Вариативность в русском произношении: перманентная борьба вокруг нормы (прошлое, современность)
На правах рукописи
ГАНИЕВ ЖУРАТ ВАЛИЕВИЧ ВАРИАТИВНОСТЬ В РУССКОМ ПРОИЗНОШЕНИИ:
ПЕРМАНЕНТНАЯ БОРЬБА ВОКРУГ НОРМЫ (ПРОШЛОЕ, СОВРЕМЕННОСТЬ) Специальность 10.02.01 – русский язык
АВТОРЕФЕРАТ
диссертации на соискание ученой степени доктора филологических наук
Москва – 2009 2
Работа выполнена на кафедре русского языка и общего языкознания филологического факультета ГОУ ВПО «Московский городской педагогический университет»
Официальные оппоненты:
доктор филологических наук, профессор Бархударова Елена Леоновна доктор филологических наук, профессор Леденева Валентина Васильевна доктор филологических наук, профессор Надеина Татьяна Михайловна
Ведущая организация: ГОУ ВПО «Московский педагогический государственный университет»
Защита состоится «28»_декабря_2009г. в 15 часов на заседании диссертационного совета Д 850.007.07 при Московском городском педагогическом университете по адресу: г.Москва, 2-ой Сельскохозяйственный проезд, д.4.
С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке ГОУ ВПО «Московский городской педагогический университет».
Автореферат разослан «_»2009 г.
Ученый секретарь диссертационного совета профессор Коханова В.А.
Допустимость вариантов произношения и возможность обсуждения их уместности вошли в культуру русской речи сравнительно недавно. До этого, в течение почти 250 лет, с момента своего зарождения русская орфоэпия (в работах специалистов) в принципе не допускала вариативности.
В XVIII в. гибридное церковнославянское произношение, вопреки культурной реформе Петра I, введенной в конце XVII в., 1708–10 гг., а также в 1724 г., не допускала в качестве государственного, книжного языка природный русский язык, тем самым лишая его возможности совершенствоваться, обогащаться. До введения Петром I секуляризации культуры не существовало споров вокруг правил чтения вслух, произношения официальных речей, проповедей и т.д. Полемика, окрашенная в идеологические тона, сопровождала рождение орфоэпии и была следствием неудачных попыток Петра в области гражданского алфавита и выбора основы русского литературного языка. И первое, и второе требовало тщательной (а подчас и долгой) работы и солидных филологических знаний – это показал опыт многих европейских народов при секуляризации их культур и образовании литературных языков (переход с латыни на национальные языки и их развитие в XIII–XVII вв.). Ошибки, допущенные монархом при реформировании, затянули окончание процесса приблизительно на 100 лет – процесса, который перманентно сопровождался полемикой. В XIX в., орфоэпическая полемика в ином виде продолжалась при выборе реального произношения, которое могло бы претендовать на роль нормативной основы (например, исконная общеупотребительная разговорная речь;
петербургская, московская, средневолжская речь);
все наречия–«претенденты» зафиксированы учеными и могли быть кодифицированы.
Начиная с XIX в. (после общественного краха идеологии архаистов) среди специалистов признается возможным проведение орфоэпического эксперимента с выбором вариантов для утверждения основы русского нормативного произношения, т.е. оценка (аксиологическая) уместности/неуместности определенного числа вариантов в произношении как общенациональной нормы. Во второй половине XIX в. акад. Ф.Е. Корш выступал за кодификацию общерусского произношения на основе московского говора. Для сравнения скажем, что в те годы были уже кодифицированы произношения английское (оксфордское), французское (парижское), испанское (кастильское) и т.д. Отставание России в кодификации объясняется невостребованностью публичной речи (недемократичность общественного устройства).
Со 2-й половины ХХ в. русская орфоэпия стала прирастать за счет экспериментальных работ (выбор варианта в нормативной речи), однако орфоэпические эксперименты проводились на ограниченном, недостаточном материале, при разбросе методов и методик у экспериментаторов (чтение текста или предложений как метод объединяло работы, но различным был набор респондентов, материала для озвучения и т.д.).
Цель нашей работы – показать необходимость (в результате историографического описания дисциплины) преодоления перманентной полемической ситуации вокруг русской орфоэпии, создание методики исследования произношения (на основе методологии и метода). С учетом предшествующей истории орфоэпии как науки триада «методология – метод – методика» должна способствовать реализации унифицированного подхода к подбору респондентов и к материалу для озвучения, определенному объективной данностью нашей речи. Задача предлагаемой диссертации – подвести специалистов по орфоэпии к заключению о необходимости в наше время унифицированного эксперимента во многих городах среди респондентов, кто претендует на образцовость (в том числе по мнению специалистов) в собственном произношении, при сходных методах подбора информантов, методики (условий) записи речи и самих материалов для озвучения.
Актуальность исследования заключена в том, что вследствие наличия, нахождения в обороте многочисленных словарей «трудностей» русского произношения с противоречивыми данными в настоящее время стоит проблема всеобщего эксперимента. Впервые в науке проанализированы и обобщены данные орфоэпических рекомендаций за все время существования дисциплины. Проблема имеет глубокие корни, здесь несомненно универсальное значение широкомасштабного унифицированного орфоэпического эксперимента (выбор обоснованного варианта в дискурсе).
Есть скептики, считающие, что орфоэпическая полемика при любых обстоятельствах не угаснет, тем не менее в распоряжении научной общественности появятся обобщенные объективные результаты предлагаемого эксперимента.
Несмотря на почти трехсотлетнее активное существование русской орфоэпии, никто из исследователей не ставил перед собой задачу отыскать причины «напряжения», несогласия одних специалистов по орфоэпии с мнением других, будь то выражено в устной или письменной форме, в различных жанрах полемики. Автор данного диссертационного исследования, с одной стороны, обобщил прескрипции на протяжении всего существования русской орфоэпии, а с другой – предложил методы и методики, способные примирить полемистов, внести в перманентную ситуацию несогласия объективность (в общерусском нормативном понимании). Сказанное определяет научную новизну нашей работы.
Сопоставление научных концепций специалистов по русской орфоэпии на широком фоне трудов XVIII – XXI вв. для получения научно обоснованного подхода к реальности критериев нашего произношения составляет теоретическую ценность диссертационного исследования. Когда М.В. Панов в 60-е гг. развернул работу по внедрению орфоэпического эксперимента, он проявил себя весьма компетентным в истории орфоэпии начиная с трудов В.К. Тредиаковского (см.: Панов 1967, ч. III). (Параллель этому по глубине исследования составляет подготовка им же в качестве руководителя работы «Обзора предложений по усовершенствованию русской орфографии (XVIII– ХХ вв.)», 1965). Для автора настоящей диссертации приниматься за разработку процедуры эксперимента (цель которого – исчисление вариантов произношения и выбор обоснованного, уместного среди них в дискурсе) без обследования трехсотлетнего опыта изучения вариантов (нормативных и вненормативных) не представляется возможным.
Предметом диссертационного исследования явились поиски в орфоэпии в полном объеме, с начала ее возникновения, вариантов произношения и их аксиологическое изучение (обоснование их нормативности и уместности) в определенных дискурсах, имеющих присущие им характеристики.
Общеметодологической основой большей части диссертационного исследования (гл. I-IV) явилось философское понятие взаимосвязанности, историчности, единства и противоположности явлений и причинно следственных отношений между ними. Орфоэпические предписания в трудах русистов (в том общем и различном) в рамках истории нашей научно практической дисциплины составили преемственное или дискретное развитие орфоэпических комплексов с начала XVIII века по настоящее время. Метод нашего исследования – последовательное или контрастное сопоставление орфоэпических концепций, легших в основу правил нормативного произношения. Невозможно «вырвать» для изучения любую из многих десятков работ, значимых или «проходных», из общего контекста развивавшейся русской орфоэпии. В этом нежелательном случае, как ошибке метода, очередное по времени или направлению орфоэпическое руководство оказывается «без корней», выпадает из непрерывного ряда, где есть предшественники и последователи (не обязательно их сторонники, но связанные в изложении со своими предшественниками).
Объектом исследования является отражение произносительной практики (речевых правил или реальной практики, речевой действительности), колеблющейся внутри «пространства» между городским просторечным (вненормативным) и побуквенным («школьным») произношением, в трудах орфоэпистов.
При обследовании звучания нормативной речи нельзя ограничиваться учебными пособиями и орфоэпическими словарями (включая словари трудностей произношения): современное расширенное и всеохватывающее понимание текстовых (дискурсных) позиций с выявлением корреляционной зависимости, дисперсионный анализ, призванный показать значимость фактора и сам факторный математический анализ между вариантами звучания и определяющими их обстоятельствами могут обнаружить степень связи между взаимодействующими явлениями (в детерминистском смысле) (см. Каленчук 2000, 31). В этом состоит практическая значимость работы.
Исследование способствовало и будет способствовать созданию новых руководств по орфоэпии, направленных на повышение культуры русской речи при вузовском и школьном обучении. Останавливаться на сегодняшнем, идущем от XIX в., понимании элементов стилей (кодов) произношения на основе лишь внутрисловных позиций означает отказ от изучения одной из тайн речи (произношения), как и вообще говорящего (и слушающего) человека (Ганиев 1990, Ганиев 2008).
