обнаруживает себя в том «месте», где существует «имя» представляющего, которое является «место-имением», указывающим на «Я». «Место» и «имя» сходятся в единой точке само-представляющейся субъективности, которая в поле политики представляется «именем-собственным». Процесс понятийного определения «вот-этой-политики» оказывается процессом само-представления и само-определения «Я». Политический дискурс является автореферентным дискурсом, обращающим к «месту» существования «имени» «Я». Поле бытия политики оказывается по-имено ванным пространством категоризированной субъективности, в котором предельно развернутое в понятиях «имя» «вот-этой-политики» представляется концептом.
Во второй главе «Организация социального бытия в конструктах политической субъективности» предъявляются механизмы объективации социального бытия в структурах управленческой деятельности государства. Анализируются способы предъявления «политического» на пределе поля социального представительства.
В первом параграфе «Абсолютизация политической субъективности в порядке государственного управления» политическая субъективность предъявляется в структурах управленческой деятельности, где государство выполняет функцию трансцендентального субъекта. Деятельность «управленческого государства» как системы с трансцендентальным субъектом, разворачивается через точки ее актуализации – нормативную систему и систему управленческих решений. Нормативно-правовая система включает «действие» в дискурсивный порядок языка, который актуализируется в дискурсе инструкции. Дискурс инструкции полностью заменяет собой порядок «действия», то есть «замыкается» на самом себе и начинает функционировать сам по себе как порядок «слов» в точке чиновника-функционера, манифестирующего собой особую форму власти – бюрократию, подчиняющуюся власти языка инструкций. В управленческой системой возникает «разрыв» между функционированием управленческого аппарата и его функцией – обеспечением жизнедеятельности социальной системы. В состоянии функциональной исчерпанности управленческая система представляет собой структуру с «пустой» субъективностью как бессубъектную систему. Здесь предельно не функциональным элементом управленческой системы оказывается чиновник-функционер, чье существование в системе управления представляется «0» как точкой «пустой» субъективности.
Бессубъектная как предельно объективированная система управления, которая перестает функционировать, продолжает существовать в состоянии «без-действия», указывающего на исчерпанность властного потенциала управленческой системы. «Без действие» управленческой системы выражается в отказе принимать решения, которое становится предельным управленческим «действием» системы, возникающим в состоянии правового бес-силия государственной власти. Своим «без-действием» управляющая система обессмысливает правовые пределы жизнедеятельности социальной системы, и на пределе возвращается к самой себе в форме антикризисного управления, появляющегося в ситуации «чрезвычайного положения». «Чрезвычайное положение» выполняет функцию границы, где происходит изменение направления деятельности управленческой системы.
В пределах антикризисного менеджмента управленческая система утрачивает нормативно-правовые границы. Антикризисное управление разворачивается через точки ее актуализации – решение и «действие», которые оказываются взаимотрансцендентальными сферами управленческой деятельности. В ситуации «чрезвычайного положения» право принятия решения, которое традиционно принадлежало суверену, передается эксперту-специалисту. В дискурсе эксперта специалиста решение оказывается перформативным «действием», существующим в режиме «отсроченного времени», где непосредственный акт «действия» может реализоваться только на пределе возможности как некое не-возможное «действие». В ситуации «чрезвычайного положения», когда отсутствует возможность осмыслить предложенные варианты «действий», выбор решения властью осуществляется спонтанно и необдуманно. Антикризисное управление разворачивается в систему «безотлагательных действий» (С. Жижек). Власть обосновывает произвольность и случайность «действия» как необходимость, или необходимую возможность ретроспективно. Приоритет одной возможности «действия» перед другой утверждается властью путем «исключения» всех других вариантов решений, которые оказываются за пределами сферы «действия» управленческой системы.