Общетеоретической предпосылкой является детерминирующее действие факторов эксперимента (подбор текстов и респондентов, сами текстовые позиции, данные об участниках эксперимента и т.д.) на речь в каждом полученном результате произношения. Обобщение итогов определенного числа подобных экспериментов на базе категории доверительности даст возможность освободиться в массе от субъективного подхода в кодификации произношения.
Частнометодологической базой всей работы является связь понятий «вариантность» - «вариативность» - «вариабельность», последнее из которых – это «склонность языковой единицы к приобретению вариантов и вариаций» (Киров, 2006, 12-17).
На защиту выносятся следующие положения:
1. Петровская реформа замены книжного языка, не было филологически (и фонологически) подготовлено, подвергалось критике со стороны «пользователей» несовершенной письменностью. При этом наметились крайние и компромиссные позиции в спорах вокруг орфоэпической нормы, неудовлетворенность «гражданицей» (гражданским алфавитом) породила полемику в орфоэпии.
2. В процессе всего периода своего развития русская орфоэпия была и остается по настоящее время в контексте культурно-исторических противопоставлений. Вначале (до Петра I и впоследствии при господстве диглоссии) это проявлялось в виде устойчивых архетипов национального самосознания (например, признание статуса книжного, литературного языка религиозными деятелями, политиками и учеными только за церковнославянским языком, соответственно за церковнославянским произношением был закреплен статус книжного;
русский язык и его произношение ученым образом не изучались – за исключением отдельных «прорывов» у Ломоносова и его последователей, автохтонный язык в официальной обстановке не употреблялся). Затем развернулась борьба за лидерство между московским и петербургским говором (куда вмешался и средневолжский диалект), а также между орфоэпией стиховой и «практической» речи и т.д.
3. Основой русской орфоэпии не смогли стать ни чисто московская (диалектная) речь, ни петербургская (с ее просторечными и диалектными чертами), хотя и с той, и с другой стороны звучали доводы авторитетных языковедов-полемистов. Причины такого результата обозначились в процессе колоссальных подвижек в ХХ в. после 1917г. Ясность в этот вопрос в работах 1920-30-х гг. внес Л.В. Щерба.
4. Существенный вклад в развитие русской орфоэпии был сделан знатоками театральной «техники речи» – в противовес массовому разговорному, включая небрежное в обыденной речи, или побуквенному произношению, а также в противовес иноязычному подражанию в «обществе» в конце XIX – начале ХХ в.
5. На примере лучших работ В.А. Богородицкого, созданных в течение более полувека на основе средневолжского субстандарта, показано, что отточенные методы и методики эксперимента не способны создать основу общенациональной орфоэпии без объединительной для нее речевой базы (признанного в национальном масштабе говора).
6. Орфоэпическая «смута» (т.е. необоснованная хаотичность в употреблении) после 40-х гг. ХХ в. постепенно сошла на нет. Орфоэпические словари 1950-60-х, а также 80-х гг. появились как результат объективных процессов (нормализующее влияние на массовую речь кинофильмов, телевидения, радио, театра) и позиции крупных специалистов по орфоэпии (предэкспериментальный период).
7. Философское и социологическое осмысление фактов произношения является единственным путем экспликации эксперимента. Позитивизм, распространенный во многих исследованиях, не вдающихся в методологические проблемы, не имеет «почки роста», т.е. теоретически бесперспективен.
8. Унифицированный эксперимент в результате развития науки о произношении является безальтернативной базой общерусской орфоэпии. В свете этого необходимо учитывать, что в реальной нормативной речи имеется факторное воздействие около двух десятков речевых (текстовых, дискурсных) позиций на реализацию того или иного варианта в сегментных «темах» (разделы традиционной орфоэпии).
9. Споры вокруг русских произносительных норм обусловлены, в ряду прочего, основным (фонемным или морфемным) принципом письма.
Экспериментальное подтверждение рекомендуемого варианта необходимо, так как говорящий, как показала история литературного произношения, поддается «давлению» письма (Д.Н. Ушаков называл такого человека грамотником). Насколько полезно для орфоэпии влияние письма, может показать унифицированный эксперимент.
Апробация работы. Материалы и результаты исследования были предметом обсуждения на различных научных, научно-практических конференциях и симпозиумах и стали основой содержания специальных курсов, курсов по выбору и факультативов для студентов в Московском городском педагогическом университете и в Московском государственном лингвистическом университете. Отдельные положения диссертации отмечены в Реферативном журнале ИНИОН АН СССР, серия 6:
«Языкознание», 1976. №1 (74.01.002, с. 10-11), а также обнародованы (в хронологическом порядке) на научной конференции «Вопросы функционального системно-типологического изучения фонетики и обучения произношению» (УДН им. П. Лумумбы) в 1982г., на научно-методической конференции «Просодия текста» в Московском госпединституте иностранных языков в 1982г., на Х Международном конгрессе по фонетическим наукам (Утрехт, Нидерланды) в 1983г., на XI Международном конгрессе по фонетическим наукам в Таллинне в 1987г., на Международном симпозиуме МАПРЯЛ «Фонетика: теория и практика преподавания» в 1987г., на Всероссийской научной конференции (совместно с ИРЯ им. В.В.
Виноградова РАН) «Культура речи в разных сферах общения» в 1992г., на Всероссийской научно-практической конференции «Культура речи: наука, образование, повседневность», организованной Республиканским институтом повышения квалификации работников образования в 1993г., на научной конференции «Язык средств массовой информации и общие проблемы публицистики» (МГУ им. Ломоносова) в 1994г., на ряде научных конференций, организованных Таврическим национальным университетом им. В.Н. Вернадского в Ялте и Симферополе в 1996, 1999 и др. годах, на III Международном симпозиуме МАПРЯЛ «Фонетика в системе языка» в 2002г., на Международной научной конференции «Русистика на пороге XXI века: проблемы и перспективы», организованной Московским государственным лингвистическим университетом и ИРЯ им. В.В.
Виноградова РАН в 2002г., на Международных научных конференциях (организованных ИРЯ им. В.В. Виноградова РАН) «Культура русской звучащей речи: традиции и современность» (2004г.) и «Фонетика сегодня» (V конференция в 2007г.), на научно-методической конференции в МГПУ, посвященной 60-летию Победы, в 2005г., на Международных Виноградовских чтениях в МГПУ (с VII по XI) в 2004, 2005, 2006, 2007, гг., на Международной научно-практической конференции, посвященной 100-летию со дня рождения академика Д.С. Лихачева, в 2006г. (МГПУ), на Международной научно-практической конференции специалистов по проблемам функционирования, преподавания и продвижения русского языка за рубежом в 2007г., на III Международном конгрессе исследователей русского языка «Русский язык: исторические судьбы и современность» (МГУ им. Ломоносова) в 2007г., на Международной конференции «XXI век:
проблема подготовки специалистов в системе педагогического образования» (МГПУ) в 2007г., на ежегодных научных конференциях «Дни науки» в МГПУ, в том числе в 2008 году.
Структура работы. Диссертация состоит из предисловия, введения, пяти глав, заключения и приложения.
Основные теоретические положения и практические выводы диссертации изложены более чем в 45 публикациях по теме диссертации, включая монографию «Неизменный принцип русской орфоэпии» (М., Изд-во URSS, Книжный дом «Либроком», 2008, 15 п.л.) и учебное пособие «Русский язык: Фонетика и орфоэпия» (Высшая школа, 1990, 10 п.л.). В это число входит также необходимое количество статей в рецензируемых изданиях.
Основное содержание диссертации В Предисловии обоснована актуальность исследования, определен его предмет, а также цель, объект исследования, его теоретическая ценность и практическая значимость, сформулированы положения, выносимые на защиту. Орфоэпические словари русского языка 1955, 1960, 1983 гг. не снимали части спорных вопросов, не отменяли полемику вокруг отдельных фактов нормативного произношения. Ведь указания в лексических или грамматических словарях обладают несколько иными «императивными» возможностями, нежели часть словарных статей в орфоэпических словарях, словарях трудностей русского произношения (из-за разного «охвата» сознанием единиц языковых уровней). Полемика такого рода продолжается до настоящего времени, и актуальность предлагаемого исследования состоит в том, чтобы подвести специалистов и читателей к заключению о необходимости унифицированного (или сходного в основных компонентах) эксперимента (слухового, а также инструментального), чтобы сформулировать более или менее бесспорные положения (рекомендации) в орфоэпии (обоснованный выбор варианта). Это один из примеров развития положений, приведенных выше.
Во Введении на основе общего обзора всего «поля» орфоэпии в ее развитии показана специфика нашего подхода к предмету исследования:
данная работа в своей определяющей части не история литературного произношения, в ней нет описания, например, поэтапного изменения русских произносительных систем за последние три века, а на передний план выступают борения концепций, а подчас и человеческих страстей, пробивающихся сквозь научно-фонетические изыскания.
Не было и нет в настоящее время единого, принятого всеми специалистами определения рамок орфоэпии, что в целом объясняется исторически, еще с тех времен, когда книжным языком видными деятелями почитался церковнославянский. Разделение науки о звуковом уровне языка на регулярную фонетику и «выборочную» орфоэпию в настоящее время принимается не всеми и является конвенциональным.
Глава I «Борьба вокруг произносительной нормы от эпохи языковой реформы Петра I до общественного краха архаистов» характеризует подход к орфоэпии, который продержался до недавнего времени (50–80-е гг. ХХ в.).