Система государственного управления доведенная до предела на пределе оборачивается насилием системы – случайными, непродуманными «действиями», которые имеют не-законную или противо-законную силу. Нормативность системы управления устанавливается через «исключение» как эксклюзивный элемент. Не-законность оказывается ее эксклюзивным элементом, который в системе становится «из-быточным», то есть проявляет себя как «эффект» предельной структурированности системы управления. «Эффект» системы начинает функционировать одновременно в режиме «не хватки» законности или «из-бытка» не-законности. Вариант «не-хватки» законности приводит к усовершенствованию нормативно-правовой системы государства, которая выражается в борьбе с коррупцией государственных чиновников, «взяточничеством», «клиентизмом» и т.д. В варианте «из-бытка» не-законности система управления разворачивается в мероприятия по усилению общественного правопорядка. В пределах «управленческого государства», когда общество лишается возможности принимать участие, или повлиять каким-то образом на принятие управленческих решений, само государство начинает функционировать как большой «Субъект, предположительно знающий».
В пределах «управленческого государства» одним из возможных вариантов сопротивления общества не-законным, либо противо-законным «действиям» властей оказывается «бартлбианская политика» (С. Жижек). В пределах «управленческого государства», которое «исключает» социальных индивидов из сферы принятия решений, затрагивающих основы жизнедеятельности общества, социальные индивиды заявляют о своем суверенном праве принимать решения путем отказа от выборов. Отказ от выборов является языковым актом, посредством которого язык устанавливает зоны социального «без-молвия». В связи с тем, что социальное «без-молвие» является высказыванием результатом как неким ответом общества на без-ответственность власти, то «без молвием» открывается пост-языковой уровень политического бытия. Сущность пост языкового уровня политического бытия заключается в том, что здесь социальное «без молвие» накладывает запрет на то, чтобы власть говорила от «имени» общества, которое социальные индивиды отказываются признавать как свое собственное. Когда власть утрачивает «голос» социальных индивидов, тогда она оказывается дискурсивно «замкнутой» на самой себе.
В состоянии обращенности власть утрачивает функцию контроля и надзора над жизнедеятельностью общества и начинает функционировать в пространстве дискурса.
Дискурс власти разворачивается в пределах идеологической формации, которая на пределе производит «нулевые конструкты», обессмысливающие любые высказывания власти. В условиях исчерпанности потенциала власти социальный индивид может апеллировать только к самому себе как «действующему субъекту». Обращение социального индивида к самому себе оказывается рефлексивным актом. В акте рефлексии «без-молвие» социального индивида, как состояние без-деятельной активности, становится тождественно деятельной активности мышления. Мышление, совпадающее с самим собой в акте рефлексии, застает себя в целостном состоянии, где «без-действенная» деятельность или бездеятельное «действие» отождествляются между собой в точке «действующего субъекта», который начинает «действовать» мышлением в пространстве бытия политики без власти.
Во втором параграфе «Пределы социального бытия в структурах властного дискурса» анализируется существование общества на пределе политической репрезентации. Общество распадается на множество отдельно существующих «атомизированных» индивидов, каждый из которых утрачивает политический смысл существования. Предельным способом символической организации такого общества становится полиция (polizei), которая разделяет общество на полно-правных граждан (homo sucer), и не-полно-правных граждан (homo sacer), которые «de jure» «включены» в общество, но «de facto» «лишены» права «голоса». В пределах полицейского режима представления общества «исключенные» социальные индивиды представляют себя непосредственно, то есть утверждают свое существование в акте «действия». Социальное «действие», утратившее политический смысл, совершается ради самого «действия».
Социальное «действие» сводится к «чистому» акту насилия.
Предельно насильственным «действием» становится терроризм, возникающий на пределе исчерпанности политического смысла социального со-общества (Ж. Бодрийяр).
Терроризм заявляет о самом себе в акте непосредственного «действия», не направленном ни на кого конкретно, а значит, направленном против общества как целого. В момент совершения террористического акта инволюция социального достигает своей предельной точки «свертывания» и на пределе предъявляет социальное бытие в состоянии «транса» как «шокового эффекта», который вызван столкновением с действительной реальностью как сферой «чистого» «действия», находящейся за пределами человеческого сознания и/или понимания. Состояние «транса» оказывается источником «ступора» мышления, лишающего общество способности и возможности к осмысленной социальной деятельности. Социальное бытие возвращается на уровень политической репрезентации в дискурсе власти.