Это правила произношения, сформулированные в подавляющем большинстве безапелляционно, которые способные к эксперименту ученые (напр., М.В. Ломоносов) подчас трактовали однозначно, не руководствуясь доступным для того времени статистическим аппаратом.
Понятно, что церковнославянский язык и его алфавит для России конца XVII века были безнадежным анахронизмом, как бы символом нашего материального и культурного отставания от стран Европы. Петр I, задумывая языковую реформу, не пользовался помощью единомышленников, его предложение 1724 года при секуляризации культуры взять за основу язык Уложения 1649 г. (светской литературы более позднего периода не было) не привилось: это был стиль «приказного» языка, а накопившийся мировой опыт говорил о том, что в основе светского языка, отделившегося в связи с секуляризацией от сакрального, повсеместно должен был быть язык художественной литературы. Конечно, в Европе зародились и развивались языки наук и ремесел (см. Л. Ольшки 1933), но именно общие для единой нации языки назывались литературными – в знак признания заслуг языка художественной литературы в процессах зарождения, развития, расцвета и утверждения общенациональных языковых норм.
Вторая попытка Петра коснулась параллельного неотложного дела – замены церковнославянской азбуки русской гражданской, завершенной императором в 1710 г. Петр I допустил несколько фонологических ошибок, прямо повлиявших на судьбы орфоэпии (недифференцированная буква г, наличие Ђ, дублетная передача букв и, с, ф и др., отсутствие ё или кодифицированного диграфа io и т.д.), и реформированный гражданский алфавит много раз подвергался критике в XVIII веке и позже в работах русистов, специалистов по графике и фонетике, а также в среде просвещенной публики.
Одна из заметнейших ошибок – это буква «лаоль» в азбуке;
сотни слов церковнославянского происхождения должны были произноситься, по тогдашним руководствам, со звуком [] (благоразумный, гордыня и т.д.), однако уровень этимологических исследований в XVIII веке был недостаточным, и многие квалифицированные специалисты по орфоэпии не были уверены, где произносить (в исконно русских словах) взрывное г (или, как некоторые называли, «букву га»), а где, поскольку буква в реформированном алфавите продолжала передавать фрикативный звук.
Другие ошибки реформатора алфавита – дублирование «фиты» и «ферта», сохранение «ижицы», трех типов «и», а также противопоставление Ђ и е и т.д., что порождало много ошибок и заблуждений, в том числе в орфоэпии.
Несмотря на твердое указание государя следовать образцам европейских стран при секуляризации – переходе на гражданский книжный язык, обнаруживается в авторитетных публикациях свыше десяти многократно повторявшихся случаев инерционных «задержек» в правилах орфоэпии (на протяжении более 100 лет этой культурной реформы).
е- Ђ Различение в правописании продержалось вплоть до орфографической реформы 1917-1918 гг., дифференциация букв начиная с XVIII в. была неоправданна.
Следы инерции прослеживаются в правописании местоименных окончаний в муж. р. ед. ч. По-церковнославянски это было -ый, -ий, а исконные русские московские безударные окончания были доброй, синей, а также (после заднеязычных) крепкый, гулкый, тихый, и это Петр знал, на кодификации этой черты позже настаивали ученые при описании старомосковского произношения. То же относится к изначальному недосмотру и как следствие к спорам по поводу правописания отталкывать, протягывать, суффиксальной части глаголов типа размахывать ([ы] после к, г, х).
Наличие или отсутствие влияния церковнославянского языка сказывалось и в произношении безударных окончаний глаголов. По московской народной традиции в 3 лице мн. ч. не было окончаний спряжения, т.е. говорили спросют, ходют, а современные окончания унаследованы нами от церковнославянского языка. Отверженное во времена диглоссии, московское окончание временно утвердилось в связи с описанием старомосковского произношения, там в III л. наст.-буд. вр. не было окончаний II спряжения;
все указанные выше признаки все же одолела книжная традиция менее 100 лет назад, – и эта тенденция была в свое время предсказана противниками петровских языковых реформ (Тредиаковским, Барсовым и др.).
Общим требованием в книжном произношении было правило придерживаться побуквенной огласовки (в современном для нас понимании).
Оно дожило до 30-40-х гг. XIX в. и ощущалось как признак старины.
Произношение ударного [о] после мягкого согласного перед твердым весёлый типа было исконно русским явлением, к началу XVIIIв.
насчитывавшим не менее 400 лет. Тем не менее вплоть до Шишкова книжная речь предпочитала произношение орел, идет и т.д. с [е] ударным после мягкого согласного.
Различение чн и шн в случаях типа конечный, точный, но конечно с [ш], дотошный и т. д. тоже восходит к влиянию в условиях московского говора манеры церковнославянского чтения в качестве книжного.
То же относится к качеству щ [ш’:] или [ш’ч’] в словах товарищи, щука (произношение фрикативного в московском говоре или с конечной аффрикатой в книжной речи).
В итоге I главы можно констатировать полемический, в большинстве неустойчивый, спорный характер орфоэпии в XVIIIв. в условиях господства диглоссии в книжном произношении почти до 30-х гг. XIXв. и отсутствие попыток экспериментальным (слуховым) способом (с опорой на доступную в те годы статистическую выборку) подтвердить свои указания.
Глава II «Реальное произношение, претендовавшее на роль основы в орфоэпии в середине XIX – начале XXв.», охватывает в качестве опоры в общенациональной норме старомосковское произношение, а также превентивные замечания театроведов, труды Й.А. Люнделля о русской разговорной общепринятой речи и описание средневолжского субстандарта В.А. Богородицким. В разделе о В.А. Богородицком, первом в России и в Европе специалисте по экспериментальной (инструментальной) фонетике, здесь проанализировано отличие и общность московского и средневолжского диалектов и тем самым показана принципиальная невозможность построить общерусскую орфоэпию на основе провинциального, неприемлемого для столиц субстандарта, даже при обилии представленного диалектного материала и изощренной методике его исследования.
Стратификация старомосковского произношения.
С.С. Высотский о московском народном говоре Московское произношение – основа русской орфоэпии – было впервые названо «старым московским» Л.В. Щербой в 1936 г. (Щерба 1957, 110) и существовало с 30–40-х гг. XIX до первых десятилетий ХХ в., в период расцвета сценических талантов в Московском Малом театре под руководством А. Н. Островского (до него и после);
в эту же эпоху с кафедр Московского университета звучала образцовая речь потомственной московской профессуры. Характеристику старомосковского произношения создали Ф.Е. Корш, А.А. Шахматов, Р.Ф. Брандт, В.И. Чернышев, Радован Кошутич, Д.Н. Ушаков, Н.Н. Дурново др., причем своды правил в разное время составили Чернышев и Ушаков, а социолингвистическое исследование произношения в течение почти 10 лет в начале ХХ в. проводил Кошутич, ученик акад. Ф.Е. Корша и акад. А.А. Шахматова. Специалисты высоко оценивали работу фонетистов-немосквичей.
Исследователи старомосковского произношения указывали на книжное произношение, сближающееся с письмом;
с другой стороны - на московское просторечие (говор городских низов). Кроме этого, различали в старомосковском говоре произношение старшего (1840-х гг. рождения) и младшего (1870-х гг. рождения) поколения, представителями которых могли быть, к примеру, с одной стороны, Корш, с другой – Ушаков.
Среди кодификаторов старомосковского произношения существовало два противоречивых мнения. Одни говорили, что московский народный говор лежит в основе литературного языка, и это сопровождалось взаимным влиянием или обратным влиянием. А.А. Шахматов в «Очерке современного русского литературного языка» (1911) писал: «Между современным языком образованных классов и языком московского простонародья, в особенности в области произношения, различие незначительно». Эту же точку зрения позже выразил Н.Н. Дурново («Введение в историю русского языка». Брно, 1927).
А.И. Соболевский в «Опыте русской диалектологии» выразил аналогичную точку зрения. Московский народный говор и в прошлом, и в XX в. – речь коренного московского населения, наиболее отдаленная в Москве от литературного языка. Это «наследство» крестьянских предков – переселенцев, «эта речь сохраняет преемственность с дореволюционным мещанским народным говором…» (там же, 26).
Кодификаторы старомосковского произношения не учитывали вариантов, зависящих от различных речевых ситуаций и позиций в тексте, – то, о чем писал еще в 1875 г. в «Опыте фонетики резьянских говоров» близкий к В.И. Чернышеву и к другим фонетистам-москвичам И.А. Бодуэн де Куртенэ. На этот недостаток в описании московского произношения обратил внимание ученик Бодуэна Л.В. Щерба (1928 г.) (см.: Щерба 1957, 141), который в свое время, следуя за наблюдениями своего учителя, а также под влиянием работ П. Пасси, Г. Суита и др., сформулировал свое учение о стилях русского произношения (Ганиев 2005, 82 и след.;
Ганиев 2004, 43 и след.).
Немаловажное значение имели также дискуссии о предпочтении элементов московского или петербургского произношения в качестве основы общерусского произношения.
С укреплением роли Москвы в формировании устных речевых норм, в ходе постепенного расширения сферы публичной речи (конец XIX – начало ХХ в.) назрел вопрос об утверждении, кодификации норм современной русской орфоэпии. Д.Н. Ушаков, а позже Р.И. Аванесов, И.Г. Голанов, С.И.
Ожегов и др. придерживались мнения о составлении унифицированного московского свода, с минимумом произносительных вариантов.