Власть обнаруживает себя как политическая сила, она монополизирует право на именование анонимного «действия», которым открывается цепь официальным номинаций (А. Бадью). В дискурсе власти «террорист» оказывается понятием с формальным содержанием, «пустым словом», которое власть наделяет содержанием – предикативной структурой. В результате появляется господствующее наименование, находящееся под контролем власти. Здесь террорист становится политическим «врагом», персонификация которого необходима власти для утверждения самой себя как политической силы, позволяющей власти «действовать» и «говорить» от «имени» всего социального со общества. Дискурс власти предъявляет эксклюзивное социальное единство, которое существует за «вычетом» отдельного социального индивида. Социальный индивид именуется/называется «пустым именем» или «псевдо-нимом». Поименованное пространство общества оказывается «пустым», не принадлежащим «я». Не владея собственным «именем», «я» способно говорить только на языке власти. В дискурсе власти «место» субъекта остается «пустым», то есть субъект существует как «ноль», «пропускающий» сквозь себя, транслирующий в акте высказывания нечто утвержденное властью. Социальное бытие обессмысливается в дискурсе власти и выводится на пределе существования, где возникает радикальный вопрос «Мы существуем?» и/или «Мы есть?», обращающий социальное бытие к самому себе. Возвращение социального бытия к самому себе в акте рефлексии реализуется в точке «Я», где возникает понимание того, что предельным «именем» «я», гарантирующим сохранение существования «всех нас» «исключенных» властью является «место-имение» «Мы», которое позволяет представить общество «атомизированных» социальных индивидов в качестве «политического со общества». «Политическое со-общество» представляется «именем», которое открывается мышлением и существует в публичном пространстве политического дискурса. В пространстве публичного дискурса «политическое со-общество» представляется «именем» «исключенных» социальных индивидов, которые представляют себя за непосредственное воплощение общества в целом. Общность языка становится универсальным основанием появления политики «исключенных» и/или «отверженных» социальных индивидов, которые обретают способность утверждать собственное существование в «Мы».
В третьем параграфе «Риторика политического “действия”» представляется политическое «действие» в языковых структурах дискурса обещания. Дискурс обещания устанавливает со-общаемость «слова» и «действия» на уровне речевого акта как перформативного высказывания. В условиях перформативности «говорящий субъект» принимает на себя обязательства совершить определенный акт «действия». Предлагая обществу «то, что может быть», дискурс обещания становится политическим «словом», открывающим прогрессивное движение обществ, то есть задающим траекторию движения общества в перспективе «настоящее-в-будущем». Дискурсивное представление «действия», существующего в режиме «отсроченного времени», реализуется в риторическом пространстве. В риторическом пространстве выразительность политического дискурса достигается речевыми приемами – фигурами речи, которые производят «из-быток» «слов», лишенных потенциала «действия». В состоянии «без действенного слова» дискурс обещания превращается в демагогию, где исчезает со общаемость «слова» и «действия». Формой такого «пустого» обещания оказывается обещание «худшего», которое не предполагает совершение какого-либо «действия».
Исчезновение «действия» означает отсутствие представлений о направлении движения общества. Здесь «действие» утрачивает перформативный характер, и на пределе возвращается к самому себе деятельностью мышления, которое осуществляет «возвратное» движение, совпадающее с актом рефлексии как точкой «поворота», открывающей обратную перспективу из «будущего-в-настоящее». Возвращение к реальности «настоящего» становится осознанным решением «действующего субъекта», инициирующим регрессивное движение общества. Политическое обещание оказывается предложением, ориентированным на удовлетворение потребностей общества, которые существуют в «настоящем», что упраздняет необходимость в произнесении акта речи.