Противоположного мнения (в основе петербургская речь и стили произношения) с 10-х гг. ХХв. придерживался Л.В. Щерба. После публикации двух основных работ Д.Н. Ушакова «Русская орфоэпия и ее задачи. О правильном произношении» (1928) и «Произношение» во вступительной части «Толкового словаря русского языка» под ред. Ушакова (1935) Щерба выступил с открытым протестом против целого ряда положений «московского манифеста» (напр.: «Сам автор не думает, что московское произношение без дальнейших разговоров должно считать общерусским» – Щерба, 1928). Московское произношение, кодифицированное, предписанное Ушаковым в 1935г., Щерба в 1936г. назвал старым московским и многое считал бесперспективным применительно к общенациональному языку.
И москвичи, и Щерба имели огромный опыт экспериментального обследования русского произношения, однако Щерба владел «средним петербургским говором» (Щерба 1912, 20), который во многом не совпадал со старомосковским произношением (см., напр., Щерба 1957, 141-143).
Следовательно, общего мнения о национальной норме у авторитетнейших исследователей русского произношения не сложилось: в основе московских данных не было разработки стилей произношения, а с другой стороны, для Щербы многое в говоре москвичей было «узко местным», диалектным, чего, кстати, орфоэписты-москвичи не отрицали.
«Техника речи» как новая часть орфоэпии: театроведы о русском произношении 2-ой половины XIX – начала ХХ в.
Большую роль с 60-х гг. XIXв. по 30-е гг. ХХ в. сыграли выдающиеся труды русских театроведов (и драматургов) относительно образцового произношения на сцене и в обществе, построенные, в соответствии с традицией, на предупредительном (превентивном) методе, т.е. на указании распространенных на сценах и в обществе орфоэпических ошибок (разговорная небрежность, подражание иноземной манере и т. д.).
Из театральной интеллигенции в 60-70-е гг. (среди них были и драматурги, и популяризаторы театра, получившие в свое время известность) выдвинулись те, кто обратил внимание на три недостатка массового произношения: 1) небрежную дикцию, 2) иноязычную моду у специфической публики (дворянская среда, золотая молодежь и т.д.) и 3) отсутствие навыка в чтении вслух (например, семейное чтение).
Режиссер Александринского театра Е.И. Воронов, в ряду других проблем сценического искусства, поставил вопрос о выправлении артистической дикции.
Заметное влияние на отечественную литературу о сценическом произношении в последней трети XIX в. оказали труды Э. Легуве, или, как его называли, «апостола искусства чтения», который «возбудил во Франции вопрос о важном значении этой отрасли знания» (Легуве 1902, V, предисловие переводчика). Популярностью в России пользовалась книжка Э.
Легуве «Чтение как искусство», изданная во Франции более 30 раз. Особый интерес в ней представляют сведения об отличиях светского произношения, подверженного моде, от произношения сценического.
Могли ли сами русские актеры в указанные времена пропагандировать (в печати, например) орфоэпию и технику речи, влиять на кодификацию норм? Нет, это делали в основном интеллигенты-театроведы. Актеры даже прославленного Малого театра правилам орфоэпии и дикции «следовали полубессознательно» (Ушаков 1928, 13).
Большое значение для развития техники русской сценической речи имели труды о театре известного русского писателя и драматурга, почетного академика Петербургской АН П.Д. Боборыкина, в особенности книга «Театральное искусство», которая вышла в свет вскоре после работы Е.И.
Воронова.
Книга Д.Д. Коровякова «Искусство выразительного чтения», отмеченная В.И. Чернышевым как одно из лучших руководств (Чернышев 1906, 3), вышла первым изданием в 80-е гг. XIX в. В ней автор предупреждает чтецов и актеров о различных ошибках бытового произношения, происходящих от манерности, рисовки говорящего, в частности от модного французского «прононса» в русской речи.
Противопоказанными сцене считал Д.Д. Коровяков также особенности русского побуквенного произношения у петербургских гимназистов и тамошней бюрократии.
Выдающийся пример применения превентивного метода на эмпирическом материале представляет собой книга театрального деятеля, директора императорских театров С.М. Волконского «Выразительное слово» (1913). Характерный раздел книги назван «Предостережение»;
вообще целью всей книги является предупреждение от разных «поползновений» в сценической речи.
«Не говорите «стоко, скоко», а говорите – «стоЛЬко, скоЛЬко»… К перед к переходит в х: «хкому?». Но никогда не говорите «ниХто» вместо «никто» (Волконский 1913, 65).
Так полтораста лет назад в России возникло эмпирическое понимание техники сценической речи, в том числе произношения. Оно было тесно связано с исследованиями русистов, вспомним о сотрудничестве впоследствии Д.Н. Ушакова, Р.И. Аванесова, С.И. Ожегова с русскими театрами, сотрудничество Е.Ф. Саричевой, И.П. Козляниновой, З.В.
Савковой, О.М. Головиной, В.В. Урновой, Н.П. Вербовой и других педагогов театральных вузов и театров со специалистами по русской орфоэпии, с авторами орфоэпических руководств. Сюда надо добавить сотрудничество работников эфира с педагогами факультетов журналистики в университетах.
Известно о помощи, которую оказывала Лаборатория экспериментальной фонетики Института русского языка им. В.В. Виноградова, в частности когда её возглавлял С.С. Высотский, известным педагогам театральных вузов (см.:
Высотский 1984, 27, 36).
Подход к русскому материалу Й.А. Люнделля как «римейк» «Русской грамматики» Г.В. Лудольфа (Оксфорд, 1696) Бум в русской описательной фонетике конца XIX - начала XX в.
происходил на фоне бурного развития других наук в России.
Фононорма в то время еще не установилась, не было общего согласия в том, что чье-то конкретное произношение можно кодифицировать, считать безусловно нормативным (такую попытку гораздо позже, в 1928 г., предпринял Д.Н.Ушаков). Известна критика со стороны Ф.Е.Корша в адрес "Законов и правил русского произношения" (руководства "для учителей, чтецов и артистов", 1906) В.И.Чернышева, недоволен книгой был и А.И.Томсон;
о "Законах и правилах произношения" с неодобрением писал и неспециалист, известный русский музыковед и композитор (коренной москвич, не одобрявший старомосковского произношения) М.М.Ипполитов Иванов (см. Иванов 1913, 4). В противоположность всем им И.А.Бодуэн де Куртенэ находил книгу Чернышева полезной и достойной (см. Панов 1967, 392-393).
На этом критическом фоне явно выделялись 3 работы о русском произношении, написанные на иностранных языках: книги шведа Йоханна Аугуста Люнделля (1890;
1912) и книга серба Радована Кошутича о русском произношении (1919). Обоим существенную помощь оказали высшие авторитеты в русской фонетике акад. Ф.Е. Корш (сторонник установления в обществе фононормы) и акад. А.А.Шахматов (считавший тогда определение норм литературного языка несвоевременным) (о помощи Ф.Е. Корша и А.А. Шахматова см. Кошути 1919;
Панов 1967). Такой парадокс, противоположные мнения близких друг другу великих ученых, учителя и ученика, говорит об отсутствии стабильности в орфоэпии того времени.
Первая книга Й.А.Люнделля "tudes sur la pronоnciation Russe. 1-re partie: Compte rendus de la littrature" издана в Стокгольме в 1890 г. и была обзором научной литературы по предмету, вторая же книга Люнделля, объемом в 127 стр., написана на шведском ("Lrobok i ryska sprket") и издана тоже в Стокгольме в 1911 г.
Все три упомянутые книги были хорошо приняты русской фонетической критикой того времени и позднее, как ценнейшие пособия, за их полноту, точность описания и тонкие наблюдения.
В условиях еще не утвердившейся (на рубеже веков) фононормы многие случаи произношения того времени сегодня находятся за пределами литературного языка, это факты внелитературного просторечия.
В книге 1890 г. «tudes…» Люнделль на широком фоне данных о русском произношении из работ российских и западноевропейских языковедов скептически отозвался о некоторых материалах чешского лингвиста В.И.Шерцля, прожившего на юге России и проработавшего там около 15 лет, причем Люнделль в оценках был не одинок: не одобряли описания Шерцлем русского произношения (его "правил" и примеров) Колосов, Котляревский, Ягич, Йог. Шмидт, Кочубинский – встречались формулировки вроде "недостаток научного знания", "легкость" [возможно, по мнению переводчика К.Шульгина, это означает пароним "легковесность"], «литературные огрехи» (Лундель 1912. Вып. V-VI, 692).
Вызвали недовольство Люнделля примеры Шерцля, далекие от тогдашнего книжного произношения (которые ныне безусловно стоят вне нормы):тр[ет’jвадн’и] (третьего дня), пл[]тишь, запл[]тят, т[]щит (тащит), к[]тит, пос[]дит, под[]рите;
далее лу[ч’:]ий (старшая норма), впро[тч’]ем, про[тч’]ие, пору[тч’]ик, при[ч’:]ина (Лундель 1912. Вып. V – VI, 695;
Лундель 1913. Вып. I, 7, 12).
Материал мог оказаться у двух авторов "сильнее" воли нормативистов (Шерцль жил и работал в Одессе), или сыграло роль «правило бумеранга»:
совпали многие оценки - сначала Люнделля по поводу Шерцля, а четверть века спустя замечания Попова в адрес самого Люнделля.
Попытка выдающегося фонетиста утвердить вариант литературного произношения: В.А. Богородицкий о русском субстандарте В 1903 г., характеризуя научные интересы своего ученика, к этому времени уже зрелого ученого, издавшего за 25 лет десятки трудов, И.А.