Политическое «действие» приобретает смысл технической деятельности, которая непосредственно предъявляет себя в форме непреднамеренных последствий, нарушающих социальную стабильность и безопасность, а значит, устанавливающих предел регрессивного движения.
На пределе регрессивного движения общества открывается пространство мыслительного конструирования как поле бытия «идей». В концептуальном пространстве бытия «идей» общество представляется как совершенное бытие или совершенное полное, завершенное, в смысле совершенства. Поле бытия «идей» содержит в себе множество различных представлений о «благой жизни», «справедливом обществе», каждое из которых является политической у-топией, происходящей из деятельности мышления как «чистого» вы-мысла. Лишенные связи с практикой, политические у-топии позволяют осознать несовершенство социальной действительности, то есть представить то, чего не «не-хватает» социальному бытию конкретного общества. Осознание как рефлексивный акт ре-презентирует (re-praesentatio) деятельность мышления, осуществляющего «поворот» от вы-мысла к реальности «политического», где у-топия открывает перспективное представление из «настоящего-в-будущее». Выбор перспективы «политического» становится осознанным решением, которое возникает на пределе «из быточной» полноты социальных «идеалов» как теоретических конструкций. Обещание, очерчивающее пространство политического «действия», оказывается представлением, базирующимся на осмысленном выборе «будущего». Дискурс обещания становится автореферентным высказыванием политического субъекта, принимающего на себя обязательство отвечать за собственные «слова» и «действия».
В третьей главе «Бытие «политического» на границе социальной субъективности» рассматривается способы манифестации социального бытия в структурах поля политики.
В первом параграфе «Политическое «представительство» на пределе социального представления» анализируются пределы представительского концепта «политики», базирующегося на логике делегирования. Процесс делегирования является первопричиной политического отчуждения (общества), которое возникает между «представляющими» и «представляемыми». Индивид отчуждается от самого себя и представляется как часть символически организованной социальной группы. Социальная группа как часть общества существует в качестве представленной только через «представителя», располагающего полномочиями представлять, то есть «говорить» и «действовать» от «имени» группы. Официальный «представитель», представляя представляемую социальную группу, одновременно представляет самого себя как «представляющего». Общество отделяется от самого себя как целого и представляется по частям. В поле представительства отношение между «представляющими» и «представляемыми» выстраивается на основе либо принципа сходства, либо принципа замещения (Ф. Анкерсмит).
Политическое «представительство», базирующееся на принципе сходства, завершается возникновением единой системы представления, где целостность представления сводится к тотальности «взгляда» трансцендентального субъекта.
Функцию трансцендентального субъекта выполняет государство. Тотальность «взгляда» характеризуется исчезновением «видения», то есть полным отсутствием системы политического представления, свойственным де-политизированному обществу. В данном случае де-политизированное общество рассыпается, распадается на множество отдельно существующих «атомизированных» индивидов, каждый из которых лишен политического представительства. Лишенный политического представительства социальный индивид превращается в «homo sacer», который по своей сути является а-политичным «остатком» поля представительства (С. Жижек). На пределе «представительства» индивид как предельный, а значит, неделимый и далее неразложимый элемент социального бытия, превращается во фрагментированного социального «дивидуума». В качестве предельного элемента разложимого социального целого задается уже не индивид, но его «дивидуальный» цифровой код (Ж. Делез). В поле представительства существование «дивидуальных» кодовых элементов выражает режим «счета-за-единицу». Индивид становится «чистой» единицей счета, обозначающей «нулевой» уровень «представительства». Выраженное языком цифр политическое участие социальных индивидов сводится к массовому представительству. Сущность «массы» как «молчаливого большинства» заключается в том, что «это не молчание, которое не говорит, это молчание, которое накладывает запрет на то, чтобы о нем говорили от его имени» (Ж. Бодрийяр).
В теории замещения поле представительства рассматривается как поле профессиональных политиков. В институте представителей единственным законом, регулирующим правила вхождения и нахождения в поле, становится закон институции.