Бодуэн де Куртенэ написал о Богородицком: «Главную силу и заслугу нашего автора составляют его исследования по фонетике, по взаимному отношению фонетики и графики, по изучению малограмотных написаний и т.п.» (Бодуэн де Куртенэ. Т. II. 1963, 35).
Богородицкий принадлежал к «интеллигентному классу среднего Поволжья» (Богородицкий 1906). Его говор, согласно его индивидуальной транскрипции (вспомним, индивидуальными значками в записях русского произношения пользовались многие фонетисты, напр. Г. Суит, Р.Ф. Брандт, Й.А. Люнделль...), заметно отличался от старомосковского и старопетербуржского (в те времена устоявшейся общерусской орфоэпии не было, центробежные тенденции в произношении были характерным явлением) (Реформатский 2002, 304-305).
У него на месте а, о в 1-м предударном слоге после парных твердых согласных знак (т.е. звук средний между безударными а и о). То же слышится в неприкрытой инициали на месте безударного о (основывать). На месте заударных а, о в финали (т.е. открытый слог в конце слова), независимо от наличия или отсутствия паузы, ослабленный звук а краткий.
После мягких согласных в 1-м предударном у Богородицкого еканье - от узкого е (перед мягким согласным- Семеновна) до широкого [] (перенесу, наезжает – перед твердым шипящим). В открытой финали в заударном слоге после мягких звучит тот же открытый, но укороченный звук (Ивановне). Широкий безударный мог звучать и после твердого шипящего (шестнадцать). Во 2-м предударном и заударном слогах после мягкого согласного на месте е, а, о слышно было сокращенное []. Перед инициальным безударным [i] зачастую слышался согласный [j]:[j]ивановне, [j]исподволь. (К тому же в передаче Богородицкого в безударных слогах не было ослабления в артикуляции [j].) На месте безударного и в транскрипции нередко стоит знак [ь] (т.е. «индифферентный», по сравнению с [ъ] более переднего ряда): молочньк, кошачьй, Петровьч, рамамь, так же, как на месте заударного а после мягкого согласного: тысячь. Однако в большинстве случаев на месте безударного [i] стоит тот же укороченный звук [i]: если, а до деревни, дамами, картами.
Описание родного Богородицкому произношения (средневолжский говор) мы встречаем у него в прижизненных изданиях в течении 60 лет, но это не речь экономического и культурного центра России. Вот почему огромный экспериментальный материал (слуховой и инструментальный методы во взаимном дополнении) объективно не стал базой для общерусской орфоэпии. Ни один из опубликованных орфоэпических словарей не содержит ссылок на примеры Богородицкого (хотя материал может вызвать сугубый интерес у фонетистов).
Вот как сам Богородицкий говорил о частном случае – разнице его говора и москвичей в предударном слоге: «Произношение гласных а и э, приближающиеся к iэ, ыэ, чаще слышится в московском говоре, между тем как в восточнорусском произношении [вышеназванный Богородицким средневолжский говор. -Ж.Г.] такая крайняя степень изменения встречается реже;
гораздо употребительнее в этом последнем говоре гласные более открытые, приближающиеся к основным, напр. п 'аток, н 'су, фамильярное л'ксандр (т.е. Александр). (Последнее слово в данном произношении лицами московского говора воспринимается почти как л'аксандр...)» (Богородицкий 1909, 62).
Глава II заканчивается выводами.
Глава III посвящена обсуждению центральной проблемы орфоэпии – стилей произношения и развитию социофонетики.
До полного современного развертывания понятия стилей произношения относительно текста и его частей, вплоть до словоформ, справочники по произношению К.И. Былинского, Н.Н. Никольского, Д.Э.
Розенталя, Опыт словаря-справочника под ред. Р.И. Аванесова и С.И.
Ожегова (1955), их же словарь-справочник 1960 г., Орфоэпический словарь 1983 г. под ред. Р.И. Аванесова конвенционально называем по указанным выше причинам орфоэпическими словарями, не отвечающими их современному назначению – экспликации вариантов текстов и их составляющих по произношению.
Л.В. Щерба, будучи как ученый в русле стремления Бодуэна к изучению живых языков, почерпнул у него наблюдение о произношении сербо-хорватов в Южной Италии: «Фонемы существуют психически в уме всех индивидов данного племени, то есть существуют как языковые представления, но внешние знаки их психического существования, то есть их произношение и производимые этим последним акустические представления, получаются только при особенно усиленном произношении или же когда слушающий переспрашивает говорящего» (Бодуэн де Куртенэ 1900, 370). К вариативности произношения Щерба обращался в 1905, 1911, 1912 гг. но соединение понятий «стили произношения» и «идеальный фонетический состав слов» произошло у Щербы в 1915г., после написания им кандидатской диссертации и оформления собственной концепции фонемы. Короче говоря, понять, какую же конкретную фонему (в его понимании) мы имеем в словоформе, можно, по Щербе, опираясь на «идеальный фонетический» образ (в целом слове может быть идеальный фонетический состав). При этом «идеальный» понимается и как «оптимальный», и как «мыслимый».
Словоформа с идеальным составом фонем позже превратилась у Щербы «в полный стиль», а противостоящая «связная речь» в «разговорный стиль».
Оба стиля различаются возможностями словоопознавательной, смыслоразличительной роли. Ленинградско-Санкт-Петербургская фонологическая школа в 70-е гг. закрепила за понятием стиля произношения стилистические и жанровые особенности звучащего текста, а понятие «тип» оставила за прежним щербовским «тандемом» – тесной связью понятия фонемы с возможностью ее опознания в словоформе.
Омонимическая путаница в терминах, в частности в слове «стиль», постигла и произношение.
Центральной проблемой орфоэпии как теоретической и практической дисциплины является учение о стилистическом расслоении звучания в речи, учение о стилях произношения.
В зависимости от целей и предмета речи (установки) как части деятельности человека, а также от ситуации – официальной или непринужденной, в зависимости от того, кто собеседник, обращается ли говорящий к одному или ко многим (например, на собрании, уроке, лекции) и т.д., происходит выбор в речевом многообразии индивидуума, являющемся сложным переплетением единиц различных языковых уровней.
Закономерное соединение таких единиц образует функциональные стили, а при варьировании единиц в пределах различных ярусов фонетического уровня – стили произношения (Портнова 1986, 18).
Ясно ощущая стилевую разницу между синонимичными словами, формами или конструкциями, носители языка обычно не замечают произносительных вариантов, зависящих от тех же стилеобразующих факторов. В непринужденной речи мы, как правило, не обращаем внимания на особенности произношения, однако официальная ситуация и профессиональные установки в речи как части поведения приводят к тому, что внимание к артикуляции повышается, уменьшается привычный фонетический автоматизм в производстве и восприятии речи. Первый тип произношения – разговорный, второй в данном случае целесообразно называть профессиональным, не отделяя при этом собственно произношение от степеней его отчетливости, внятности.
Навыки профессионального произношения связаны со специфическими установками речи, с тексто- и стилеобразующими факторами, в число которых входит тема, коммуникативная направленность, субъективная модальность и т.д.
С точки зрения реального функционирования единицей коммуникации является текст, в составе которого объективно существуют разные степени интонационной выделенности – от фразовой «тени» до акцентного выделения. Следствием этого являются те или иные слоговые перестройки фонетических словоформ в синтагме как единице артикуляции (о полном и неполном типах произношения как признаках неоднородной речевой цепи см.: Бондарко, Вербицкая и др., 1974, 64-70). Различные способы вербального отражения и осмысления закономерных связей реальных предметов, явлений и процессов объективного мира в текстах порождают неодинаковую интонационную ритмику, с ее «теневыми» и выделенными участками, своеобразную пульсацию мысли в текстах различных типов. Так, непринужденный разговор родственников или друзей характеризуется короткими фразами и синтагмами, бльшим диапазоном в изменении высоты тона и в интенсивности (степени интонационного подчеркивания). В непринужденной речи субъективная модальность превалирует над несложной предметной информацией с бытовым ее осмыслением.
Содержание, модальность, просодика разговорной речи таковы, что наряду с полными звуковыми вариантами, например в реме высказывания, велика в ней доля ослабленных произносительных вариантов, как правило, в интонационных промежутках между выделенными словоформами.
Напротив, публичная речь (выступление на политические, научные, педагогические, производственные и др. темы) отличается пологим движением тона и вообще высоким средним тоном, меньшими контрастами интенсивности отдельных участков текста. Имея более отвлеченный, интеллектуализированный характер, официальная речь в большей степени насыщена общелитературными средствами, ее фразы и СФЕ имеют бльшую протяженность, чем обмен диалогическими репликами в разговорной речи. В публичной (официальной) речи намного меньше «теневых» интонационных участков, нет больших перепадов в выделенности словоформ, и, как следствие, подавляющее большинство их подается в полных вариантах. Как исключение, в безударных фразовых позициях (например, «стартовые» в начале СФЕ или текста фразы) возможны ослабленные варианты словоформ (не-ремы в актуальном членении типа [ш’:ас, тьс’, ткъ, бит] и т.д.).
Ослабления бывают в клишированных, знакомых всем конструкциях, предсказуемость указанных слов в них очень высокая, и ослабления не снижают впечатления о стиле речи;
тема, обстановка и адресант осознаются как значительные.
Бытовая и официальная речь различаются не только своим фонетическим оформлением, но и тем, как ее слушают. Обыденная разговорная речь в высокой степени насыщена типизированными конструкциями и клише (как говорил Л.В. Щерба, сознательность ее стремится к нулю). Будучи связанной с предметной ситуацией, она становится понятной с полуслова, имеет вид «необходимых намеков», рассчитанных на «понимание догадкой» (Е.Д. Поливанов). При известной общности «апперципирующих масс у собеседников» (Л.П. Якубинский) восприятие речи становится активным процессом встречного прогнозирования принимаемого сообщения. Человек адекватно «слышит» реально пропущенные или искаженные звуки, недостающая фонетическая информация (сегменты) компенсируется, кроме чрезвычайно существенных внелингвистических факторов (знание ситуации, собеседника и т.п.), более высокими языковыми уровнями (опознание словоформы в типизированной конструкции с ее привычным интонированием). Восприятие в разговорной ситуации опирается на часть фонемной информации, «спеша» перейти к смыслу путем выдвижения гипотез и их дальнейшей корректировки (Касевич 1979, 74-76). Иными словами, собеседники в разговоре понимают друг друга не потому, что просто слышат, а наоборот, слышат потому, что понимают.
Публичная официальная речь менее предсказуема, не так автоматизирована, как обыденная речь;
отмечается близкая соотнесенность публичной речи с письменным сообщением. Поэтому для идентификации ее смысла особую проблему составляет достаточность акустических свойств, четкость звукового сигнала (Земская, Ширяев 1980, 62-68). Из-за социально психологического явления поляризации ролей оратора и слушателей (и как следствие – концентрации внимания аудитории на выступающем, на особенностях его речевого поведения и т.д.) небрежность артикуляции, обычная для речи бытовой и в ней не замечаемая, на трибуне, на кафедре или на сцене становится заметной, мешает слышать, а значит, и слушать. Процесс обучения мастерству устной речи необходимо основывать на привычном противопоставлении двух речевых ситуаций в практике любого из нас – непринужденность в отношениях, сознание тривиальности у говорящего и т.д., с одной стороны, и желание воздействовать, убедить, стремление к самовыражению, с другой. Предсказуемость и привычность в первом случае приводит к сокращению фонетического облика синтагм и слов, а при стремлении воздействовать и других подобных психологических установках даже привычное в речи тщательно артикулируется, появляется чеканное произношение.
Профессиональную речь от обычной отличают более частые смысловые выделения, подчеркивания, а «текучая» разговорная речь лишена значительности, свойственной публичному выступлению, в ней относительно редки «полновесные» варианты. Средствами смыслового выделения, подчеркивания являются в речи еканье, побуквенное произношение отдельных словоформ, особые приемы произнесения слов иноязычного происхождения и т.д. На степень четкости произнесения влияют и акустические свойства среды: собеседник рядом, микрофон у губ и т.д. – отсюда вялое, слабое произнесение, на расстоянии же в публичной речи артикуляционная энергия увеличивается, тщательность произнесения приводит к дроблению синтагм. Нелегко поддерживать в выступлении высокий средний тон, постоянно пользоваться средствами выделения (еканье, оканье в иноязычных словах, четкое произнесение сочетаний согласных и т.д.), чтобы речь «дошла» до самых отдаленных рядов зала.
Развитие социофонетики в ХХ в. связано с именем выдающегося лингвиста, ученика И.А. Бодуэна де Куртенэ и Л.В. Щербы – Е.Д.
Поливанова, давшего заметный импульс этому направлению. Так, он различал культурный уровень интеллигенции и простонародья на примере произношения западных заимствований. Отдельно говорится об «орфоэпической культуре» в русских дворянских семьях, об особенности «барского голоса», о распространенности в интеллигентской среде среднего европейского [] в заимствованных словах и т.д.
Глава III заканчивается выводами.
Глава IV посвящена освоению учеными эксперимента как основы орфоэпии и адекватному описанию русского нормативного произношения (в соответствии с учением акад. Л.В. Щербы).
Орфоэпическая «смута» 20-40-х гг. ХХ в.
Выдающимся знатоком старомосковского произношения, который в 1928 и 1935гг., вслед за крупнейшими учеными, такими как Ф.Е. Корш, А.А.
Шахматов, Р.Ф. Брандт, Р. Кошутич, В.И. Чернышев, пытался превратить его в общероссийский (всесоюзный в данном случае) стандарт, был Д.Н.
Ушаков. Печатая крупную работу Д.Н. Ушакова первой по порядку в своем научном сборнике, Л.В. Щерба предупреждал автора о своем несогласии с адептами старомосковского произношения в целом ряде случаев. Судя по его работам, где он вступил в полемику с Ушаковым, этими случаями были иканье (питак, вечир – так транскрибирует без скобок Ушаков), заударные е, я в им. – вин. пп. ед. ч. существительных, прилагательных, собирательных числительных, когда не различаются финали в словоформах поле – поля, конец прилагательного злое произносилось как в деепричастии сидя;
так же в старомосковском произносились заударные финали в двое, трое и в сравнительной степени прилагательных и качественных наречий (чернее, быстрее). Всего этого не было в говоре ленинградцев. Отсутствовало в крупных немосковских городских говорах также произношение типа цалую, поцалуй (орфографически целую, поцелуй), звук на месте а предударного после твердых шипящих: жыра, шыры, шыръабразный, Ушыков. Еще больше расхождений было в консонантизме: московская диссимиляция задненебных перед взрывными согласными (х дому, кохти, нохти, лехка), смягчение зубных согласных перед мягкими губными, губных перед мягкими заднеязычными, р перед мягкими м’, н’, ш’, т’, д’, в’, зубных перед мягким л’ и т.д. (д’верь, з’верь, раз’бить, раз’вить, раз’ве, с’вет, с’мирный, с’мер’ть, т’вер’дить, деф’ки, лаф’ки, ес’ли, ес’тес’т’венно, кор’мить, кор’ни, пер’венец, фонар’щик и т.д.;
по ушаковской традиции, иллюстрирующая часть слова затранскрибирована, остальное дано в орфографической записи). Обычным было смягчение зубных перед мягкими зубными и губными в сочетании на границе приставки и корня (с’ т’вёрдых, з’ д’верью и т.д.). Диэремы «не мешали» москвичам также смягчать приставочные зубные и губные перед j корневым, чего не было по большей части у ленинградцев (в’jезд, об’jем, об’jявить, от’jезд, под’jезд, с’jезд, с’jехать и т.д.). Не «устраивало» ленинградцев и такое определение у Ушакова: «Буква щ произносится как долгое мягкое ш’ (а не как ш’ч’)» (Ушаков 1928, 25). Далее Ушаков, по московской традиции XIXв., осуждал нежелательное влияние письма на московское произношение – таких носителей он называл грамотниками, а Л.В. Щерба, С.И. Бернштейн и др.
считали такое влияние объединяющим прогрессивным явлением, «равнодействующей для общерусского языка» (Щерба 1928, 27). Исконные московские черты были и остались диалектными, т.е. узко местными, о чем говорил Щерба. Все указанные контроверзы (включая петербургские просторечные особенности типа сем (7) или твердых губных перед j, как семjа, обjом, а также кров (т.е. кровь), изяшный, сушность, юнный, песчанный и т.д.) были к моменту полемики между Щербой и Ушаковым давно известны. Никто не настаивал на переходе в общерусском произношении на петербургский стандарт, но колоссальные сдвиги в среде носителей литературного произношения в 20-30-е гг. были налицо, и было ясно, что «перемешивание» населения будет продолжаться.
В настоящее время составлен новый тип орфоэпического словаря («Большой орфоэпический словарь русского языка») с использованием экспериментальных данных, с учетом новых явлений в молодежной речи, с множественными вариантами произношения (автор проф. М.Л. Каленчук, проф. Р.Ф. Касаткина, проф. Л.Л. Касаткин, отдел фонетики Института русского языка им. В.В. Виноградова РАН). Варианты снабжены пометами;
такой словарь во все времена был необходим для повышения культуры публичной, профессиональной речи, поскольку «разговорность» в произношении во многих ситуациях неуместна (см.: Ганиев 1996).
В новый словарь попал речевой репертуар, пригодный для разных ситуаций (во многом употребляющийся автоматизированно, без сознательного контроля – это показали дискуссии вокруг текста словаря). Не попадает в словарь московское, петербургское и другие просторечия в городах, следы влияния на городскую речь окружающих диалектов (то, что проф. Л.А. Вербицкая называет орфофонией). Авторы по аналогии с иллюстративным материалом далевского и других известных толковых словарей, начиная от истоков 1789-94гг., предстают перед нами классиками – носителями различных орфоэпических вариантов. Они в огромном количестве случаев открыватели всего спектра нормативного произношения, где главным является отделить разговорный (литературный) вариант от просторечия, нормативную речь от побуквенного произношения.
Авторы, неоднократно высказывали пожелания об экспериментальном обосновании орфоэпических данных.
Ведущие специалисты в орфоэпии сходились в мнении, что в основе нормативных указаний должен быть эксперимент.
Необоснованная пестрота вариантов, сменившаяся требованием безвариантной унификации в подаче словарной статьи, затем переходом к различным экспериментальным работам, наконец «открытие» русской разговорной речи – всё это подтолкнуло автора предлагаемой диссертации к созданию оптимального экспериментального цикла (комплекса) в целях наиболее полного (глобального) отражения нормативного произношения.