Закон дифференцирует и разделяет «профессионалов» и «не-профессионалов». В свою очередь «не-профессионалов» институция лишает права представлять и сводит их до положения «потребителей» представлений «представителей». «Профессиональные политики» монополизируют право на производство представлений, то есть присваивают себе право определять «видение» и предвидение социального мира. Продуктами, предлагаемыми полем профессионалов, являются инструменты восприятия и выражения социального мира. Производство представлений реализуется в процессе конкурентной борьбы, разделяющей поле профессионалов на доминирующих и доминируемых.
Определение противоборствующих сторон задается как иерархическое пространство объективных позиций, обеспеченных политическим капиталом (П. Бурдье). Поле профессионалов автономизируется и превращается в пространство борьбы за власть, смысл которой недоступен большинству общества. «Представители» утрачивают какую либо связь с «представляемыми» и продолжают существовать как некая закрытая общность, борющаяся сама с собой за признание собственных представлений внутри поля политики. Доминирующие, занимающие господствующее положение в системе производства, заинтересованы в сохранении собственных преставлений внутри поля профессионалов. Сохранение своего «видения» политической действительности реализуется доминирующими в пределах дискурсивной стратегии орто-доксии. В дискурсе доминирующих «из-быточность» доксических представлений является показателем «не-хватки» субъективности. В свою очередь доминируемые стремятся ниспровергнуть установленный господствующий порядок представлений, а значит, совершить символический переворот в схемах представления и описания политического мира. В конкурирующей борьбе за власть доминируемые представляют собой множество различных, потенциально несвязанных, противоположных друг другу позиций, каждая из которых борется за признание внутри поля путем подрыва господствующего порядка представления. Критика господствующих внутри поля политики представлений реализуется доминируемыми в пределах дискурсивной стратегии гетеро-доксии, осуществляющей как бы «обратное направление». Внутри поля политики дискурсивные стратегии орто-доксии и гетеро-доксии реализуются в пределах поля доксических представлений. В этом смысле «докса» представляет собой предельный или «нулевой уровень» символизации реальности «политического», на котором система представления задается некой первичной классификационной схемой. В поле политики противоположение доминирующие – доминируемые утверждается относительно нерефлектируемой само-очевидности доксических представлений. Логика внутренней оппозиции доминирующие – доминируемые обуславливает тенденцию к бесконечному делению поля профессионалов на мельчайшие антагонистические позиции, одновременно воспроизводящие исходную оппозицию.
Радикальная «не-полнота» представительства заключается в неспособности представлять «не-представимое» – индивидов, «исключенных» из поля представительства и/или не имеющих представителей. В этом смысле «не-представимое» предъявляется на пределе поля представительства как его «из-быток». Существование «не-представимого» «остатка» оказывается возможной невозможностью появления «политического» как субъективной представленности. Современная политика начинается с этого «из быточного» и/или «сверх-численного» элемента (А. Бадью). Поскольку «не представимое» не имеет внешнего референта, постольку оно может быть представлено только из самого себя как целое. «Исключенная» часть общества, не имеющая представительства и составляющая «не-представимый» «остаток», становится не-частью, а целым. Предельной формой такого непосредственного предъявления «исключенных» социальных индивидов становятся манифестация, которая создает пред-политическую ситуацию. Политическое бытие оказывается предъявленным в манифестации, но не представимым. Существование пред-политической ситуации становится условием возникновения поля политической дискурсивности.
В данном случае представление «не-представимого» становится представлением, происходящим только из самого как такого целостного представления, которое не имеет возможности представлять ничего кроме себя самого. Целостным представлением, происходящим только из самого себя, является мышление, которое осуществляет «поворот» от непосредственного представления к субъективной системе ре-презентации.
В структурах субъективности представляющий субъект – «тот, кто представляет» и представляемый объект – «то, что представляется» существуют в состоянии субъект объектного тождества как исходного принципа и начала представления. В данном случае мышление начинает «действовать» посредством радикального вопроса – «вот-это политика?», который оказывается вопросом политического бытия «исключенных» социальных индивидов. Вопрос, обращенный к сущности политического бытия, оказывается вопросом политического существования спрашивающего, которое подвергается сомнению и вопрошанию. Заданный вопрос позволяет спрашивающему утвердить себя, или утвердить-ся, в потоке политического бытия как потоке субъективности.
Вопрос открывает пространство дискурсивного представления «вот-этой политики». В дискурсивном пространстве мышление является высказывающей себя мыслью или высказыванием, открывающим перспективное представление «вот-этой политики», обращенное к «будущему». В свою очередь политическая способность «вот этой-политики» осмысливается ретроспективно, то есть возвращает к «прошлому» в суждении, утверждающему или отрицающему высказанную мысль. Утверждающее и отрицающее суждение образуют поле дискурсивного представления концепта «вот-этой политики», которое задает «контур» интерпретаций как пространство политического дискурса. Пространство политического дискурса оказывается полем понятийного определения концепта «вот-этой-политики», в котором язык производит различные интерпретации, каждая из которых оказывается языковой конструкцией, предъявляющей смысл политического мышления.
Во втором параграфе «Социальное единство в стратегиях “политического со общества”» дискурс протеста и со-гласия рассматриваются в качестве стратегий социального единства. В «обществе индивидов» протест оказывается предельной позицией единства, которую занимают раз-общенные социальные индивиды, утратившие смысл политического существования. Протест оказывается собственно дискурсивным «действием», разделяющим общество, прочерчивающим границу в обществе против общества. Движение границы демонстрирует активность движения, «вовлекающее» общество в протестное движение, формирующее единое «общество протеста».
Возникновение «общества протеста» обозначает предел смещения границ, где на пределе происходит самореферентное замыкание, в котором «действие» протестующих оказываются направленными против них самих. Здесь протест не поддается истолкованию, то есть является дискурсом с «нулевой» степенью субъективности. На пределе социальной субъективности со-общением становится само средство передачи со общения. Форма протеста оказывается «нулевым» «политическим со-общением», посредством которого общество обращается к самому себе.
Отсутствие в обществе понимания смысла обращения превращает такое общество в безрефлексивное социальное со-общество индивидов, сущностью существования которого становится ненависть. Ненависть оказывается формой агрессии общества на без различие самого общества. Однако достижение предела открывает возможность для появления саморефлексии общества, которое становится со-бытием бытия «политического со-общества». Смысл единства «политического со-общества» реализуется в дискурсе со-гласия, где социальный индивид предъявляет себя в качестве социального субъекта, манифестирующего собственно гражданскую позицию, которая формируется через преодоление единичности социального существования.
В «политическом со-обществе» социальных субъектов единство оказывается возможной невозможностью со-в-местного бытия. «Политическое со-общество» со-гласия становится единством социальных субъектов, осознающих свое «исключенное» положение. Социальное единство появляется на пересечении множества субъективных позиций, образующих единый «исток» «политического со-общества» со-гласия, реализация и актуализация которого, в свою очередь, раскрывает множество перспектив для осуществления социального единства. Можно говорить о том, что дискурс со-гласия представляет собой место-положение социальной субъективности, которое формируется без установленных границ, то есть является со-обществом социальных субъектов, актуализирующих проблему социального единства.
В третьем параграфе «Бытие “политического со-общества” в структурах публичного дискурса» анализируются условия бытия со-в-местности «общества индивидов», в котором каждый индивид воспринимается другим в качестве «другого».
Здесь «другой» определяется на уровне другого «образа жизни». Множество «других» индивидов предъявляют «политическое со-общество» на пределе социальной с-вязности.