Ведущие специалисты в орфоэпии убеждают коллег и общественность в необходимости проведения сходного эксперимента в разных «местах» (как выражаются математики и социологи), т.е. в выборе более или менее сходных подходов в исследовании произношения во всем его объеме во многих городах.
Об адекватном описании русского нормативного произношения (в соответствии с учением акад. Л.В. Щербы) Существующие описания русского нормативного произношения не достигли той полноты, к которой стремился и не успел ее осуществить акад.
Л.В. Щерба: звучание целых текстов при закономерном чередовании в них полного и разговорного произносительных стилей. В результате 30-летней работы Л.В. Щерба пришел к мысли о включении в понятие стилей произношения и степени четкости (ясности), и качества звуковых сегментов (см. его замечания в «Теории русского письма»).
Диссертант развивает эти щербовские положения, а также его концепцию относительно совершенствования вербального (тембрального) слуха и обучения нормативному произношению в полном объеме. В рамках универсальной методики диссертант не может считать себя сторонником ленинградско-петербургской традиции в части различения типа произнесения и стиля произношения, поскольку там трактуется возможность/невозможность «фонемной интерпретации» сегментов.
Собственно, щербовская концепция русского нормативного произношения имеет неоценимое культурноречевое значение, поскольку учит публичному произношению, необходимости осознавать в связи с этим тривиальное, бытовое звучание в речи – в превентивных целях. Разумеется, рассматривается произношение при порождении цельного текста со стратегией и тактикой развертывания последнего, поэтому ограничиваться пословным (посегментным) различением стилей произношения (см., напр., работы московской школы) не представляется возможным.
Ни предшественники Л.В. Щербы (П. Пасси, Г. Суит, Д. Джоунз), ни сам он не имели в виду изоморфизм и прямую связанность стилей произношения со стилистической окраской лексико-грамматических явлений;
эта фонетическая категория предусматривала культуру произношения в различных ситуациях, многообразие произносительных вариантов в пределах нормативной речи. В этом случае при обучении рекомендовалась поначалу одна из разновидностей с дальнейшим расширением спектра этих стилей произношения.
Целесообразно, во избежание путаницы в лингвистических понятиях, разновидности нормативного произношения называть кодами, имея в виду под ними щербовские стили. Сказанное здесь никак не связано с концепцией проф. Л.Р. Зиндера и его учеников относительно типа произнесения.
Выделенные и противопоставленные два стиля произношения в 1937 г.
(год публикации его «Фонетики французского языка») Л.В. Щерба назвал окончательно полным и разговорным стилями. Дихотомия решала две крупнейшие проблемы: адекватное описание вариативного (согласно норме) произношения и повышение культуры профессионального (в том числе публичного) произношения [см.: Ганиев 1990: 108-112]. В одном это прекрасное дело Щербы не соответствовало поставленным задачам. Если целью его полного стиля была возможность опознания фонемы (в петербургско-ленинградском понимании), то, например, в безударном вокализме в ряде случаев этот полный стиль практически невозможно ни воплотить, ни услышать;
словом, это была не креативная идея (речь идет о части «идеального фонетического состава слов»). Ср.: в 1911 г. он транскрибирует в этом стиле [vr’m’e, zaktanava], здесь же [tad];
в другой того же времени транскрипции «неубыстренного» произношения [kad, n’ikad], неразличение безударных [ъ - ы]:[shtъ/ыbъ/ы tъ/ы val’lsъ/ы];
в транскрипции 1937 г. [pm’atn’ik, n’epakrnaj] (род.п. ж.р.) (erba 1911;
щербовская транскрипция в: Passy 1922, 132;
Л.В. Щерба 1953, 21).
Существует понятие о неодинаковых степенях тщательности, ясности артикуляции при произнесении звуков – дикция. Имеется определенная связь между стилями (кодами) произношения и качеством дикции: в неполных вариантах произношения чаще наблюдается неотчетливая, небрежная дикция, а в профессиональном произношении полных вариантов – отчетливое, ясное произнесение, хорошая дикция (см. об этом: Культура русской речи 2003: 712 – 713).
Утверждение, что профессиональная речь должна произноситься сплошь полным кодом, было бы упрощенчеством;
конечно, в ней закономерно встречаются предсказуемые или тривиальные словоформы, которые обычно находятся в интонационной «тени» (т.е. не выделены) и поэтому звучат в неполном варианте (например, [къьшнъ] (конечно), [спснъ] с внутрисловным [с] слоговым (собственно), [ш’ас] и т.д.). Другими словами, текст не «разнимается» на последовательность полных и неполных произносительных кодов, а при порождении своем закономерно чередует доли тех и других. Значит, адекватная фонетика – это не только строчки фоностилистического словаря (о котором мечтал Щерба), а изучение фонетического текста (дискурса) как закономерностей в употреблении кодов (где они возможны). Звучание «пульсирует», коды в нем перемежаются, имея в целом преимущество в полном или неполном вариантах – в зависимости от текстообразующих факторов (обстановка речи, тема, коммуникативная направленность, субъективная модальность, адресат и т.д.). Конечно, при поверхностном слушании может показаться, что текст исполнен в духе одного кода, но те, кто занимается сплошной транскрипцией цельного текста (пусть и в диалогической речи), знают, что он никогда не бывает выдержан в единственном коде. Ср.: «Таким образом, речевая цепь обычно неоднородна.
Она образуется сегментами полного типа… и сегментами неполного типа» (Бондарко, Вербицкая и др. 1974, 66).
Характерная особенность обыденной речи – эллипсис (пропуск) элементов;
существуют сокращенные варианты форм, фраз, текстов, обеспечивающие коммуникацию в обстановке разговорной речи. В произношении эллипсис одних сегментов сопровождается ослаблением, изменением в произношении (большей редукцией) других элементов, восприятие речи становится активным процессом встречного прогнозирования принимаемого сообщения.
Описанные особенности относятся к потенциальным факторам, касающимся реализации фонем в определенных позициях. Другие факторы ослабления сегментов в произношении, называемые реализирующими, проявляются только на протяжении единиц коммуникации, где употреблена данная словоформа, и текста в целом. Воздействие этих двух типов факторов на звучание словоформы или синтагмы в тексте можно сравнить с действием силы на тело, когда физические изменения в нем определяются его структурой (потенциальные факторы) и поэтому предсказуемы.
Различные типы устной речи знают разные реализующие факторы;
в спонтанной или подготовленной официальной речи, в интервью, в пересказе, при меняющихся социальных характеристиках коммуникантов, тех или других их взаимоотношениях, различной субъективной модальности (напр., отношение к предмету речи) и т.д. можно ожидать различные варианты реализующих факторов. Чтение вслух в принципе отличает от спонтанной и диалогической речи умение предугадывать дальнейшее развитие текста и автоматизированное исполнение его «блоков». Здесь при ослаблениях на передний план для чтеца выступает сознание тривиальности (рутинности) этих «единиц» – лексической, грамматической, фонетической.
Следовательно, разница в процессах порождения типов речи обусловливает своеобразие реализующих факторов в характере фонетического ослабления.
Виртуальные же факторы ослабления – фонетические условия внутри словоформы, синтагмы – в разных типах звучащей речи приблизительно одинаковы.
Исполняется 100 лет первым публикациям Щербы, направленным на адекватное описание произношения в его нормативных вариантах. Обратился он к вариативности, чтобы, во-первых, «отворить» вербальный слух соотечественникам, тем самым повысить культуру русского нормативного произношения, и, во-вторых, для улучшения методики обучения языку. При воплощении мечты Л.В. Щербы об издании русского орфоэпического словаря с двумя колонками – с полным и неполным произношением, а также о создании адекватного глобального описания русского нормативного произношения, реализуется его идея, сформулированная им в начале XX в.
Глава IV завершается выводами.
Глава V «Необходимый тип эксперимента в развитии современной орфоэпии» является в диссертации в некотором смысле ключевой, поскольку подводит читателя к мысли, что даже изменения концепций в русской орфоэпии, которые произошли в начале XIX в., в 30-е гг. ХХ в., а затем к концу века, не смогли стабилизировать ее, в ней и в настоящее время сохраняется полемический «настрой». Полемические проблемы в орфоэпии сейчас напоминают по накалу ожесточенные споры и неопределенность, которые сложились вокруг американизмов в современной русской лексике и фразеологии (в том числе в терминологии). Для подтверждения сказанного в начале главы анализируются современные исследования в орфоэпии – монография И.А. Вещиковой «Орфоэпия: основы теории и прикладные аспекты» (2007) и работы петербуржца Р.Б. Тарковского 2004 и 2007 гг., касающиеся сочетаний согласных как реликтов старомосковского произношения. По сравнению с работами Д.Н. Ушакова и Р.И. Аванесова в настоящее время углубилась теоретико-аналитическая сторона дисциплины, и прежде чем попасть на страницы пособий и словарей, орфоэпический материал впредь будет подвергнут современному анализу на базе новых теоретических достижений.
Основную часть V главы занимает описание теоретической подготовки необходимого эксперимента.
Методология, гипотезы, методы и методики эксперимента Раздел «Методология, гипотезы, методы и методики эксперимента» является теоретическим обоснованием унифицированного эксперимента как необходимого этапа в кодификации современной орфоэпии. Подобный единовременный прецедент в городах России с последующим подведением экспериментальных итогов на централизованной научной конференции не имел места. Выбор более или менее сходных методолого-методических приемов в единовременном (в интервале 5-7 лет) исследовании произношения во всем его текстовом (дискурсном) объеме, при разных функциональных типах речи способен воссоздать адекватную картину современного нормативного произношения.
Изучение произношения, как и речеведение вообще, бесспорно требует постановки эксперимента по определенным методикам. Тем самым в триаде методология – метод – методика получают более эксплицитное выражение способы выявления и введения в науку нового материала. В главе раскрывается разница между позитивистским подходом к предмету (когда базовой методологией объявляются труды выдающихся специалистов по предмету, а не философия, что в ряде случаев ведет к мировоззренческому тупику в исследовании) и, с другой стороны, философско-социологическим обоснованием труда в целом.
Общим во всех случаях определения цели является внешняя субъективность процесса, но вместе с тем цели не «изобретаются», не ставятся субъектом произвольно, они даны в объективных обстоятельствах.
Речеведение, как и всякая научная отрасль, развивается в неразрывном единстве трех уровней – общефилософского (а также социологического), теоретического и эмпирического, что соответствует разграничению и единству методологии, метода и методики.
В качестве методологической основы при исследовании речи используются следующие обобщенные понятия: принцип непрерывного изменения, развития в соединении с понятием всеобщей связи и взаимозависимости, взаимодействия явлений;
категории единичного, особенного и общего;
причина и следствие как одна из форм всеобщей связи явлений;
категории необходимости и случайности (в том числе понятие закона как выражения необходимости);
возможность и действительность (единство которых проявляется в процессе развития);
содержание и форма;
сущность и явление.
Конечно, общие положения философской и социологической теории общества не могут быть прямо применены для объяснения речевого поведения, которое определяется непосредственно рядом факторов промежуточного, микросоциологического уровня;
действие последних, естественно, стимулируется общими закономерностями общественного развития (Современный русский язык. Социальная и функциональная дифференциация 2003, 19). Для речеведения исключительно значение понятий социальной роли, малой группы (которая необязательно имеет однородный состав), социализации личности («индивидуализации общественного») (см. там же, 21, 24).
Важнейшим звеном работы, организующим и подчиняющим ее внутренней логике, является гипотеза как часть методологии. Здесь она определяется как логически обоснованное предположение о связях между особенностями произношения и факторами, их детерминирующими.
Обоснование и доказательство гипотезы предполагают поиск новых фактов, постановку эксперимента, анализ прежних результатов познания. Критерием истинности гипотезы является практика в ее многообразии. Доказанная гипотеза превращается в теорию.
Истинность выводов, сделанных на основе эксперимента, необходимо подвергнуть проверке, верифицировать, что не менее важно, чем все предшествовавшие стадии. Проверка необходима в связи со спецификой эксперимента, неизбежно влияющего на степень достоверности полученных данных (артефакт).
Последовательность операций в процессе познания – один из вопросов методологии частной науки. Существует мнение о необходимости переходить от конкретно наблюдаемых фактов к лингвистической теории (к теоретическому осмыслению фактов), затем – к философии как к общеметодологической основе всякой частной науки, далее процесс идет как бы в обратном направлении – от общефилософских положений к лингвистической теории, а на последнем этапе теоретическое осмысление языковых фактов вновь проверяется эмпирически, на самих фактах.
Заключительным этапом работы следует считать все же не эмпирическую проверку, а философскую интерпретацию верифицированных и теоретически осмысленных фактов. Сюда относятся и поиски типологических свойств, в частности черт детерминантности русского языка (Мельников 2003):
предсказательность, способность «не экономить на материале», эксплицитность и т.д.
Гипотезы, в ходе экспериментальной проверки превратившись в теорию, в дальнейшем входят в область лингвистической методологии.
Распространено мнение, что выбор варианта в произношении в принципе предсказуем;
процесс выбора в речи, подверженный действию многих факторов, получил наименование речевого поведения. Если говорить о совокупности социальных в собственном смысле факторов, можно пока констатировать сложность отношений, существующих между детерминирующей социальной стратификацией респондентов и текстом как таковым и произносительными различиями.
Экспериментальная проверка этого тем более важна, что в современном обществе растет доля публичных, наблюдаемых (и следовательно, подверженных большему самоконтролю) форм общения.
Определяющее значение при этом имеет тенденция к расширению прав и повышению обязанностей личности в ее общественных связях, например, в социально-политической сфере.
Запись спонтанной речи не снимает проблемы правильности, помогая вместе с тем вскрыть и описать фактически существующую иерархию норм, сложившиеся допуски и вариативность применительно к характеру речевого акта. Методически целесообразно принять в качестве гипотезы утверждение о том, что общей фононормы, которая была бы в равной степени приемлема для всех случаев общения, не существует и что в нашей прескриптивной практике нежелательны образцы, в жизни никогда не достигаемые.
Гипотетичным остается вопрос и о носителях литературной речи.
Думается, что определенные положения об этом, принятые в ряде публикаций за последние десятилетия, надо скорректировать, в том числе за счет привлечения индивидуальных и общественно-групповых оценок речи, сигнализирующих о критериях адекватности и целесообразности высказываний.
Следует уточнить, в какой мере связано произношение с личностным характером, степенью развитости мышления, с деятельностью и культурным уровнем носителя языка. В качестве фактора фигурирует в публикациях и эмоциональное состояние говорящего: оно влияет на мышцы речевого тракта, что в свою очередь изменяет их фильтрирующую функцию. Но есть и затруднения, мешающие принять эмоциональное состояние в качестве одного из детерминантов при стратификации материала.
Различные проявления модного произношения можно ожидать в тех кругах, где обычны аффект, жаргон: в речи юношеской, молодежной, например, студенческой, в «гламурной» среде и т.д. (Ганиев 1977). Что касается определения границ возрастного страта в фонетике, то до сих пор это не выглядело достаточно убедительным, и здесь целесообразно опереться на такой объективный показатель, как универсальные возрастные стадии в социализации личности.
Основной постулат – поиски метода неразрушающего контроля. Метод – это подход к явлениям, прием теоретического освоения наблюденного и выявленного, а также общее знание о способах достижения цели, основанное на мировоззренческих установках о наиболее общих закономерностях развития объективной действительности и специфических закономерностях исследуемого предмета (о методе см. также: Лебедев 2004, 28;
Кохановский, Лешкевич и др. 2006, 307-308). Деятельностный метод изучения речи трактует ее как определенный вид деятельности, т.е. изучает не просто систему речевых действий, а говорящего человека. Любую деятельность индивида нельзя рассматривать вне общественных отношений, поскольку она является лишь инфраструктурой в системе этих отношений и определяется конкретным местом, которое данный индивид занимает в системе (Основы теории речевой деятельности 1974, 5-29).
Изучение языка предполагает сочетание различных методов применительно к отдельным граням этого сложного явления. Бльшая объективность достигается, когда применение основного метода дополняется данными, полученными иными методами (напр., к фактам деятельностного метода привлекаются результаты анкетного опроса, к данным лабораторного (слухового) метода - цифры экспериментально-фонетических исследований).
Под методикой понимают применение метода к конкретному вопросу исследования - систему иерархически взаимосвязанных приемов, в нужной мере обеспечивающих надежный отбор фактов, их критический анализ и способы извлечения выводов. Так метод получает бльшую конкретизацию.
Среди этих приемов определенная группа формирует эксперимент, имеющий ключевое значение во всей работе, поскольку он призван установить истинность или ошибочность выдвинутых гипотез. Цель эксперимента – искусственно вызвать явление, изучая его функционирование в точно учитываемых условиях (см. об эксперименте: Лебедев 2004, 297;
Кохановский, Лешкевич и др. 2006, 342-345).
Конечно, эксперимент не дает исчерпывающих ответов на все имеющиеся вопросы – в этом специфика явления, протекающего не в естественно сложившихся условиях. Экспериментатор должен понимать, что возможности удовлетворения его любознательности ограничены. Ситуацию эксперимента, представляющую малую часть реального речевого опыта говорящего, естественно считать исключительной, необычной для него, обнаруженную при этом особенность в произношении относить в первую очередь к этим ситуациям, а экстраполировать их, распространяя выводы на повседневную речь, можно лишь с известной оговоркой.
Есть несколько возможностей преодоления этого противоречия, но какие бы способы получения данных ни применялись (групповые беседы, анонимные наблюдения и т.п.), единственным способом добывания достаточно доброкачественного материала было и остается индивидуальное интервью с записью на диск, путь открытого систематического наблюдения.
Если записывать информанта в лабораторных, т.е идеальных для записи, условиях, речь его становится натянутой, официальной, чего мы старались избежать. Разные помехи в «полевых» условиях снижают разборчивость записи, т.е. ставят перед нами техническую проблему. Имея удовлетворительную аппаратуру, можно и в условиях нестудийного шума получить приемлемые записи, оптимально приблизив микрофон ко рту.
Преимущественной методикой в исследовании городского произношения является чтение текста. О принципах составления экспериментальных текстов, а также о требованиях, предъявляемых к информанту в связи с этой методикой, см. Развитие фонетики соврем.
русского языка 1966, 163-181. Ясно, что чтение вслух отличается от произношения в спонтанной речи. Существуют приемы, сводящие такое различие к минимуму (хорошо написанный текст на молодежную драматическую, например, тему испытуемые читают с интересом и достаточно непринужденно).