В состоянии предела социальное со-общество представляется «со-обществом консенсуса», либо «со-обществом диссенсуса». «Со-общество консенсуса» устанавливается в процессе общественной дискуссии, в которой общезначимыми становятся только те мнения, которые получили интерсубъективное признание со стороны всех участников дискуссии (Ю. Хабермас). Основанный на интерсубъективном признании консенсус, оказывается рациональной разновидностью со-гласия. Полнота реализации принципа рациональности общественной дискуссии определяет меру разумности социального со-общества, его способность достигать состояния консенсуса. Принцип рациональности отсылает Разуму как инстанции абсолютной субъективности. Каждый речевой акт участников дискуссии рассматривается по степени приближения к состоянию абсолютной разумности.
Абсолютная субъективность объективируется и предъявляется в «здравом смысле» как предельно рациональной норме, обеспечивающей со-гласие социального со-общества. В соответствии с требованием «здравого смысла», установленное со-гласие реализуется в форме конформизма, то есть безразличного со-гласия общества с самим собой. Возникая на пределе исчерпанности социальной связности, конформизм демонстрирует «нулевой» уровень социального со-гласия.
В свою очередь «со-общество диссенсуса» устанавливается в пределах агонистического пространства полемического дискурса, где публичное признание законности существования «другого», не обязывает достигать с ним со-гласия (Ш. Муфф).
Публичное пространство представляется узаконенным полем борьбы мнений между равноправными противниками и/или соперниками. В полемической борьбе каждая из противоборствующих сторон стремится привести соперника к состоянию противоречия с самим собой. В этом смысле полемическая борьба завершается возвышением одной из противоборствующих сторон до абсолютного «Я» как некой абсолютной инстанции, устанавливающей форму гегемонии, связанную с определенной формой «исключения».
Основываясь на логике противоположностей полемический дискурс продуцирует возникновение новых конфликтующих сторон, существующих между собой в состоянии радикального не-согласия.
На пределе социальной с-вязности социальное бытие предъявляет само себя как «политическое со-общество» «согласия не-согласных» или «не-согласия со-гласных», которое самоопределяется в акте гражданского сопротивления социального субъекта. В поле политики социальный субъект обнаруживает самого себя как социальную проблему в публичном пространстве дискурса как поле диалога «точек зрения». В общем пространстве «точек зрения» «Я» возвращает себе «Другого» как возможные «другие» «точки зрения», которые расширяют символический горизонт видения проблемы.
Выполнить обязательство ответственности перед «Другим» возможно только тогда, когда «Я» начинает смотреть на себя по «другому» и этот «Другой» приближает его к пониманию самого себя. Понимание между «Я» и «Другим» можно рассматривать как процесс само-понимания «Я» как «Другого». Стремясь к со-гласию и не-соглашаясь, «Я» существует в границах мышления как осмысленного диалога с самим собой как «Другим».
В четвертой главе «Смысл политического бытия в границах самоопределяющейся субъективности» определяется смысл политики жизни в структурах социальной субъективности.
В первом параграфе «Конституирование политической субъективности в порядках индивидуального бытия» рассматривается современное общество, где устанавливается приоритет прав человека над правами гражданина, которые ограничивают существование социального индивида естественным правом на жизнь (zoe), реализуемым в пределах сферы «частных» интересов и потребностей. В состоянии предельной индивидуализации «частной» жизни социальный индивид оказывается предоставленным самому себе в праве определения и удовлетворения собственных индивидуальных потребностей. Стремление к индивидуальности оборачивается своей противоположностью – без-личной анонимностью «общественного» «Das Man», в неопределенности которого индивид утрачивает самого себя и «растворяется» во множестве «других» «я». Фигура «Das Man» предъявляет объективированное общественное бытие предельно индивидуализированных социальных индивидов (М.
Хайдеггер). Отчужденные от сферы «общественного» социальные индивиды на уровне «частной» жизни разделяются на «homo sucer» и «homo sacer», которые различаются между собой степенью реализации права человека на самоопределение собственного «образа жизни».
В современном обществе персонификацией «homo sacer» становится «бедный человек», а «бедность» оказывается социальным состоянием повседневной жизни, указывающим на экономическую неэффективность таких людей для общества. Любые инвестиции на поддержание жизнедеятельности «бедного человека» оказываются неэквивалентным обменом без возмещения, или «даром» (Ж. Бодрийяр), превращающим его в «клиента социальных служб» (З. Бауман). Жизнь «бедного человека» «переходит» в поле надзора государственной власти, чья деятельность сводится к процедурным правилам бюрократического контроля «бедности». Практика направленного и сосредоточенного «взгляда»/«наблюдения» за гражданами, которые «исключаются» в пределах общества, является системой паноптикона (М. Фуко). В системе паноптикона контроль над индивидами осуществляется в режиме принудительного разделения, превращающего «исключенных» индивидов в исчисляемое и контролируемое множество поднадзорных социальных «тел». В бюрократической системе власти функцию непосредственного контроля выполняет инспектор, который, будучи невидимой анонимной инстанцией, обладает исчерпывающим знанием о «частной» жизни собственных «клиентов», которые находятся под постоянным «наблюдением».
Центральное положение инспектора позволяет ему «видеть», оставаясь невидимым. Всю полноту ответственности за собственное социальное существование «клиенты социальных служб» передают государственной власти как «Субъекту, предположительно знающему», организующему их повседневную жизнь на уровне элементарных потребностей.
В современном обществе альтернативой «образу жизни» «homo sacer», существующему под надзором и контролем бюрократической власти, оказывается «образ жизни» «homo sucer». Автономия «homo sucer» реализуется в пределах свободы потребителя. Потребительская ориентация, управляющая жизнью социальных индивидов, «озабоченных» личным благополучием, отчуждает их от сферы «общественного».
Политическое бытие отчужденных, удерживающих дистанцию от всего «общественного» социальных индивидов, предъявляется в форме цинизма. Отдавая приоритет сфере «частных» интересов циник сознательно отказывается от активного участия в политической жизни общества, но при этом соглашается на анонимное присутствие в политике в качестве «счета-за-единицу». Существования анонимности избавляет индивида от политической ответственности за смысл своего проживания. Снятие политической ответственности означает принятие установленных норм и/или правил.
Цинизм социальных индивидов предъявляется в предельно скептическом отношении к любым проектам «общего дела», обессмысливающим политическую активность.
Активное участие в политике расценивается циником как проявление человеческой «глупости». В форме цинизма социальная субъективность индивидов выражается в ироничном отношении к политической власти, которая позволяет индивидам не только относиться к самой себе с определенной долей иронии, но и провоцирует их на такое отношение к себе. Вырабатываются новые технологии власти, которые позволяют вести наблюдение большинству за меньшинством. Практика направленного «взгляда»/«наблюдения» большинства общества за меньшинством является системой синоптикона (Т. Матисен). Система синоптикона удерживает большинство общества на расстоянии, чтобы они могли видеть только то, что им показывают средства массовой информации. Отчуждение общества от сферы «общественного» предоставляет власти свободу и позволяет ей «действовать» в собственных интересах, которые власть начинает представлять как «государственные интересы». Ирония социальных индивидов в отношении политической власти не затрагивает основы ее существования, но приводит к увеличению влияния власти на жизнь социальных индивидов. Циническая дистанция, отчужденных от сферы «общественного» социальных индивидов, на пределе оборачивается тем, что социальные индивиды «de facto» утрачивают автономию.
Зависимость повседневной жизни от решений политической власти лишает социального индивида чувства уверенности и безопасности.
Стремление социальных индивидов к независимости и автономии способствует возникновению жизни, которая существует на пределе правовой определенности социального индивида. Предельно неопределенной в правовом отношении является жизнь «беженцев» (Дж. Агамбен) и «перемещенных лиц» (З. Бауман). В данном случае «перемещенные лица» и «беженец» являются терминами, пограничными понятию жизни.
Жизнь «беженца» аналогична «изгнания» как такому предельному состоянию социального бытия, которое на пределе может также интерпретироваться и как выход «за»-пределы имманентности повседневной жизни. Процесс трансценденции в пределах имманентности открывает мышление, которое возвращает жизни символический уровень существования.